Фантастические тетради - Ирина Ванка

— Я тебя предупреждал, — сказал босианин, — чего уставился?

Саим едва удержался в седле, но Аладон повел себя так, будто все происшедшее было ясно заранее, за сто лет до того, как, наконец, случилось. Он взгромоздился в заднее седло и хлопнул по плечу Саима.

— Закрой рот и поезжай.

— В какую сторону? — неловко спросила Янца.

— В любую. Какая теперь разница?

Сутки напролет они сидели молча, в затылок друг к другу, не раскачиваясь в седлах и не глазея по сторонам; летели вперед под тяжелый ритм верблюжьих копыт. Хроническое недосыпание ввело Саима в состояние транса. Он не мог закрыть глаз и шевельнуться в седле. Он не чувствовал своего уставшего тела. Все, что осталось от него, от прежнего, беззаботного романтика и сочинителя, — это оцепеневший взгляд, вонзившийся в пустоту, подобный гладкой стреле каменной дороги.

— Я вижу его. Смотри, впереди папалонец. Точно папалонец.

Янца с сочувствием обернулась.

— Грибная галлюцинация.

— Папалонец, Янца, разве ты не видишь? У обочины. На этот раз точно папалонец.

Верблюдица сошла с иноходи и засеменила. У обочины дороги снова стоял Аладон. Саим обернулся назад так резко, что потянул мышцу шеи. Заднее седло пустовало. Он спустился на камни, приблизился к краю дороги, уходящему под обрыв, упал на колени, поднимая к небу ладони.

— Отец наш, Фарей! Услышь детей своих, потерянных в неведении. Укрепи рассудок и направь молитвы мои…

— Саим! — окликнула его Янца. Саим вздрогнул, словно попался на месте преступления и медленно обернулся, не опуская рук. Аладон уже вскарабкался в заднее седло.

— Нет уж! — воскликнул Саим. — Теперь пусть сядет посередине.

УЧЕБНИК. ОСНОВЫ ФАКТУРОЛОГИИ. Органическая концепция

Среди множества прочих концепций бонтуанской фактурологии она наиболее известна, поэтому иногда называется бонтуанской, будто кроме нее бонтуанцы ничего не придумали. Гарвалистику отчего-то никто не пытается назвать бонтуанской, как, впрочем, и идентифологию, как народный фольклор, всегда считали упавшей с неба, будто бы аритаборцы здесь ни при чем. Пожалуй, что такого рода скромность, точнее, наплевательское отношение к авторским правам на интеллектуальную собственность, — единственная родственная черта посредников и бонтуанцев, с которой ни время, ни обстоятельства ничего не могли поделать. Но если на аритаборском фундаменте выстроена большая часть классических наук Ареала, то на бонтуанской «мобильной платформе» держится тот самый кран с металлической грушей, который время от времени сотрясает в этом здании штукатурку.

Органическая концепция наиболее удачна в том смысле, что после нее никаких других концепций рассматривать не захочется. Не потому, что она нелестна для человечества (уверяю, концепция селекционных порогов куда более отвратительна), а лишь оттого, что «органика» — одна из немногих мировоззренческих установок, позволяющая не утонуть в дебрях специфических тонкостей предмета, а кое-как удержаться за рассмотренную ранее метакосмологию.

Итак, основной органический постулат утверждает, что цивилизация не имеет возможности преодолеть свою самодостаточность; как уже упоминалось в предыдущем фрагменте, цивилизация способна существовать лишь ради самой себя. Корни этой теории уходят в животное царство, то есть в нормальные мутагенные фактуры, на которых прошла первую обкатку триада и прочие необходимые инструменты практической науки. Бонтуанцы не поленились проанализировать все возможные уровни мутагенных и экстрамутагенных фактур и потратили уйму времени и сил для того, чтобы смоделировать работу реактивного мутагенеза на самых туго мутирующих формах с полной ответственностью за все возможные перспективы эксперимента. Из этих опытов можно было бы создать увлекательную книгу сказок и приключений, если б все эти сказки не имели один и тот же печальный конец. Кто сказал, что из муравейника нельзя получить экстрамутагенную фактуру? Ерунда, для убежденного бонтуанца это вопрос принципа, профпригодности, если угодно. Из бонтуанцев получились бы прекрасные дрессировщики, поскольку только им точно известно, о чем думает слон, становясь на тумбу. Только они знают, как без кнута и пряника заставить тигра ходить по канату; только они способны понять, о чем сплетничают между собой два попугая, и обратиться к ослу на доступном ему «местном диалекте». От посредника в этой ситуации бонтуанец будет отличаться тем, что научится слушать, а не моделировать оптимально вероятные схемы. Эта способность — слушать и понимать, характерная для всех фактурологов (так называемое свойство посреднического типа), — сохранила в бонтуанцах важную черту: адекватный взгляд на вещи. Восприятие факта таким, каков он есть, безотносительно его общепризнанных оценок и безотносительно того, вписывается этот факт в устоявшуюся картину мира или же, размахнувшись посильнее, может пробить в ней брешь. Но что тут поделаешь с дремучими предрассудками? Кажется, никаким боком они сюда не лезут. И, тем не менее: цивилизация не должна, не может иметь и никогда не будет иметь иной цели, кроме как воспроизводство самой себя.

«Глубокоуважаемые бонтуанцы, — возразит на это фактуриал-патриот, — мы — цивилизация в высоком смысле этого слова. Мы можем и должны ставить перед собой такие же высокие задачи. Мы мечтали полететь в космос и полетели. Мы строили самое справедливое общество и чуть не построили. Мы научимся всему и узнаем все, дайте только время, мы докажем, что смысл жизни должен стоять выше нее самой, а не сводиться к тому, чтоб набить животы и наплодить потомство. Мы разумные создания, способные мечтать. Не надо нас мерить теми же мерками, что обезьянье стадо».

«Нет, надо, — ответит патриот-бонтуанец, — потому что вы и есть обезьянье стадо, с той лишь разницей, что бездельники и дармоеды. А ваши высокие мечты свидетельствуют лишь о размерах желудка и честолюбия».

Тут в спор вступает беспристрастный арбитр и спрашивает: «Что будет с тобой, человек, если, однажды проснувшись на своей родной планете, ты обнаружишь, что остался один? Стоят пустые города, набитые всякой всячиной магазины, ничейные машины брошены на пустых дорогах, карусели крутятся в лунопарках… все нормально, но никого нет».

Могу поспорить с самым упрямым отшельником-эгоистом, пройдет год-другой и его стошнит от всего того, о чем он только мог мечтать, стоя в долгих очередях. Человеку, оказавшемуся в такой ситуации, повезет, если он сразу сдвинется рассудком. В конечном счете, он придет к тому же самому помешательству, только долго и мучительно. Даже будучи одухотворенным затворником, сутки напролет постигая сокровенные тайны мироздания, этот человек будет ощущать себя мешком с потрохами, который, так или иначе, пойдет на удобрения. Удивительно, что фактор гипотетического бессмертия в этой ситуации не работает напрочь, даже если подопытный совершеннейший идиот и, уверовав в бессмертие, способен относиться к нему как к благу, — 100 % гарантии, что он покончит с собой раньше, чем наступит старость. Если же подопытный всю жизнь мечтал попасть на необитаемый остров — его дела совсем плохи. Такой тип личности как раз «ломается» в первую очередь, лишь только почувствовав разницу между понятиями «убежать» от цивилизации и «потерять» ее.