Конец Желтого Дива - Худайберды Тухтабаев

— Как? Я думал, что в первую очередь буду заниматься…

— «Разнесчастным директором?» К нему мы приставим наблюдателей: как на работе, так и дома. На этот счет ты не беспокойся.

— Что ж, тогда все о'кей, товарищ полковник!

— Начитался зарубежных детективов?.. Ну, ладно, счастливой охоты, сын мой сержант! Успехов тебе.

Перепелки денег не клюют…

Я повесил на плечо фотоаппарат, засунул в карман магнитофон, — вы такого маленького и не видывали, специально сработан для нас, милиционеров, и прямиком направился на склад районного кооперативного общества. Ох и добра я увидел тут, просто выразить трудно! Склад длиной в двести метров, высотой в двадцать до самой макушки был полон-переполнен разнообразнейшими товарами. Чего только душа пожелает — все было здесь: шелковые ковры, ковры машинной и ручной выделки, ярчайшие шелка да атласы, которые люди называют «Коли дочь наденет, сноха от зависти лопнет»; холодильник, коих никак не признает моя дорогая бабушка, и- полированные кафы, столы, серванты, за которыми вон уже сколь-о безрезультатно охотится моя дорогая матушка; арфоровые чайники, косы…

Нет, нет, вы же знаете, я не мастак описывать, а коли и начну говорить про отличнейшие детские костюмчики, то наверняка забуду упомянуть о пальто-джерси, а скажу про них, не дождутся своей очереди надетые друг на друга, лежащие штабелями ондатровые шапки или тюки пуховых платков, небрежно разбросанные вокруг…

Ну, ладно, пойдем дальше. Вернее, начнем с начала. У самых дверей склада я обнаружил закуток, равный по размерам, ну, скажем, кабине грузовой машины. В нем сидел, печально подперев щеку рукой, знакомый нам с вами толстячок. На сей раз в шляпе и при галстуке, узел которого был с мой кулак. Лицо его было скучным, как лужа при солнечной погоде. Лоб его торчал почти на улице, словно готовый боднуть любого, кто только посмеет сунуться к нему. А руки будто живут сами по себе: порхают над счетами. А во дворе, перед складом, околачивается человек пятнадцать-двадцать завмагов, боязливо поглядывают на бодливый лоб толстяка-завскладом, подталкивают друг друга, как студенты, подзадоривающие товарища зайти к профессору первым…

Я включил магнитофон, вытащил из футляра фотоаппарат. Ах, да, забыл сказать — шапочку свою я еще на улице надел. В общем, приготовился работать. В этот момент один из завмагов решился проскользнуть в кабину толстяка.

— Ассалому алейкум!

Молчание.

— Как вы себя чувствуете, дражайший?

Толстяк поднял наконец голову. Куда девалась его робость там, в подземелье. Увидев его перекошенное лицо, горящие яростью глаза, право слово, я и сам испугался, хотя был невидимкой; а каково было бедному завмагу, можете представить сами!

— Я… я… — промямлил он испуганно.

— Ну что, я-я?! Чего надо? — крикнул толстяк, дернувшись вперед, точно собирался укусить вошедшего.

— Я… за товаром… приехал.

— Товару нету.

— Я и в прошлый раз ничего не получил.

— Бог даст, и впредь ни шиша не получишь.

— Прошу вас, хозяин, дайте хоть немного товару, чтобы план выполнить, не то горим синим пламенем!

— А что тебе, собственно, нужно?

— Я слышал, вчера привезли атлас и ковры…

— Привезти-то привезли, да дорого дали, пока достали…

— Да уж мы не дадим вам одному везти этот воз, дорогой начальник, сами понимаем…

— Хватит вертеться вокруг да около. Сколько даешь… чтобы повезти этот воз дальше?

— Сто рублей, хозяин.

— Гони сто пятьдесят, и десять ковров твои.

— Сто десять, хозяин…

— Ну ладно, давай сто сорок и покончим на этом. Ты ведь мне почти что брат!

— Дам сто двадцать, хозяин, ведь вы мне ближе, чем родной отец!

И эти два «брата» начали свирепо торговаться за каждый рубль, как на толкучке — только что не лупят друг друга. Наконец сошлись на ста двадцати пяти рублях взятки. Завмаг выудил из глубин кармана денежки, а завскладом протянул за ними лапу. Щелк! Мулла[11] Хашимджан, само собой, зафиксировал милую сценку на память. Будем надеяться, скоро раздам карточки, и родные, поглядывая на них, будут носить передачки… А магнитофон был включен давно.

Кланяясь, спотыкаясь и рассыпая приветствия, в дверях появился еще один завмаг. По мере его приближения с лица толстяка сходило нечто, похожее на улыбку, появившееся при получении ста двадцати пяти рублей. И когда очередной завмаг вошел в кабину, перед ним снова были злые, колючие глазки и жестоко поджатые губы.

— Здравствуйте… Бог вам в помощь…

— Чего-чего? Помочь? Ишь чего захотел, бездельник! Может, тебе свою зарплату отдать, оставить детишек голодными, неодетыми, необутыми…

— Простите… Но я сказал… бог в помощь…

— Как же! Поможет он тебе! Чего надо, говори!

— Да вот… за товаром приехал, ака…

— Что ж, ладно. Дам я тебе сахару.

— Так ведь своего сахара некуда девать: который уже месяц только сахар и выдаете мне.

— Ну, бери тогда мешков сто соли.

— Зачем мне соль? Себя солить буду, что ли?!

— А у меня больше ничего нет.

— Я слышал, вчера привезли апельсины, индийский чай. Вот давайте эти товары, то-то обрадуются покупатели.

— А меня? Меня-то кто обрадует?

— Вас пусть ваша женушка обрадует.

— Ты еще грубишь! Ничем не могу помочь тебе, склад пуст.

— Апельсины и чай привезли вчера. Знаю точно.

— Но чтобы привезти их, мы здорово поистратились…

— Ерунда!

— Вон отсюда!

— Я буду жаловаться, дойду до ОБХСС!

— Вон отсюда, тебе говорят! Ты мараешь высокое звание работника советской торговли! — Грохнув кулаком по столу, толстяк грозно поднялся со стула. Он широко раскинул руки в стороны, пошел на завмага, будто хотел вначале, на прощание, обнять его, а затем задушить. — Как смеешь ты ставить под удар выполнение государственного плана, отказываешься брать те товары, которые есть на складе! Тебя надо призвать к ответственности, твое место не за прилавком, а в тюрьме! Ты хапуга и рвач, наживающийся за счет честных советских покупателей!

— Э, не ори ты, нет тут дураков, которые клюнут на твою болтовню, сунут тебе взятку! — Парень-завмаг был, видно, крепенький орешек, не из пугливых, таких нахрапом не возьмешь: сжал довольно-таки увесистые кулаки, стоял, набычившись.

— Во-он, тебе говорят!

— Не ори, задохнешься. Мои работники честно трудятся, ни копейки с них не возьму, ты понимаешь? И своих не дам — дома мал-мала меньше восьмеро сидят. И были бы — не дал! Я тебя спрашиваю, ты отпустишь товар или нет?

— Не получишь…

Вдруг завмаг схватил увесистые счеты толстяка, занес их над головой.

— Ну ладно! Уж пришибу тебя, хоть за дело сяду — погань уничтожу!

Толстяк вдруг обмяк, неловко попятился, плюхнулся на стул и вдруг фальшиво расхохотался:

— Положи на место счеты, сумасшедший! Я ведь только пошутил. Сколько тебе нужно чаю?

— Четыре ящика.

— А апельсинов?

— Сколько дадите.

— Ну нельзя быть таким серьезным, совсем шуток не понимаешь. Как у тебя дома-то, детишки живы-здоровы?

— Да. Живы. И здоровы.

— А жена все еще учится?

— Учится.

— Я тебе все выдам, друг, но ты должен подбросить мне хоть двадцатку. Если я с тебя ничего не сдеру — непременно заболею. Пожалей меня…

— У меня нет ни копейки!

— Дай хоть рубль, чтобы я смог пообедать.

— В кармане у меня ничего, кроме автобусных абонементов.

— Ну ладно, давай хоть абонементы.

Отдав толстяку два абонементных билета, завмаг взял листок бумаги, на котором было выведено многозначительное слово «Фактура», и пошел прочь. А толстяк стал больно щипать себя за бока и хлопать ладонью по голому черепу, приговаривая: «Ох, какая же я тряпка, невозможная тряпка, и притом половая тряпка!» Однако вспомнил про очередь и снова приосанился…

Начали заходить еще завмаги. Эти особо не спорили, выкладывали то, что просил толстяк, и отправлялись за товаром довольные. Довольно потирал руки, само собой, и наш толстячок. Да и я не имел оснований для недовольства: фотоаппарат мой и магнитофон работали безостановочно, значит, задание свое я выполнял как следует. Весело чувствовала себя и волшебная моя шапочка: как-никак немалую услугу оказывала она сегодня нашей родной милиции!

Толстячок начал заносить в толстую общую тетрадь список взяток, полученных сегодня. Чтобы лучше сфотографировать, я влез на стол, широко раздвинул ноги, — между ботинками оказалась строго разграфленная тетрадь — и с полчаса мы с завмагом работали молча и сосредоточенно. Затем толстяк принялся считать деньги, негромко напевая себе под нос что-то лирическое… Потом запихал деньги в пухлый портфель, любовно чмокнул его в пузо и нагнулся, чтобы отпереть несгораемый шкаф.