Да воздастся каждому по делам его. Часть 2. Алька - Ирина Критская

Дед протянул было Але стакан, но мать фурией метнулась к ним и загородила дочь спиной

– Обалдели? Сдурели совсем, девка беременная, а они ей самогон суют. Мало мне мужика, так они и дочку споить хотят. И внучку!

Они посмотрели друг на друга. Вдруг Аля тихонько засмеялась, потом чуть громче и вот уже все хохотали, сбрасывая с себя весь ужас происшедшего. Дед, ошарашенно почесав в затылке, разом махнул из стакана, смачно хрустнув огурцом.

***

Аля даже не заболела, двадцатилетняя девушка была настолько крепкой и здоровой, что весь этот кошмар соскочил с нее, как с гуся вода. Мать не отпустила её сразу , плакала, просила побыть с ней пару недель, до отъезда. Жизнь у нее наладилась, отчим пил реже, все болел желудком, но работал. Мать тоже пристроилась на работу учетчицей, правда уставала, да и давление шалило.

– Геля. Я хочу поговорить с тобой. Ты уже взрослая женщина, должна понимать что здесь, в деревне оставаться нельзя. Я тебе сочувствую, любимая работа, школа, класс, но жизнь надо устраивать в городе. Тем более, ребенок. Я в Москву тебя не зову, там сама знаешь, как с нами жить. Но в Саратов ты обязательно поезжай, да и вообще, держись за мужа, бабушка говорила – он отличная партия. Мать помолчала, покрутила в руках вышитую ромашками салфетку, тщательно расправила её на столе

– Скажи девочка. Он не цыганский?

– Кто?

Аля на секунду онемела, но справилась с собой.

– Ребенок! Не от цыгана?

Аля подошла близко к матери, придвинулась вплотную и посмотрела ей прямо в глаза

– Мама! Нет! У нас ничего не было. Ребенок от Виктора!

– Ну и славно, ну и славно, – мать виновато засуетилась, услышала, что бабка Пелагея завозилась на кухне и выскочила за дверь.

…

– И представляешь, он скачет по улице, конь -то у него здоровенный, сильный, отец на свадьбу отдарил, лучшего в области привел, с ярмарки. Мы смотрим – а мужик без тулупчика, а ведь уезжал – был тулупчик-то. Волос развевается, лицо такое, как будто убил кого, ажник опрокинулося!

Раиса взахлеб, быстро говорила, одновременно качая крохотный сверток в цветастом одеяле и прячась за березу в палисаднике, чтоб не увидели!

– Мы смотрим, а у него кулек поперек крупа коня болтается, он обхватил так, чтоб не свалился. Бааа. А спереди ноги точат босые, женские. Мы аж захолодели. А оно вон что! Он тебя то с лошади снимает, держит так, вроде выпускать не хочет, а у тебя волосья свесились, мокрые, как медь горят. Он их все рукой поправляет, как гладит. И глаза у него такие, Аль. бедовые глаза, как колодцы, черны до дна. Ты вот что! Держись подале, похолоднее будь. А лучше, собирайся- ка ты свою школу и живи до лета. Все спокойней, я те дело говорю. Чего случись, там табор за Чергэн, жену его станет стеной, уходи. А лучше, вон – в Саратов поезжай, к мужику. Там здорово, я жила, век бы там пробыла. Да не судьба.

Аля слушала Раису молча, крутила веточку вербы, уже выставившую пушистые золотые рожки.

– Ладно, Рай. После вербного пойду, мать проводить надо. Мне не нужен никто, даже Лачо, есть у меня все. Да и дети там меня заждались!

Рая жалостно посмотрела, покачала головой.

– Тебе родить -то, когда?

– В июле…

– А мужик? Что?

– А что мужик? Письма вон пишет, писарь

На вокзале мать долго вглядывалась в Алино лицо, потом поправила ей платок и тихонько сказала: "Ты, девочка, беды не наделай. Я её прямо в глазах твоих вижу. Ты не любила ведь мужика, зачем замуж шла? Да еще дите сделали… Я вот что скажу, не срастется, возвращайся. Квартира большая, места хватит, да и рожать будешь в больнице нормальной. Александр уж изменился, так, сорвется иногда. Жить можно. Приезжай". Аля долго смотрела вслед поезду, пока его хвост не растворился в тумане.

…

Пасха откатилась к вечеру, везде валялись красные скорлупки, как будто кто-то целый день бил яркую тонкостенную посуду. Аля сидела на завалинке в палисаднике, под, начинающей зацветать старой вишней и чувствовала, что если она сейчас слопает еще хоть крошечный кусочек вот этого, пышного, с еле заметно ощутимой волглостью и разбухшими изюминами, кулича, то помрет. Растечется прямо здесь, на молодой мураве, дрожащей кисельной кучкой. Огромный кусок лежал перед ней, на тарелочке, и она все равно потихоньку отламывала от него по крошечке. День затухал нежно и свежо.

– Христос Воскрес, соседка! Похристосуемся? На камне сидишь, не застуди, гляди, место-то сладкое. А то, что мужик-то твой скажет?

Высокий, слегка резковатый голосок был незнакомым, неприятным и тревожным. Уже темнело, и в синеватых сумерках яркая женщина в поблескивающем красными искорками платке, завязанном назад, казалась призрачной. Аля подошла к заборчику.

– Я Чергэн. Слыхала?

Чергэн была хороша, той чисто цыганской, грубой, немного вульгарной красотой, которой отличаются цыганки, чья кровь чиста по роду. Слегка портили ее только мягкие, припухшие губы, да и то, не портили, а придавали беспомощность и открытость, беззащитность, ту которая всегда появляется в лицах беременных очень молодых женщин. Черные волосы, сплетенные в толстые волнистые косы, падали из-под платка на грудь. Узорчатый фартук плотно обтягивал очень большой живот. Цыганка поймала ее взгляд: "Чего смотришь? Двойнята там. Мать сказала". Она вдруг схватилась руками за неровные доски забора и прошипела:

– Поди сюда, скажу что. Слухай меня внимательно, сучка. Знаю, мужик мой тебя нашел там, на реке. С тех пор, как подменили его, заворожили. Молчит все, худеет. Добром прошу, отпусти. У тебя вон дите будет, муж есть. Не успокоишься, сгною. Порчу наведу такую, жалеть будешь, что мать родила. А то просто пырну в темном углу, мне терять нечего".

Помолчала. Посмотрела на Алю близко-близко, глаза у нее тянули из Али душу, резали почти ощутимо.

– Не… Вижу все. Не опасная ты. Ты не любишь никого, и Лачо не твой, да и мужик твой не с тобой. Или ты не с ним. Пойду я. Но что сказала – помни!

Наутро Аля тряслась на попутке по оживающей степи к школе. Подъехав поближе, вдруг увидела, как десяток маленьких фигурок, вприпрыжку несутся навстречу. Со всех сторон, повиснув, как грозди, щебетали, дергали, целовали. И обвешанная со всех сторон ребятней, Аля вошла в класс…

Уже совсем стемнело, нежный весенний вечер плыл по деревне и дурманил голову ароматами. Аля открыла дверь в свою комнату и резкий, одурявший запах налетел, чуть не сбив с ног.