Товарищи - Анатолий Калинин

Солдат втащил его на гребень насыпи и затолкнул в серый квадрат пленных.

Марфа Андреевна вдруг ахнула, хватая за руку Анну. В темноволосом мужчине, схваченном немецким солдатом, она угадала одного знакомого Анны, которого раньше не раз заставала у Луговых, когда по-соседски заглядывала к ним за спичками или за солью.

Павел Щербинин попал и колонну военнопленных не только по воле немецкого солдата.

По сведениям подпольного центра, гестаповцы привезли с собой в город штаб Донской добровольческой армии, не имевшей еще ни одной боевой единицы, и приступили к формированию казачьих частей из числа пленных и заключенных советской властью за уголовные преступления в тюрьмы местных жителей. Началом должно было послужить предстоящее посещение лагеря командиром 13-й танковой дивизии генералом Шевелери и белоказачьими полковниками Елкиным и Однараловым — доверенными генерала Краснова.

По тем же сведениям, замысел немецкого командования на юге сводился к тому, чтобы впоследствии использовать подобные формирования на охране дорог, мостов и для борьбы с партизанами. И очень важно было расстроить этот замысел. Не вызывало сомнений, что в самом лагере он должен был натолкнуться на сопротивление военнопленных. Но, как доказывал опыт, это могло лишь привести к бесцельным жертвам, если руководство сопротивлением не будет взято подпольным центром в свои руки.

Возглавить сопротивление в лагере военнопленных поручили Павлу. Для этого из всех способов проникнуть в лагерь решено было остановиться на способе столь же простом, сколь и надежном.

После каждого прогона военнопленных через город охрана обязательно недосчитывалась нескольких человек в колоннах, и тогда, чтобы восполнить убыль, она на обратном пути в лагерь без разбора хватала мужчин из местных жителей. Конвоиры отчитывались перед начальством не людьми, а номерами. Павлу достаточно было немного потолкаться на берегу, чтобы тоже очутиться в колонне военнопленных.

Теперь в серой колонне, понукаемой конвоирами, он поднимался в город. Дорога к лагерю вела на его западную окраину проспектом, тянувшимся от Дона до степи. Как обычно, в этот час прогона пленных через город по обеим сторонам проспекта стояли местные жители, больше женщины. Слышались рыдания. Солдаты разгоняли толпу прикладами, но люди собирались снова и стояли на тротуарах вдоль всего проспекта.

— Быстрее, быстрее! — подгоняли пленных конвоиры.

В этой серой массе один только Павел еще сохранял облик человека. Должно быть, немецких конвоиров это больше всего и выводило из себя. Они сразу же принялись избивать его.

Больше всех Павлу досаждал тот высокий костлявый солдат, который и затащил его в колонну пленных. С этой минуты он уже не спускал с Павла глаз. Сперва он не мог примириться с тем, что Павел молча сносит тычки прикладом и дулом автомата в бока и в спину, но затем перешел к более активным действиям. Один раз он подскочил к Павлу из-за спины и ткнул кулаком в переносицу. Кровь хлынула из ноздрей на пиджак и на рубашку Павла. Он инстинктивно откинул голову, и в это время другой тычок между лопатками бросил его вперед так, что он едва удержался на ногах.

Тогда пленные, раздавшись, спрятали Павла в центре колонны. Но костлявый нашел его и вытащил обратно. Теперь конвоир все свои усилия сосредоточил на том, чтобы свалить Павла ударами приклада под колени. Павел старался не упасть, зная, что это могло бы дать повод к убийству. К тому времени, когда колонну пригнали к лагерю, он уже почти не отличался от всех других военнопленных.

В сумерках отсвечивала колючая изгородь, прибитая к остроконечным кольям вокруг лагеря. Когда ветер колебал металлические нити, они, сталкиваясь, высекали вспышки синего света. В их озарении резче выступали по углам лагеря на фоне низкого неба вышки с силуэтами часовых в касках. У подножий вышек к маленьким дощатым домикам цепями были привязаны большие серые собаки. При виде подошедшей к воротам лагеря колонны они начали греметь цепями, бесноваться. Хриплый лай повис над лагерем.

Кто-то больно ткнул Павла в плечо. Костлявый, смеясь и указывая на вышки и на собак, спрашивал Павла, как ему все это нравится.

Встретившись со взглядом Павла, он перестал смеяться и, схватив его за плечо, втолкнул в раскрывшиеся ворота. Конвоиры стали загонять пленных в огороженный колючей проволокой огромный двор лагеря.

Четырехугольный двор был вымощен отполированным тысячами подошв булыжником. Нигде сквозь него не пробивалась трава, но росло ни деревца. Тремя рядами тянулись в глубь двора длинные серые бараки под толевыми крышами.

Пересчитывая пленных, конвоиры разгоняли их по баракам. Павла погнали к первому бараку с настежь раскрытой дверью.

Он невольно замедлил шаги. Из темной внутренности барака его обдало сырым смрадом. В бараке стояла желтая мгла, лишь чуть разбавленная светом вечернего неба сквозь решетки узких окон.

Привыкая к темноте, глаза Павла начинали кое-что различать в бараке. Из своей довоенной жизни в городе он помнил, что раньше здесь были городские конюшни. Еще и теперь во всю длину барака вдоль стен тянулись станки для лошадей с узкими проходами между ними. К запаху навоза и конской мочи, которые за многие годы въелись в настил пола, теперь примешался еще и другой, сладковатый запах. За перегородками станков на полу лежали какие-то белые предметы.

— Третий день не велят убирать, — пояснил в темноте чей-то голос.

Только тогда Павел сообразил, что длинные белые предметы за перегородками были трупы. Одежду с них сняли, они лежали на соломе; нагие. Павел услышал рядом с собой голос костлявого конвоира. Пытливо шныряя глазами по лицу Павла, он говорил ему, что, судя по всему, новая квартира произвела на него впечатление.

— Теперь мы будем встречаться часто, — пообещал он перед уходом, выставляя длинные желтые зубы.

Вслед за тем подошел к Павлу седоголовый пленный.

— Ты еще не нашел себе места? Я могу провести тебя туда, где не так сыро.

— Где бы тут, дедушка, напиться? — спросил Павел.

— Мне двадцать четыре года, — просто ответил пленный. — Воду здесь выдают раз в сутки по кружке, но у меня несколько глотков в бутылке осталось.

И, приглашая Павла следовать за собой, пошел в глубь барака. Вокруг в желтой мгле безмолвно двигались серые тени. Пленные заходили в станки и укладывались спать на солому.

Место, куда привел его седоголовый, оказалось в самом дальнем углу барака, напротив окна, из которого не только сочилось немного света, но и сквозил сквозь квадраты решетки ветер. Поэтому здесь было не так зловонно. Охапка соломы на полу еще хранила вмятину, оставленную тем, кто вчера, как сказал седоголовый, освободил здесь место. Теперь это была постель Павла.

— Попей, — порывшись в соломе, седоголовый протянул ему бутылку.

Отрываясь от бутылки, Павел уже с другим чувством взглянул на солому с вмятиной. Из окна падали на нее квадраты разрезанного решеткой лунного света. Все избитое тело Павла горело, болела голова, ныли кости. Но непреодолимее всего было желание спать.

Не рассуждая больше ни о чем и не спрашивая себя, что его ожидает, он рухнул на свою новую соломенную постель.

Проснувшись, он решил, что прошло всего мгновение, тогда как прошла уже ночь. Сосед тряс его за плечо. Зеленая заря пылала в решетках барака. За ночь предшествующие события настолько успели выветриться из сознания Павла, что, открыв глаза, он с изумлением всматривался в склонившееся над ним молодое седое лицо.

— Вставай, — говорил седоголовый. — Лучше к их приходу быть уже на ногах.

По бараку ходили солдаты, пинками поднимая не успевших подняться пленных. Было четыре часа утра. Пиная пленных сапогами, солдаты называли их бездельниками, которых только из своего милосердия кормит фюрер.

— Швайн! Швайн! — раздавалось в бараке.

По узкому проходу быстро пробирался костлявый, в руке у него была бирка с номером, надетая на проволочный хомутик.

— Тебя ищет, — сказал Павлу седоголовый. — Ну и нажил ты себе… Все хороши, а этот Шпуле — из всех.

С явным разочарованием, что застал Павла уже на ногах, костлявый швырнул ему бирку.

— До тебя ее носили пятеро, ты шестой. Она к своим хозяевам привыкать не любит. Тысяча сто девятый, выходи! — закричал он на Павла.

— Пойдем. — Седоголовый тронул Павла за локоть.

У выхода из барака солдат с засученными рукавами, зачерпывая в баке половником, раздавал пленным баланду по кружке на человека. В темно-красном вареве плавали какие-то бледные ломтики. С голых по локти рук солдата стекали капли.

— Ешь! — настойчиво сказал седоголовый Павлу, увидев, что он, получив свою порцию баланды, медлит. Десятки глаз сразу же со всех сторон впились в его кружку.