Полярный круг - Юрий Рытхэу

Рыбалова с удивлением воззрилась на профессора. Поговорив так минут пять, Менов заявил:

— А теперь буду говорить по-русски, потому что в зале я вижу много русских людей. Может быть, некоторые на них недавно приехали сюда и еще не научились эскимосскому языку. — Менов заметно волновался. Он сделал паузу, и в тишине из задних рядов послышался голос:

— У нас даже и те, кто долго тут живут, языка не знают!

— Вот это плохо, — ответил Менов. — Уважение к народу начинается с уважения к его языку. Конечно, никому не придет в голову насильно навязывать человеку чужой язык. Это дело добровольное, так сказать, дело совести человека. Но мне кажется странным, когда человек, проведя здесь лет десять, а то и двадцать, даже поздороваться как следует, на языке местных жителей не может. Тем более, что есть убедительные примеры того, как русские люди быстро овладевают чукотским и эскимосским языками. Вы их прекрасно знаете. Эти люди известны не только мне.

Нанок вглядывался в зал и видел напряженные, внимательные глаза. Старики, сидящие в первом ряду, подались вперед, чтобы лучше слышать своего первого учителя, Стояла удивительная тишина, и даже ребятишки, сидевшие на коленях Асыколя, чуя всеобщее настроение, сидели смирно.

— Вы уж извините меня за то, что я говорю с вами так прямо. У меня есть такое право, потому что я со своими товарищами, которые сидят в этом зале, с теми, кто сейчас работает в Уэлене, Чаплино, Провидения, на острове Врангеля, начал работу по сохранению, укреплению и развитию удивительной культуры арктических народов нашей земли, доказавших величие духа и выносливость человека в самых тяжких условиях.

Дорогие друзья! Самое страшное в жизни — это одиночество, отсутствие друга. Такими одинокими были малые племена народов Севера, разбросанные по бескрайним просторам тундры и побережья Ледовитого океана. Это одиночество наложило и свой отпечаток на внутренний мир человека Севера.

Когда мы пришли сюда с добрыми намерениями, с целью научить людей грамоте, вырвать их из мрака прошлого, ведь многие не поверили нам. Правда, Уихак?

Один из стариков, сидевший в первом ряду, встал и закивал:

— Это все правда, — сказал он по-русски. — Мы такие были и говорили Менову и его товарищам: чего врать, скажите прямо — как будете торговать?

— Громче! — послышалось сзади.

— Буду говорить громко! — согласился Уихак и полез на сцену. Он встал рядом с Меновым, обменялся с ним рукопожатием и продолжал:

— А почему мы не верили? Потому что всякий белый человек сначала разговаривал с нами ласково, а потом грабил. Даже посланец русского бога, отец Никодим, и тот не брезговал пыжиком и песцовой шкурой… А моряки? Это были настоящие разбойники. Они не тратили время на разговоры, врывались в яранги, в нынлю, хватали все, что попадалось под руку, насиловали женщин, а порой и сжигали жилища просто так… Поэтому, когда пришли первые большевики и завели разговоры, мы поначалу и не поверили им: наслушались таких речей. Да и говорили они странное и непонятное: учить грамоте детей и взрослых. Зачем? Вот он, — Уихак показал пальцем на стоящего рядом Менова, — говорил мне: «Ты, Уихак, сам будешь торговать в лавке мистера Томсона». Ну и смеялся я тогда, даже живот заболел. Говорю ему: «Чтобы торговать, нужны товары, а не умение различать следы человеческой речи на белой бумаге». А тот все свое твердит. Приехали они бедные, даже настоящих карандашей не имели. Против американских торговцев и русских купцов они были настоящие нищие. Да и возрастом несолидны, очень молодые. Вот говорил Менов и его друг Волков: «Теперь главные люди на нашей земле — бедные люди». Ну как бедный человек может быть главным на земле? Это было непонятно. Всю жизнь было так: кто имеет много, тот и хозяин, тот и главный, а тут — бедные. А тем временем первые большевики стали учить наш язык, чтобы понятнее стал разговор с нами. Потом начади, мы уяснять, что бедные мы от того, что все отбирают у нас. А главное богатство у человека — это его умелые и трудовые руки. От этого и все богатство. И стали мы задумываться: значит, все созданное богатство принадлежит нам. Откуда же оно, пошло, если не от нас? Жил в нашем селении богатый эскимос Ульгун. Потом он переехал на остров. Крыша на его нынлю каждый год менялась — любил он, чтобы моржовая покрышка была прозрачная, пропускала солнечный свет. А моржей кто бил ему? Мы же били! Отчего мясная яма у него была полна? Потому что складывал он туда большие туши, которые мы добывали. А вельбот купил за китовый ус и шкуры белого медведя, добытые не им, а другими охотниками… Так и пробудилось у меня и моих товарищей классовое сознание. Правильно я сказал? — обратился Уихак к профессору.

— Правильно, — кивнул Менов.

— И сделали мы комсомольскую организацию в нашем селении, потому что первые наши русские друзья были комсомольцами. Я кончил.

Уихак зааплодировал самому себе, и его дружно поддержал зал.

Профессор Менов развел руками:

— Хотел я рассказать о наших первых годах, но Уихак сделал это за меня во много раз лучше. Спасибо вам, Уихак. Вот откуда начиналось сегодняшнее, нынешняя счастливая жизнь. Эскимосский народ больше не одинок в белой снежной и ледяной пустыне, он обрел верных и настоящих друзей, влился в семью народов нашей страны.

— Расскажите о своих научных трудах, — кто-то попросил из зала.

— Недавно я закончил составление большого русско-эскимосского словаря, — ответил Георгий Сергеевич. — Сдал рукопись в издательство. А цель моей теперешней экспедиции — дальнейшее изучение диалектов эскимосского языка. Это, так сказать, научная причина моего приезда, ну а для души — это встречи со старыми друзьями, возвращение в молодость. Воздух Чукотки обладает великолепным свойством вливать в человека неведомые чудесные силы. Он обновляет, ну и, само собой, выявляет все плохое.

Георгий Сергеевич сделал паузу, потом сказал, повернувшись к столу президиума:

— Теперь самое время дать слово представителю молодого поколения, моему ученику, ныне сотруднику Анадырского музея, Максиму Наноку.

Нанок встал и медленно подошел к трибуне.

— Товарищи, — сказал он тихо и замолк.

— Громче! — потребовали с задних рядов.

— Я сказал — товарищи! — сильнее произнес Нанок.

— Спасибо, — ответил тот же голос.

— Я сотрудник Анадырского музея, — через некоторое время сообщил Нанок.

— Это мы знаем!

— И обращаюсь к вам от имени нашего музея, — назойливый и даже несколько насмешливый голос мешал ему сосредоточиться и путал его. — Мы просим вас — охраняйте памятники старины, памятники истории…

Нанок чувствовал, что говорит он совсем не то, попросту пересказывает инструкцию, которую ему поручило составить Окружное общество охраны памятников. Некоторое время он распространялся о значении исторической науки для развития общества. Голос его постепенно окреп, он попал на проторенную дорожку и, пока шел по ней, обдумывал, что бы сказать такое, действительно свое и настоящее. Он смотрел на своего школьного друга Асыколя, зацепившись за него глазами, как утопленник, схватившийся за спасательный круг.

— Я вижу здесь своего друга, с которым мы вместе росли в Наукане. Теперь он житель Сиреников. Вот мы говорим — дружба народов, братство народов, но часто понимаем это как бы отвлеченно. А этот человек всей своей собственной жизнью наглядно показал, что это такое — дружба и братство народов. Он эскимос, а его жена украинка…

Не успел он это сказать, как тот же знакомый голос с задних рядов на весь притихший зал выкрикнул:

— Так это же наш Коля Асыколь!

Раздались громовые аплодисменты. Слышались какие-то выкрики, похожие на приветствия.

— Такие явления, несмотря на житейскую обычность, являются историческими фактами, потому что отражают сегодняшнее отношение между народами нашей страны, отражают хорошую погоду жизни, стоящую над всей нашей большой страной. Вот Асыколь держит на коленях двух девочек. Кто они по национальности? Наверное, одинаково — и эскимоски и украинки. Но ведь самое главное — они советские!

Постепенно Нанок начал чувствовать, что вот оно, то главное, что он искал, нащупывал, что ускользало от его внимания и снова вставало на его пути. Почему он не задумывался об этом раньше? Собирал старые гарпуны, мечтал об яранге, поставленной на бетонную площадку возле Анадырского музея. Конечно, все это нужно, но действительно новое, удивительное — это вот оно, в первом ряду этого зала, — Уихак и Асыколь со своей женой-украинкой, со своими детишками, это тысячелетия, уместившиеся на короткой клубной скамейке, протянувшиеся через сердца людей.

Он еще говорил долго, рассказывал о том, что видел за свою командировку на побережье, в Уэлене, в стойбище Клея, в бухте Лаврентия, в Нунямо, в Провидения, рассказал о встрече с капитаном Кузовкиным. В заключение он обратился ко всем сидящим с просьбой помогать Анадырскому музею.