Начало Века Разума. История европейской цивилизации во времена Шекспира, Бэкона, Монтеня, Рембрандта, Галилея и Декарта: 1558—1648 гг. - Уильям Джеймс Дюрант

Гроций назвал его "величайшим умом всех времен".118 Разумеется, у него были некоторые ограничения в интеллекте и характере. Его недостатки - гордость, вспыльчивость, тщеславие - были буквально недостатками или ценой его качеств: упорства, смелости и оригинальности. Он не признавал важности расчетов Кеплера по планетарным орбитам. Он медленно оценивал работы своих современников. Он вряд ли осознавал, сколько открытий в механике было сделано до него - некоторые из них сделал другой флорентиец, Леонардо. Взгляды, за которые он был наказан, не совпадают с теми, которых придерживаются астрономы сегодня; как и большинство мучеников, он страдал за право быть неправым. Но он не ошибался, считая, что сделал динамику полноценной наукой и расширил человеческий разум и перспективы, открыв в большей степени, чем когда-либо прежде, пугающую необъятность Вселенной. Он разделил с Кеплером честь признания Коперника, а с Ньютоном - честь показать, что небеса возвещают славу закона. И, как хороший сын эпохи Возрождения, он писал лучшую итальянскую прозу своего времени.

Его влияние распространилось на всю Европу. Само его осуждение повысило статус науки в северных землях и на некоторое время понизило его в Италии и Испании. Не то чтобы инквизиция уничтожила итальянскую науку: Торричелли, Кассини, Борелли, Реди, Мальпиги, Морганьи передали факел Вольте, Гальвани и Маркони. Но итальянские ученые, помня Галилея, избегали философских последствий науки. После сожжения Бруно и запугивания Декарта судьбой Галилея европейская философия стала монополией протестантов.

В 1835 году церковь изъяла труды Галилея из своего Индекса запрещенных книг. Сломленный и побежденный человек одержал победу над самым могущественным институтом в истории.

I. О суевериях, науке и философии в Англии в этот период см. главу VII.

II.Йена (1558), Женева (1559), Лилль (1562), Страсбург (1567), Лейден (1575), Хельмштедт (1575), Вильно (1578), Вюрцбург (1582), Эдинбург (1583), Франекер (1585), Грац (1596), Дублин (1591), Люблин (1596), Хардервейк (1600), Гиссен (1607), Гронинген (1614), Амстердам (1632), Дерпт (1632), Будапешт (1635), Утрехт (1636), Турку (1640), Бамберг (1648).

III. В идеале в календаре должно быть тринадцать месяцев, каждый из которых состоит из двадцати восьми дней, с праздником без даты (или, в високосные годы, с двумя) в конце года. Такой одностраничный календарь с поворотными устройствами для указания месяца и года мог бы служить для каждого месяца бесконечно долго; каждый день недели приходился бы на одни и те же числа в каждом месяце и в каждом году; рабочий год был бы равномерно разделен на равные месяцы и равные кварталы. Но, увы, это запутало бы святых.

IV. Записи Аристотеля часто представляют собой синкопированные заметки, которые он, вероятно, усиливал или изменял, читая лекции. Отрывок из "De Coelo" может означать, что в сопротивляющейся среде, в том числе в открытом воздухе, предметы с концентрированной массой, например монета, падают быстрее, чем предметы, большие по размеру, но малые по весу, например лист бумаги; это, конечно, верно. Но в вакууме монета и бумага - или свинцовый шарик и перо - падают с одинаковой скоростью; и даже на открытом воздухе бумага, если ее скомкать в компактную массу, падает почти с той же скоростью, что и монета. Если мы обратим внимание на изменение в утверждении Вивиани - что объекты должны быть "из одного и того же материала... падающие через одну и ту же среду", - то расхождение между афинским философом и пизанским ученым значительно уменьшится.

V. По юмору истории это предположение, которого сегодня не придерживается ни один астроном. Возможно, всю астрономию, как и всю историю, следует воспринимать как гипотезу. В отношении будущего, как и в отношении вчерашнего дня, нет никакой уверенности.

ГЛАВА XXIII. Возрождение философии 1564-1648

I. СКЕПТИКИ

На фоне конфликтов национальных государств, экономических сил, политических партий и разновидностей религиозных верований разворачивалась главная драма современной европейской истории: борьба за жизнь великой религии, осаждаемой и истощаемой наукой, сектантством, эпикурейством и философией. Умирает ли христианство? Неужели религия, давшая западной цивилизации мораль, мужество и искусство, переживает медленный упадок, вызванный распространением знаний, расширением астрономических, географических и исторических горизонтов, осознанием зла в истории и душе, падением веры в загробную жизнь и доверия к благожелательному руководству миром? Если это так, то это основное событие современности, ибо душа цивилизации - это ее религия, и она умирает вместе с верой. Для Бруно и Декарта, Гоббса и Спинозы, Паскаля и Бейля, Гольбаха и Гельвеция, Вольтера и Юма, Лейбница и Канта это был уже не вопрос католицизма и протестантизма, это был вопрос самого христианства, сомнений и отрицаний, поднимающихся вокруг самых дорогих основ древнего вероучения. Мыслители Европы - авангард европейского разума - больше не обсуждали авторитет папы, они спорили о существовании Бога.

Неверию способствовало множество факторов. Принцип частного суждения, осужденный католической церковью как приглашение к доктринальному и моральному хаосу, был провозглашен, утвержден, а затем осужден почти всеми протестантскими организациями; тем временем он подорвал цитадель веры. Размножившиеся секты боролись друг с другом, как с переизбытком потомства, разоблачали слабости друг друга и оставляли веру обнаженной перед рационалистическими ветрами. В своей войне они призвали на помощь и Писание, и разум; изучение Библии привело к сомнениям в ее смысле и непогрешимости, а обращение к разуму положило конец веку веры. Протестантская Реформация достигла большего, чем хотела. Нападки библейской критики особенно повредили протестантизму, который безрассудно опирался на боговдохновенную Библию. Улучшение социального порядка и безопасности людей смягчило ужас и жестокость; люди почувствовали себя вынужденными переосмыслить Бога в более мягких терминах, чем у Павла и Августина, Лойолы и Кальвина; ад и предопределение стали невероятными, а новая мораль посрамила старую теологию. Рост богатства и удовольствий привел к эпикурейской жизни, которая искала философию для своего оправдания. Религия стала жертвой религиозных войн. Растущее знание языческой морали и философии, азиатских культов и ритуалов приводило к тревожным сравнениям с христианством; разве мы не слышали, как Эразм молился "святому Сократу", и не видели, как Монтень сводил религиозные верования к случайностям географии и военному произволу? Развитие науки выявило действие "естественного закона" во многих случаях - например, в траектории движения комет - там, где вера видела руку Провидения. Образованные слои населения все труднее верили в чудеса, хотя безграмотные превозносили их. И эта земля, которая, согласно народной мифологии, ощущала на себе ноги Бога, была, как предполагали Коперник и Галилей, лишь пузырьком и