Асфодель, цветок забвения - Евгения Перлова

И если честно, мне без разницы, – парировал Мика, – только непонятно, зачем вы крестили нас обоих, почему сделали выбор за нас в пользу православия, христианства вообще? Может, мне ближе буддизм?

– Какие проблемы? Выбор веры – это твой выбор. Как и любой другой выбор! Что касается буддизма, то он не отрицает ни одну из других существующих религий, так ведь? – Отец похлопал Мику по плечу и добавил: – Он ведь не требует от человека веры в Бога и не призывает отказываться от вероисповедания, которому ты привержен.

– Гаутама был обычным человеком, он себя называл обычным, – сказал Мика, – и он считал, что рассуждения о существовании или отсутствии Бога не имеют смысла. Так что нет никакого Бога.

– Будда говорил, что обсуждения и рассуждения по поводу наличия Бога в мире несущественны, но он не отрицал ни отсутствие, ни присутствие Бога, – возразил отец. – Буддизм чрезвычайно терпим к культам вообще. В свое время он принял весь этот индийский пантеон богов, а потом везде, где распространялся, принимал местные культы с их божествами. Ты знаешь, например, что буддисты в Калмыкии и Бурятии почитают христианского святого Николая? Зовут его Миколой-бурханом и Белым Старцем.

– Па, откуда в твоей голове столько информации? Как ты хранишь это

все?! – поинтересовался Мика. – У меня вот извилин не хватает, видимо, даже самое важное помнить.

– Автобус, – кивнул отец, – побежали, успеем! А то следующего час ждать.

И они рванули через поле к остановке, куда подъезжал желтый пазик.

Запыхаясь, влетели в него и плюхнулись на заднее сиденье. Автобус затарахтел и, взбив колесами пыль, поехал.

– Она вернется, – негромко произнес отец, – завтра. Или послезавтра.

– Может, и вернется, – согласился Мика и уткнулся в телефон.

* * *

Монахиня вела Элли сквозь храм к боковому проходу, откуда лился мягкий тусклый свет. С каждым шагом Элли чувствовала, как ее потихоньку отпускает, воздух, пропитанный сладковатым запахом ладана со слабыми нотками лимона и меда, успокаивал, убаюкивал. «Все будет хорошо, – думала Элли, – все уже хорошо… Наверное».

– Вы очень красивая, – сказала Элли, когда мать Ариадна привела ее в тесную комнатку, где каким-то непостижимым образом умещалось две кровати, две тумбочки и стол. В углу, у маленького окна на полочке стояло несколько икон. – И почему у вас такое имя… мифическое? Ой, простите, что спрашиваю.

– Сколько тебе лет, Елена? – парировала мать Ариадна вопросом на вопрос.

– Четырнадцать.

– Совсем молодая…

– А вам сколько? – быстро спросила Элли.

– Это неважно, Елена, монахиням не положено о таком говорить, бог с тобой, – ответила мать Ариадна и кивнула на кровать, заправленную голубым покрывалом. – Клади вещи свои, будешь тут спать. Вместе жить станем, пока ты с нами.

– А кто раньше тут спал? – поинтересовалась Элли и поставила рюкзак рядом с кроватью.

– Мать Ангелина, умерла месяц назад. Вот здесь прямо и отдала Богу свою светлую душу.

Элли передернуло от мысли, что она будет спать на кровати, где кто-то умер. Она попыталась возразить, но мать Ариадна подарила ее таким спокойным и холодным взглядом, что Элли умолкла.

Мать Ариадна повела Элли обратно в храм, рассказывая по дороге про распорядок дня в монастыре.

– Подъем в пять тридцать. С шести до семи утра – молитвы. Затем чай, но тебе можно брать кашу в трапезной. Овсяную обычно варят.

«Бр-р, – подумала Элли, – лучше просто чай, потерплю».

– Дальше по своим послушаниям идут сестры, – сообщила монахиня. – Кто-то в трапезную готовить пищу, кто-то петь на клиросе, кто-то работать на огороде или в коровнике.

– Могу петь или готовить, – сказала Элли, когда мать Ариадна сделала паузу в своем монотонном рассказе.

Та проигнорировала и продолжила вещать:

– В двенадцать обед, в три чай, в семь ужин. Суббота – день причащения Святых Тайн сестер обители. И послушания сегодня заканчиваются до чая. Потом готовимся к вечернему богослужению в семь. Отбой около одиннадцати. – Мать Ариадна помолчала и добавила: – А какое у тебя послушание будет, Елена, бог даст. Сейчас пойдем чистить подсвечники после службы.

Она дала Элли фартук, кисть, скребок, миску и кусок ткани. Элли смотрела, как ловко управляется мать Ариадна, и старалась не отставать. Сперва нужно было соскрести воск в миску, потом вычистить маленькие подсвечники, закрепленные на пластине, и натереть металлические поверхности тканью, чтобы блестели. Элли снимала воск медленно, наблюдая за тем, как он облепляет гладкую поверхность кисточки.

– Мать Ариадна, а вы давно стали монахиней? – спросила, наконец, Элли.

– Об этом нам говорить не положено, – отрезала та.

Элли вздохнула, очищая кисточку от воска. Через несколько минут тишины она снова открыла рот:

– Мать Ариадна, скажите, пожалуйста…

– Господь с тобой, Елена, искушение ты мое, – вздохнула монахиня, – неважно это все. Монахам не пристало о таком говорить и думать. Не должны они отвлекаться, им следует быть в молитве всегда, лишь она мысли занимать должна. Тогда и дела наши быстрей идут.

– У вас голова болит, – вдруг тихо сказала Элли, – в висках стучит, как молоток: бум-бум-бум.

Мать Ариадна, не поднимая глаз от подсвечника, прошелестела:

– Пройдет, на все воля божья. А тебе, дитя, лучше не говорить такое людям, от лукавого это.

– Я попробую убрать боль, – сказала Элли, которой вдруг показалось, что она может это сделать, – хотите?

Монахиня посмотрела на нее долгим тяжелым взглядом:

– От лукавого это, Елена. Молись, чтобы оставил он тебя. А теперь пойдем, закончили мы тут.

Мать Ариадна отвела Элли во внутренний дворик с цветочными клумбами, откуда начинался небольшой огород. Вдоль грядок со свеклой и морковью ходила высокая монахиня с лейкой. Завидев мать Ариадну, она кивнула.

– Елена на несколько дней у нас, мать Ксения, – объяснила мать Ариадна, – поможет в огороде тебе. После в трапезной увидимся.

Мать Ксения снова кивнула, молча дала Элли маленькую тяпку и продолжила поливать.

– Господь с вами, – сказала мать Ариадна и, пройдя через двор, вышла за калитку и скрылась из глаз.

Элли хотела было завязать беседу с Ксенией, но та угрюмо посмотрела на нее, показала на рот и промычала что-то нечленораздельное. Элли вздохнула, села на корточки и принялась рыхлить свеклу и убирать сорняки. Монотонная работа притупляла мысли, нагоняла сон, и Элли в полудреме копошилась в земле, пока не очнулась от похлопывания по спине. Мать Ксения, закрыв собой солнце, улыбалась, и это означало, по всей видимости, что-то доброе.

– Обедать? – сонно спросила Элли.

Та кивнула, и Элли, разминая затекшие колени ладонями, медленно встала и пошла за Ксенией.

Когда они зашли в трапезную, монахини вдруг запели:

Многая лета, многая лета, многая лета!

Благоденственное и мирное житие,

Здравие и спасение, во всем благое поспешение

Подаждь Господи ныне рабе Твоей