Империя свободы: История ранней республики, 1789–1815 - Гордон С. Вуд

разбавляли всё, к чему прикасались. Просвещённый священнослужитель из Салема, штат Массачусетс, Уильям Бентли, владевший двадцатью языками, имевший библиотеку из четырёх тысяч томов и знавший что-то обо всём на свете, возлагал большие надежды на распространение знаний через газеты. На протяжении нескольких десятилетий, начиная с начала 1790-х годов, этот эрудит предоставлял свои энциклопедические знания согражданам в виде регулярных очерков в местных газетах. Дважды в неделю он представлял дайджесты наиболее важных отечественных и зарубежных новостей, включая сообщения о новых книгах и значительных научных открытиях. Свои колонки он часто иллюстрировал оригинальными документами, которые, как правило, переводил сам. В своих сводках новостей Бентли стремился выйти за пределы «разговоров дня или сообщений о мимолётных событиях», чтобы читатели могли понять «причины, порождающие интересные события». Он надеялся, что его колонки, выходящие раз в две недели, и газеты в целом станут важным средством повышения уровня знаний «всех классов читателей».

К 1816 году его просвещённые мечты о том, что газеты станут проводниками просвещения для общества, развеялись. Пресса, как он теперь понимал, стала просто источником «публичного развлечения», наполненным бессодержательной и околонаучной информацией. «Огромное количество газет, — с горечью признавал он, — выпускают в обращение все инциденты, которые возникают в каждой местной ситуации. Так что не пожар, не несчастный случай, не страх или надежда, а все это быстро облетает весь союз». Как могли здравые анализы внешней политики и тщательные обсуждения внутренней политики конкурировать с такими тривиальными и эфемерными происшествиями повседневной жизни? «Общественный разум, — жаловался Бентли, — уже не привык взвешивать эти вещи», и поэтому тонет в море посредственности.

Большинство федералистов и многие разочарованные республиканцы, такие как Раш и Бентли, считали, что Америке лучше иметь дело с вестготами у ворот, чем с этой деградацией и распадом изнутри.

НО БЫЛО УЖЕ СЛИШКОМ ПОЗДНО. Люди среднего достатка не только популяризировали культуру Америки, но и формировали чувство идентичности страны, даже чувство государственности. Многие американцы надеялись, что участие в войне 1812 года в аристократической манере подтвердит честь новой республики и утвердит её репутацию в мире. Но к концу войны представление Америки о своём национальном характере стало в гораздо большей степени обязано тому, что средние слои населения начали заниматься торговлей и предпринимательством. Эти амбициозные, рисковые предприниматели, которые начали вступать в свои права ко второму десятилетию девятнадцатого века, стали поколением, которое создало миф об американской мечте. Они вышли далеко за рамки прежних представлений XVIII века об Америке как о «лучшей стране для бедняков» и создали, как отмечает Джойс Эпплби, крупнейший историк этого послереволюционного поколения, «новый идеал характера…: человека, который развивал внутренние ресурсы, действовал независимо, жил добродетельно и направлял своё поведение на достижение личных целей». Представители среднего рода, создавшие этот идеал, восхваляли трудолюбие и изобретательность и написали сотни историй о «самодельщике», который, по словам Эпплби, впервые в эту эпоху появился «как узнаваемый тип». Короче говоря, эти люди среднего достатка создали в Америке представление о себе как о стране предприимчивых, оптимистичных, новаторских и любящих равенство американцев. Даже сегодня их мнение о том, что Америка — страна возможностей и предпринимательства, остаётся живым и влиятельным.

Хотя эта своеобразная идентичность была порождением северного среднего класса, её быстро приняла вся нация. В самом деле, северные черты предприимчивости и трудолюбия теперь считались «национальными», в то время как южные качества рассматривались как секционные или региональные. «Такое развитие событий, — отмечает Эпплби, — никогда не могли предвидеть виргинцы, которые инициировали движение за «более совершенный союз», предусмотренный Конституцией».

Хотя большинство южных фермеров не были рабовладельцами, а многие простые южане ценили тяжёлый труд не меньше, чем любой амбициозный северный ремесленник, эти простые южане никогда не могли придать южному обществу тот же предприимчивый средний тон, который существовал на Севере. На Юге было меньше средних учреждений — меньше городов, школ, газет, предприятий, мануфактур, банков и магазинов. И людей среднего достатка на Юге было меньше — меньше учителей, врачей, клерков, издателей, редакторов и инженеров. Юг времён антебеллумов так и не стал обществом среднего достатка с коммерческим уклоном, как Север. Его патрицианский орден крупных рабовладельцев продолжал доминировать как в культуре, так и в политике.

Хотя крупные плантаторы Юга повсеместно праздновали наступление республиканизма и уничтожение монархии, их уверенность в республиканизме, в отличие от федералистов Севера, неизбежно основывалась на способности принимать иерархию и почтение рабовладельческого общества как должное. Однако по мере того, как на Севере росла оппозиция рабству, южные плантаторы начали придумывать все более изощрённые извинения и защиты своего «своеобразного института». Многие из молодых плантаторов даже начали утверждать, что само существование цивилизации зависит от рабства. К 1815 году Юг, казалось, резко отделился от Севера, чего не было поколением ранее.

В 1789 году Юг и особенно Виргиния были движущей силой в создании нации. К 1815 году Юг и рабовладельцы по-прежнему контролировали национальное правительство. Президент Мэдисон был рабовладельцем. Спикер палаты представителей Генри Клей, государственный секретарь Джеймс Монро и министр финансов Джордж У. Кэмпбелл тоже были рабовладельцами. Все лидеры республиканцев в Палате представителей были рабовладельцами. В 1815 году у Соединённых Штатов было четыре миссии в Европе: две из них занимали рабовладельцы. Главный судья Соединённых Штатов был рабовладельцем, как и большинство других членов суда. С 1789 года три из четырёх президентов, два из пяти вице-президентов, четырнадцать из двадцати шести временных председателей Сената и пять из десяти спикеров Палаты представителей были рабовладельцами.

Тем не менее, несмотря на это политическое господство, многие рабовладельцы-южане испытывали растущее беспокойство по поводу того, что Юг оттесняется на второй план динамичным, предприимчивым и эгалитарным Севером, который стремительно захватывает контроль над идентичностью нации. К 1815 году Виргиния всё ещё оставалась самым густонаселённым штатом страны, насчитывая почти девятьсот тысяч человек. Но рост численности белого населения резко замедлился, земли истощились, и в Виргинии уже не было прежней уверенности в том, что она всегда будет стоять во главе нации. Многие из энергичных и амбициозных молодых людей покидали штат. Так, 230 человек, родившихся в Виргинии до 1810 года, включая Генри Клея, в итоге были избраны в Конгресс от других штатов.

В то время как Север был занят строительством школ, дорог и каналов, Виргиния приходила в упадок. Уже в 1800 году, по словам одного виргинца, округ Албемарл, родное графство Джефферсона, превратился в «сцену запустения, не поддающуюся описанию». Фермы были «изношены, размыты и овраги, так что едва ли можно было найти хоть один акр земли, пригодный для возделывания». Даже когда виргинские плантаторы прославляли