Я вернусь через тысячу лет. Книга 1 - Исай Давыдов

– Я всё отлично понимаю, ребята! Но надо учитывать нашу специфику! У нас не исследовательский корабль. Мы не пилоты. Всё рассчитано и настроено только на то, чтобы перебросить нас через космос. И если мы разрушим эту программу и начнём маневрировать, мы можем никогда и никуда не прилететь. И наши сведения пропадут вместе с нами. Вместо одного мёртвого корабля будут два, только и всего! И вообще: я уже боюсь оставлять на вас корабль… Есть же, в конце концов, обязательные инструкции, правила! А вы – как дети! Из всего хотите сделать игру.

Коренастый черноволосый Марат разгорячился. И без того тёмные глаза его стали почти чёрными.

– А она тебя всё-таки завела! – сказал я. – Ты же говорил: чистая фантастика! Чего тогда волноваться? Мы не дети, Марат! Не бойся! Нам вовсе неохота хладными трупами носиться по Вселенной. Всё будет в лучшем виде! Где у тебя инструкции?

– Здесь! – Марат слегка выдвинул из пульта возле красного щита ящичек. – И прочтите их, пожалуйста, завтра. Пока мы ещё, как говорится, живы…

– Прочтём, Марат! Ты сможешь спать спокойно.

– Всё шутите!..

– Ты забываешь, Марат… – грустно сказала Ольга и повернула голову от красного щита, на который смотрела. – Когда мы с тобой проснулись, тоже всё время шутили. А сейчас просто не хочется засыпать.

– Верно! – признался Марат и растерянно, вымученно улыбнулся. – Не хочется!..

«Наверно, просто страшно! – подумал я. – Но ведь и к нам с Бирутой это придёт…».

В коридоре послышались далёкие звонкие шаги. Это могли быть только Доллинги. Других «ходячих» на корабле не было. А Доллингам через полчаса начинать дежурство.

– Хелло, ребята! – сказала Энн, войдя в рубку.

– Хелло! – повторил вошедший за нею Майкл.

Они совсем не изменились – улыбающиеся, стройные, спортивно-подтянутые Доллинги. Ими можно любоваться. Их можно снимать на поздравительные открытки – кудрявую большеглазую Энн и черноволосого белозубого красавца Майкла, будто сошедшего со старинных американских реклам.

Мы шумно обнялись, и хлопали друг друга по плечу, и Бирута целовалась с Энн, и всё, в общем, было так, как обычно, когда встречаются на Земле старые друзья.

А в «Малахите» мы не были близкими друзьями. Просто знали друг друга. Как все – всех.

Марату было тяжело сдавать своё предпоследнее дежурство, тяжело сознавать, что через сутки он снова должен уйти в холодное небытие на двадцать лет. Он старался скрыть это, он улыбался и пытался балагурить. Но сознание неизбежности сна, кажется, давило на него непрерывно и неумолимо.

Мы с Бирутой всё видели. И ничем не могли ему помочь. И мне было жалко его.

Может, он просто не верил, что проснётся через двадцать лет?

Зато Доллинги были, как всегда, – неизменно лёгкие, сдержанно весёлые, словно только что из Парижа. Из того древнего и любимого всем миром Парижа, который ничем не удивишь и ничем не испугаешь, который всё умеет принимать с улыбкой.

Короче, Доллинги держались так, будто не думают о предстоящем двадцатилетнем сне.

Мне это нравилось. Меня это восхищало. Я хотел бы держаться так же, когда кончатся мои сто дней.

– Завтра здесь будет шумно, – заметила Энн. – Утром выйдут Монтелло. Кстати, Лёля, как у них с температурой?

– Весь день шло нормально. По полградуса в час. Автомат…

– Завтра можно будет повеселиться… – подумала Энн вслух. – Устроим прощальный ужин?

– По традиции! – поддержала Ольга. – Зачем же в кухонных отсеках создали винную кладовую?

– Там уже, наверно, пусто? – предположил я. – Двадцать лет!..

– Ха! – Майкл усмехнулся. – Попробуй-ка заказать вино два раза! Этот упрямый кибер с винного склада спрашивает имя! И на каждое имя выполняет всего один заказ.

– Подумаешь! – Бирута пожала плечами. – Имён можно назвать много!

– Нет! – Майкл покачал головой. – У него запрограммировано расписание наших дежурств. Его не обманешь. Будьте спокойны: мы надёжно гарантированы от алкоголизма!

– Неужели только этим мы гарантированы? – заметил Марат.

– Ты ужас какой серьёзный! – Энн всплеснула руками. – Как воспитатель в колледже. Майкл, помнишь длинного Стивена Хауэра?

– Ещё бы! – Майкл вытянул лицо, слегка перекосил рот и обвёл пальцами вокруг глаз, что должно было обозначить очки воспитателя. – Де-ети! – нараспев произнёс он. – Шутки не добавляют вам зна-аний!.. Шутить можно лишь в перерывах между заня-атиями…

– Как прошло дежурство, Маратики? – спросила Энн.

– Обычно, – ответила Ольга. – Без приключений.

– Записи успел сделать? – тихо, по-деловому, спросил Марата Майкл.

– Успел.

– Идите отдыхать.

– Мы ещё проведём Тарасовых по кораблю.

– Думаешь, они забыли, где что?

– Нет. Просто нам это приятно.

– Мы не прощаемся, – сказала Бирута Доллингам. – Мы ещё вернёмся к вам. Нам что-то не хочется спать.

– Я думаю! – сдержанно заметил Майкл.

8. Голос космоса

Они собрались в кают-компании и великодушно включили видеофон, чтобы я не очень скучал в рубке.

Марат предлагал накрыть стол прямо между щитами – места тут достаточно. Но я запротестовал. Если они будут в рубке, я не выдержу, и хоть бокал, да выпью. А пить нельзя: я остаюсь единственным дежурным на корабле.

Они заказали много разных вин – не ради количества, а просто попробовать. Были в кладовой корабля такие вина, которых никто из нас ни разу не пил. Мы слишком молоды, чтобы хорошо разбираться в винах.

Среди небольших прозрачных пакетиков с вином была на столе у ребят и одна бутылка – тёмная, старинная, стеклянная бутылка старинного вина. С двадцатого века хранилось оно в каких-то французских погребах. Это было редкое коллекционное вино, но мы ещё на Земле знали, что на каждое дежурство есть в кладовой корабля по одной такой бутылке.

Собственно, из-за этой-то соблазнительной древней бутылки я и не позволил им накрывать стол в рубке. Я ведь никогда не пробовал такого вина. И на Рите не придётся. Только здесь, на корабле, через сто дней, когда буду сдавать дежурство.

Почему-то вспомнилось, что сдавать его придётся Женьке Верхову. Так выпал жребий. А на Земле думалось, что хоть тут не увижу Женьку.

Ребята шумят в кают-компании, и поют, и включают записи последних земных мелодий, и даже, несмотря на тесноту, умудряются танцевать.

Знакомая песня доносится до меня:

Я вернусьЧерез тысячуЛет.Так хоть в чём-тоОставь мнеСвой след.

Я гляжу на большой экран, и вижу чёрную холодную Бесконечность, и немигающие глаза её – звёзды, и вспоминаю весенний «Малахит», и юную зелень парка, и наш с Бирутой первый поцелуй.

Никогда больше не увидеть мне «Малахит» и мохнатые мои Уральские горы, и родные улицы, и мраморных великих людей в высоких, древнерусских шапках из снега. Ни-ког-да!

Зачем люди придумали это беспросветное слово?

Я слушаю космос – лёгкое, быстро ставшее привычным потрескивание в динамике. Случайные радиоволны далёких радиозвёзд. И ещё слышу тихие голоса ребят и их смех, и мелодии, которые они включают.

Уже полтора часа сижу я один в рубке. Два раза прибегала раскрасневшаяся от вина Бирута – соскучилась. Но, посидев со мной несколько минут, снова убегала в кают-компанию. Там веселее.

Я знаю, что ничего не случится, и что я тоже мог бы уйти туда. Уже двадцать лет ничего не случается в этой рубке. Корабль идёт точно, автоматы работают надёжно, и дежурные сидят здесь просто так, для мебели. И ещё для того, чтобы будить других дежурных.

Но таков уж закон нашего корабля – ни на секунду не оставлять рубку. А мы уважаем свои законы.

И поэтому я терпеливо слушаю космос и периодически пробегаю взглядом по красному и жёлтому щитам – нет ли загоревшихся лампочек?

И вдруг слышу голос. Громкий, отчётливый, нечеловечески спокойный голос, который пробивается через лёгкое потрескивание космоса.

Этот голос произносит непонятные слова медленно, раздельно, с какой-то железной скрипучестью.

«Красный щит! – вспоминаю я слова Марата. – Он сам всё скажет, всё объяснит!»

Я обегаю глазами красный щит, его приборы.

Но тут всё спокойно. Ни одной загоревшейся лампочки. Ни одной мечущейся стрелки.

Я перевожу взгляд на жёлтый щит, на два голубых. Тоже ни одной красной лампочки. Всё нормально. Всё спокойно.

И тут только я соображаю, что голос не сказал ни одного понятного слова.

Может, это голос не нашего корабля?

Я опять смотрю на экран, перевожу взгляд с одной светящейся точки на другую. Может, хоть одна вспыхивает? Может, хоть одна увеличивается?

Нет! Ни одна не вспыхивает. Ни одна не увеличивается.

И вдруг я слышу голос снова. Он снова произносит те же слова – так же раздельно, чётко, скрипуче-железно.

Он идёт из динамика, этот голос. Это радиоволны, это голос космоса, голос Бесконечности.

– Ребята! – кричу я в микрофон. – Космос заговорил!

Они срываются из кают-компании и громко топают по коридору.