Асфодель, цветок забвения - Евгения Перлова

играли все детство. Куклы, кубики, – ответила бабушка. – Рисунки вон там, на шкафу чемодан, в нем они.

– Ба, почему, когда мы с Микой спрашивали, что за женщина на фотографиях, ты говорила, что это наша тетя? Почему ты мне не сказала?

– Потому что твой отец попросил, – вздохнула бабушка, – он тебя вырастил, значит, он и есть твой отец, Элиночка, а не тот, которого никто, кроме Ани, не видел.

– С моей мамой было что-то не так? Почему? – Элли никак не могла сформулировать то, что мучило ее больше всего, то, что было причиной ее отчаяния. Темноты, в которой она вдруг отстранилась от истинной безусловной родительской любви, окружавшей ее долгие годы.

– Аня, твоя мама, была очень талантливой художницей. И у нее была шизофрения. По крайней мере, такой диагноз врачи ей поставили. У нее видения были, иной раз галлюцинации. Вот и обследовали ее.

– Что это значит? Она была сумасшедшая? – выдохнула Элли. – Так вот почему я… такая… ку-ку…

Бабушка покачала головой и замерла. Казалось, не может подобрать слов.

Мика встал на табуретку и снял большой деревянный чемодан.

Элли открыла тугие металлические защелки-скобы и подняла крышку. Бабушка встрепенулась, они с Микой и Элли сели рядом на пол и стали вместе смотреть рисунки.

Бабушка рассказывала, как и когда Анна нарисовала «вот этого кота соседского рыжего, шпану, метил все вокруг, показывая, кто хозяин на районе». Достав красочную композицию с кувшином и фруктами, улыбнулась: «Тут Анечке лет десять было, и она первый раз натюрморт нарисовала, правда, груша очень реалистично получилась?»

И наконец: «А здесь волшебный город придуманный, Анечка рассказывала, что он где-то на облаках, ей было лет двенадцать, когда она его нарисовала».

– Волшебный город? – переспросила Элли, беря рисунок дрожащими пальцами.

– Город на облаках? – повторил Мика.

И они оба уставились на рисунок. Он трясся, поэтому Мика забрал его у Элли и стал держать на вытянутой руке, чтобы им обоим было хорошо видно.

Там, на голубом фоне, было облако, на котором стоял дворец с четырьмя башнями. Здание было прорисовано так детально, что можно было разглядеть тончайшие белые кружева камня, линии вели взгляд снизу вверх, где над острыми куполами тянулись шпили, а еще выше летали белые птицы. Внизу, у витых колонн, обрамляющих вход во дворец, спиной к зрителю стояли две маленькие фигурки. Девочки. Они держались за руки. У одной были каштановые волосы до плеч, синее платье и красные туфельки. У второй – белые волосы, светлый длинный плащ в пол.

Элли и Мика посмотрели друг на друга. Потом на рисунок. Потом снова друг на друга.

– Все нормально? – обеспокоилась бабушка. – Вы странные какие-то, притихли чего-то. Погулять, может, пойдете? Или в кино.

– Возьму этот рисунок? – спросила Элли, и это прозвучало почти как утверждение. Она спросила как можно равнодушнее: – Ты не знаешь, кто здесь… м-м-м… изображен?

– Бери все что хочешь, Элиночка, – кивнула бабушка. – Спрашиваешь, что тут нарисовано? Так твоя мама вечно придумывала что-нибудь.

Бабушка взяла рисунок и замолчала на минуту.

– Анечка называла его Городом Снегов. Говорила, что это такое чудесное место на облаках, где исчезают все страхи и печали. И говорила, что когда у нее будут дочки, она обязательно расскажет им о Городе Снегов.

– Дочки? – повторил Мика. Потому что Элли сидела, уставившись в пол, и молчала.

– Две дочки и родились, словно Анечка сама себе будущее нагадала, – вздохнула бабушка, – но вторая девочка не выжила.

– Что с ней случилось? – спросила Элли. – Мне сказали, что она прожила несколько минут после родов.

Бабушка присела на край кровати, глаза у нее блестели от слез.

– Да, Элиночка. Она была очень слабенькой, у нее сердце остановилось. Ей и имя-то даже не дали, твоя мама не смогла, плакала все время.

– Есть у нее имя, – одними губами сказала Элли, но бабушка не слышала.

– Там еще есть много интересного, Анечка рисовала, посмотрите, – бабушка промокнула уголки глаз, встала и пошла к дверям.

– Спасибо, ба, – отозвалась Элли, – пока… достаточно… этого. Я потом посмотрю… И да, мы пойдем погуляем, пожалуй.

– К ужину прилетайте, стрижики.

Элли вздрогнула. Бабушка так всегда называла их с Микой после того, как они спасли и вылечили стрижа, но сейчас это слово вдруг стало иметь другое значение.

Элли скрутила рисунок и перетянула снятой с хвоста резинкой.

– На крышу? – предложил Мика.

– Идем, – согласилась Элли.

Это было их тайное место. У деда как старшего по подъезду лежали два ключа от чердака, ведущего на крышу. Один из ключей Мика и Элли выкрали пару лет назад, потому что понимали, что никто их одних на крышу не пустит. Они вели себя осторожно и ни разу не попались на своих вылазках.

Там, прямо под небом, было хорошо. Элли и Мика брали с собой бутерброды, конфеты и бутылку с водой. Они могли часами сидеть и болтать здесь обо всем на свете. Это было место их свободы и силы.

А сейчас Элли подошла к краю крыши, посмотрела вниз и выдохнула:

– Хочу прыгнуть.

– На самом деле, – спокойно сказал Мика, – ты хочешь летать, но…

– Хочу умереть, – перебила его Элли, – мне вчера снова снился сон, что я тону, как… моя мама. Она сумасшедшая была, понимаешь? Вдруг я тоже? Я не хочу так! И если я все равно должна умереть, то какая разница? Здесь хотя бы небо. Хотя бы на миг.

– Мы планировали с тобой дожить до ста как минимум и уйти в Город Снегов в один день, – напомнил Мика.

– До ста – не мой вариант, я видела, как это будет, и не хочу так, как я видела… И… наверное, я больна, поэтому… – Элли осеклась и замолчала.

– Твои сны о смерти не означают, что ты на самом деле умрешь. Не, ну, когда станешь совсем старая, тогда и умрешь. И с чего ты вообще взяла, что больна?

– Ты же знаешь: я вижу и слышу то, чего нет, – грустно ответила Элли, – и, судя по всему, это наследственное.

– Нет, сестренка, – Мика обнял ее за плечи, – ты видишь больше, чем другие. Мы видим половину радуги, а ты – всю целиком.

– Я чувствую себя так, словно внутри у меня разбитое стекло, мелкие острые колючие крошки. Все, во что я верила, все, что делало меня сильной, рухнуло в одну секунду. Когда я иду по улице, мне кажется, что асфальт холодный, хотя стоит такая жара! Словно даже дорога не узнает меня, словно ей неприятны мои шаги. Я не знаю, как жить дальше, понимаешь?

– Красиво говоришь, – ответил Мика. – Зачем знать, как жить? Просто жить – не вариант?

Она замолчала. Мика взял ее за