Полярный круг - Юрий Рытхэу

Перед сном проторенной дорожкой Нанок и Георгий Сергеевич направились к маяку.

— Вот тебе, Нанок, готовая тема, — сказал профессор. — Отношение эскимоса и чукчи к старому и новому жилищу. Это интересно и по-настоящему актуально. Должен тебе сказать, что сейчас в глубинах наших народов происходит удивительные и поучительные процессы. Идет невиданное еще в истории сплочение народов и народностей. Сплочение уже на основе равноправия не только формального, декларированного, а фактического, которое достигнуто героическим трудом всего советского народа. Это тот нравственный фундамент, без которого строительство коммунизма невозможно. Вот через что и как переступает человек нашего общества на этом пути — важно и полезно знать.

— Я это чувствую, но вот… как это сделать, — нерешительно ответил Нанок.

— Собирай факты, анализируй, — посоветовал Георгий Сергеевич. — Кстати, я хотел тебе сказать: видимо, на днях ты получишь письмо от твоего непосредственного начальника. Если все в порядке будет, поедешь в Данию в командировку с выставкой предметов искусства народов Севера.

— Правда? — Нанок едва мог поверить новости.

— Только прошу тебя отнестись к этому спокойно, — сказал Георгий Сергеевич. — И с ответственностью. Возможно, что там ты встретишься с дальними своими сородичами — гренландскими эскимосами.

— Вот это было бы здорово! — радостно воскликнул Нанок.

— Да, очень интересно, — подтвердил Георгий Сергеевич.

— Георгий Сергеевич! — Нанок решил, что теперь самое время попросить его о самом сокровенном: чтобы профессор как-нибудь воздействовал своим авторитетом на Нотанвата.

— Да, Нанок, — приготовился было слушать профессор, но вдруг насторожился, потянул носом воздух.

— Ты ничего не чувствуешь?

— Что-то горит, — ответил, принюхавшись, Нанок.

Они поднялись на галечную гряду и у устья речки увидели пламя большого костра. Жилищ там не было. Это немного успокоило их. Но они все равно побежали к огню и, приблизившись, увидели на фоне пламени старика Нотанвата.

Старый оленевод сидел на валуне и слезящимися глазами смотрел на яркое пламя.

Услышав шаги, он повернул голову и безразлично сказал:

— Еттык.

— И-и, — ответил Георгий Сергеевич и уселся рядом.

— Яранга горит? — спросил профессор после некоторого молчания.

Старик кивнул.

— Жалко?

— Будто умирает родной человек, — вздохнул старик. — Разумом понимаешь, что смерть неизбежна, на все равно жалко…

— Неужели вы всю ярангу спалили? — ужаснулся Нанок.

— Кое-что оставил, — деловито заметил старик. — В доме навесил переднюю стенку полога, да рэтэм порезал на разные куски, может, еще пригодятся на подстилки в пологе — на дереве жестко спать.

В костре вперемешку горели шкуры и деревянные части. Дерево стреляло и пылало ярким огнем — на протяжении долгих десятилетий, а может быть, даже и столетий оно пропиталось насквозь жирной копотью костра.

— Лучше бы вы отдали мне вашу ярангу, — грустно заметил Нанок.

— Ведь не для того, чтобы поселиться в ней, ты просил жилище?

— Так ведь людям интересно! — возразил Нанок.

— А некоторые бы смеялись, — угрюмо ответил Нотанват.

— Чему тут смеяться? — удивился Нанок.

— Ты знаешь Ивана Аренто, того самого, который стал Героем Социалистического Труда? Он очень насмешливый человек. Он сразу узнает, чья эта яранга, и будет смеяться надо мной. Да и другие тоже…

Нотанват хитро поглядел на Нанока и спросил:

— Что скажешь, если твои штаны повесят на выставке и все будут пальцем показывать. Наверное, тебе будет не очень приятно?.. Не обижайся на меня. Мне не так много осталось жить. Не хочу, чтобы дочка обижалась на меня и чтобы ты держал зло на меня.

— Но зачем жечь все это добро? — с болью в голосе еще раз произнес Нанок.

— Чтобы соблазна не было на дурное, — смиренно ответил Нотанват.

Нанок не понял.

— Если бы я оставил ярангу, — пояснил Нотанват, — а потом взял да и умер, разве не соблазнительно было бы молодым отдать тебе ярангу? Верно говорю, Георгий?

— Жилище твое собственное. Однако оно бы пригодилось нуждающемуся, — чинно ответил Георгий Сергеевич, который прекрасно изъяснялся на чукотском языке.

— Однако ныне нуждающихся в таком жилище, как мое, на нашей земле нет, — твердо ответил Нотанват.

Длинным железным прутом старик то и дело пошевеливал обуглившиеся куски шкур и дерева. Лицо Нотанвата было жестко и непроницаемо, словно высечено из того же твердого дерева, которое горело жарко, дымно и долго.

— Видишь, Нанок, нечего теперь его уговаривать и увещевать, если уж это случилось, — тихо сказал по-русски Георгий Сергеевич. — Пусть уж догорает его яранга. Ведь ему тоже нелегко, надо и его понять…

Нанок промолчал. У него не было сочувствия к этому сумасбродному старику, который сжег ярангу единственно для того, чтобы она не досталась музею.

Костер догорал. Легкий ветерок с моря шевелил пепел, раздувал огонь. Иногда пламя вдруг оживало, поднималось высоко, высвечивая два лица, сосредоточенно смотрящий в огонь, лицо старого оленевода, прощающегося навсегда с прошлым, и лицо ученого, доктора филологических наук, вспоминающего свою далекую молодость на этих холодных берегах.

Георгий Сергеевич с Наноком поднялись спозаранку.

В окно было видно, как на берегу снаряжались вельботы на моржовую охоту. Наскоро попили чаю и уселись за работу.

С морской стороны послышался гудок.

— Никак, пароход? — сказал Георгий Сергеевич, подняв на лоб очки.

— Это, наверное, «Маяк», — сказал Нанок. — Капитан обещал зайти за мной сегодня.

— Комфортабельно путешествуешь, Нанок, — с улыбкой заметил Георгий Сергеевич.

Нанок собрал бумаги в папку и принялся упаковывать музейные экспонаты. Он еще раз полюбовался витым зубом нарвала, аккуратно переложил раковины.

В дверях появился капитан Кузовкин. Нанок поднялся навстречу, но капитан кинулся к Георгию Сергеевичу.

— Гоша! Ах ты шаман тундровый! Что же ты не дал знать?

— Тиша! — Георгий Сергеевич вскочил со стула и повернулся к Наноку. — Что же ты мне не сказал, кто капитаном на «Маяке»?

— Не успел…

— А я-то думаю: вот сидит Тиша на своем участке в Рощино и растит молодой картофель, а я тут путешествую по его следам.

— Плохо ты меня знаешь! — воскликнул Тихон Иванович. — Буду я сидеть на даче, когда есть такая земля — Чукотка. Дети мои удивляются, говорят: «Папа, что это такое там, на твоей Чукотке? Как побываешь — словно молодеешь». А вся-то хитрость в том, что окунешься в свою молодость. Вот вез я этого молодого человека, смотрел на него и думал, а ведь это началось с тебя, Гоша, с Пети Скорика, Кеши Вдовина!

— Ну, садись с нами пить чай, — засуетился Георгий Сергеевич.

— Нет уж, други мои, чай будем пить на борту судна, — сказал Тихон Иванович. — Собирайтесь, Нанок, через полчаса снимаемся и берем курс на Сиреники.

— Тиша, так я с тобой поплыву, — решил вдруг Георгий Сергеевич. — Мне все равно нужно в Сиреники. Тамошний диалект меня очень интересует.

Солнце уже было высоко в небе. Моторный бот с «Маяка» причалил недалеко от кострища, где черным пеплом лежало то, что было еще вчера ярангой оленевода Нотанвата. Моряки шли из магазина, нагруженные покупками.

Через полчаса «Маяк» уже держал курс на Сиреники, а Тихон Иванович, Георгий Сергеевич и Нанок сидели в кают-компании.

Капитан и профессор наперебой вспоминали разные случаи из своей молодости.

— А помнишь, как ты в Америку ездил за карандашами? — улыбнулся Тихон Иванович.

Профессор сказал виновато:

— Было такое дело. Понимаешь, Нанок, начинается учебный год, а ни ручек, ни карандашей. Пароход, который должен был все это привезти, где-то застрял во льдах. Что делать? Иду советоваться к Утоюку — тогда он был председателем сельсовета в Наукане. Говорю ему: такое дело, есть угроза срыва учебного года, надо что-нибудь придумать. А он и отвечает — на том берегу полно карандашей. Снарядили вельбот, и я поехал. Пристали к берегу. Встречали нас только местные эскимосы. Повели к себе, напоили чаем. Поначалу добыли валюту — продали несколько песцовых шкурок. Прихожу в лавку, а там уже народ толпится. Местное белое население узнало, что прибыл настоящий русский большевик. Вот и пришли поглазеть. А в те годы, Нанок, чего только не писали американские газеты о нашей стране! Считавшие себя вполне серьезными органы печати сочиняли небылицы одна другой невероятнее.

Лавочник страшно удивился, когда я попросил у него карандаши. Запас у него был небольшой, и я все купил. «Этот товар, — говорил мне один из американцев, — среди туземцев не популярен. Если Вы собираетесь на нем заработать, то заранее предсказываю — вылетите в трубу!» А я ему говорю, что это карандаши сегодня — самая нужная вещь для эскимосов Советской страны. Но еще больше он поразился, когда я объяснил, что я учитель и собираюсь обучать грамоте жителей Наукана. «Как! — он вскричал. — Учить грамоте этих дикарей? И вы уверены, что у вас что-то получится?» «Послушайте меня, — сказал он мне на прощание, — я не симпатизирую большевикам, но дам вам совет — не тратьте попусту время и отправляйтесь к себе в Россию национализировать женщин. Иначе вам уже ничего не достанется». Каков гусь, а? — Георгий Сергеевич посмотрел на капитана.