Рай - Абдулразак Гурна

звуки, причмокивая, словно голодный, и вздыхая. Хуссейн заговорил с женщиной на ее языке, и она благодарно улыбнулась, стала подробно отвечать, жестикулируя, что-то поясняя, сквозь ее слова прорывался смех.

Хуссейн засмеялся вместе с ней, отфыркиваясь, присвистывая носом. Женщина ушла, а Каласинга не прерывал песнь своей похоти, описывал, как будет скакать и скакать, пока не изольется в нее целиком.

— О эти дикарки, вы почувствовали запах коровьего навоза? Вы видели эти груди? Такие пухлые, ах, у меня все болит!

— Она кормит дитя. Об этом она и рассказывала мне — о своем малыше, — сказал Хуссейн. — Ты смеешься над нетерпимостью нашего Бога и глупостью нашей веры, а потом называешь эту женщину дикаркой.

Каласинга вроде бы и не слышал этого упрека. Откликаясь на подначки Хамида, он пустился рассказывать про свои любовные подвиги, громоздя комические подробности. Вот, мол, красивая женщина после всяческих его тщательно продуманных ухищрений привела его к себе домой — и оказалась мужчиной. А потом он вел переговоры со старухой, принимая ее за сводницу, но она и оказалась проституткой, за близость с которой ему следовало уплатить. А еще у него было дело с замужней женщиной и он чуть не лишился жизненно важных органов, когда в самый неподходящий момент рогатый муж загремел дверным замком. Он разыгрывал все роли, смягчал голос, расслаблял тело, руки и ноги его свободно ходили в суставах. В тех промежутках, когда он становился собой, его борода грозно щетинилась и тюрбан словно приподнимался над головой — вот он, грозный джанаб[44], сосредоточенный исключительно на поисках женщины. Хамид выл от смеха, хватался за бока, задыхался в приступе веселья. Каласинга терзал его, повторяя те сцены, которые действовали наотмашь. Юсуф тоже смеялся — виновато, потому что видел, что Хуссейн вовсе не одобряет грязной болтовни, но при виде Хамида, корчащегося в судорогах хохота, не мог устоять.

Наконец в ранние предрассветные часы болтовня их стала тише, мрачнее, и слова прерывались все более частыми и долгими зевками.

— Боюсь я времен, что нам предстоят, — негромко сказал Хуссейн, а Хамид в ответ устало вздохнул. — Все пришло в смятение. Эти европейцы очень настойчивы, они сокрушат нас всех, воюя за блага земли. Глупо думать, будто они явились сюда с добром. Их не торговля интересует, а сама земля. И все, что тут есть… мы.

— В Индии они правят веками, — откликнулся Каласинга. — Но вы не цивилизованы, как они могут проделать здесь то же, что в Индии? Даже в Южной Африке — убивать всех людей там, чтобы завладеть землей, имеет смысл только ради золота и алмазов — а здесь что? Они будут спорить и ссориться, хватать то и воровать се, может, устроят несколько небольших войнушек, а потом им надоест и они отправятся по домам.

— Пустые мечты, мой друг, — откликнулся Хуссейн. — Смотри, они уже разделили между собой лучшую землю на горе. Из гористой местности к северу отсюда они изгнали даже самые свирепые племена и захватили их землю. Прогнали их с легкостью, будто малых детей, кое-кого из вождей похоронили заживо. Ты об этом не слышал? Остаться разрешили только тем, кого превратили в своих слуг. Несколько столкновений — с их-то оружием, — и вопрос решен. По-твоему, это выглядит так, словно они заглянули сюда ненадолго? Говорю тебе, они очень настойчивы. Им нужен весь мир.

— Тогда нужно узнать, кто они такие. Что вам известно о них, кроме этих побасенок о змеях и людях, которые едят железо? Вы знаете их язык, их истории? Как же иначе вы научитесь справляться с ними? — спросил Каласинга. — Ворчать-бурчать — что толку в этом? Мы все одинаковые. Они наши враги. Это тоже делает нас одинаковыми. В их глазах мы животные, и мы не можем помешать им еще долго думать про нас такую глупость. Знаете, почему они сильны? Потому что они веками кормятся за счет всего мира. И сколько ни ворчи, ворчней это не остановишь.

— Чему бы мы ни научились, это их не остановит, — равнодушно ответил Хуссейн.

— Ты просто боишься их, — мягко возразил Каласинга.

— Ты прав, я боюсь… и не только их. Мы потеряем все, в том числе наш образ жизни, — напророчил Хуссейн. — А молодые люди утратят еще больше. Наступит день, когда те заставят их наплевать на все, что мы знаем, заставят вытвердить их законы и их историю мира так, будто это слово Божье. И когда они напишут о нас, то что скажут? Что мы рабы.

— Так научись бороться с ними! — вскричал Каласинга. — Если ты говоришь истину, если впереди нас ждут такие беды, что же ты сидишь тут на горе и возвещаешь о них?

— А куда мне идти возвещать о них? — спросил Хуссейн, кротко улыбаясь ярости своего собеседника. — На Занзибар? Там даже рабы воспевают рабство.

— К чему эти мрачные речи? — вмешался Хамид. — Что уж такого замечательного в нашем образе жизни? Разве у нас мало тревог без того, чтобы пугать нас столь горестными предсказаниями? Все в руках Бога. Все может перемениться, но солнце по-прежнему будет всходить на востоке и садиться на западе. Прекратим эти мрачные речи, прошу вас.

После долгого молчания Хуссейн спросил:

— Хамид, а чем нынче занят твой пройдоха-партнер? В какую глупость втянул тебя на этот раз?

— Кто? — напряженно выговорил Хамид. — О чем ты говоришь?

— Как кто! Сам скоро поймешь кто. Твой партнер. Разве ты не об этом говорил в прошлый раз? Придет время, этот человек обчистит тебя так, что не останется даже нитки с иголкой, чтобы чинить одежку, — презрительно проговорил Хуссейн. — Он сделает тебя богачом, говоришь ты. Никакого риска, уверяет он. Ни в чем не сомневайся. Можешь уже заказывать себе шелковые жилетки, если хочешь. А потом — вот и риск, а обратного пути у тебя уже нет. Неудачи случаются, торговля есть торговля. Сам знаешь, как это бывает. Скольких он уже разорил? Он втягивает тебя в затеи сверх твоих средств, а когда ты не сможешь платить, заберет себе все. Так он всегда делает, и ты прекрасно знаешь, о чем я говорю.

— Да что с тобой сегодня? — возмутился Хамид. — Наверное, это от жизни на горе, от этого зеленого света. — Юсуф понимал, что Хамиду не по себе и он начинает сердиться. Вид у него был рассеянный и угрюмый, один раз он с тревогой оглянулся на Юсуфа.

— Знаешь, что я слыхал о нем, о твоем партнере? — продолжал Хуссейн. — Мол, если его партнеры не могут заплатить, он забирает их сыновей и дочерей как рехани. Словно в старые дни рабства.