Здесь и сейчас - Гийом Мюссо
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— И если ты будешь по-прежнему мне вредить, клянусь, что в следующее мое возвращение отвезу тебя обратно в психбольницу.
5— Лиза! Ты дома? Открой!
Такси мигом домчало меня до Амстердам-авеню, и я вот уже минуту колотил в дверь. Однако квартира отвечала мне полной тишиной, и только изредка доносилось негромкое мяуканье Ремингтона.
Дело шло к полудню. Куда она могла подеваться в такую жару в первое воскресенье августа? Уж точно она сейчас не в своей Джульярдской школе и не в баре в Ист-Виллидж.
Я спустился вниз. Шофер такси, на котором я приехал, индус-сикх в чалме, поставил свой «Форд Краун» неподалеку и обедал в тени гинкго. Опершись спиной на капот, он с аппетитом уминал питу.
Я в растерянности озирался по сторонам, ища подсказки, спасительной идеи, озарения.
Почтовые ящики…
Из щели каждого почтового ящика на лестничной клетке торчал розовый листок. Когда я приходил утром, ничего этого не было. Распространитель явно хотел привлечь внимание к своим листовкам.
Я взял одну и узнал стилизованный силуэт Шекспира — высокий лоб, усы, острая бородка. Короткий текст в форме приглашения сообщал:
В рамках 34-го Шекспировского фестиваля
в Сентрал-парке уникальный спектакль
учеников выпускного класса
Джульярдской школы искусств.
Уильям Шекспир
«СОН В ЛЕТНЮЮ НОЧЬ»
в воскресенье 4 августа в 13 часов 30 минут
в помещении театра «Делакорт».
Вход свободный.
Я с облегчением вздохнул. Лиза, слава богу, нашлась!
Шофер доел питу, я показал ему приглашение, и он завел мотор. Уже полдень, жара стояла несусветная. Солнце палило нещадно, и никогда еще я не видел на Манхэттене столько машин. Но не прошло и десяти минут, как мы уже ехали вдоль восточной решетки Сентрал-парка и остановились возле Музея естественной истории. Шофер высадил меня на 79-й и объяснил, как добраться до театра. Я расплатился, поблагодарил, перешел через улицу и вошел в Сентрал-парк.
Множество афиш объявляли о «Сне в летнюю ночь». Я знал эту пьесу, сам играл в ней, когда учился в лицее. Следуя указаниям шофера, я быстренько добрался до театра — скамеек, стоящих на свежем воздухе среди деревьев неподалеку от Замка Бельведер. В этом зеленом театре вот уже тридцать лет самые разные театральные труппы дают бесплатные представления, играя пьесы мэтра из Стратфорда.
Я огляделся вокруг. Народу толпилось хоть отбавляй — туристы, любители драматического искусства, ребятня, которая брала приступом разносчиков мороженого и воды.
Я увидел и Лизу, она стояла в сторонке вместе с актерами своей труппы, для них выделили отдельное помещение, натянув небольшой тент. Узнал я и журнального красавчика — мистера Все в шоколаде, — который выставил меня на лестницу. Он и сейчас был, считай, полуодетым, сменив классные кальсоны на костюм Деметриуса. Лиза сияла в диадеме и волшебном наряде Титании, королевы фей, и выглядела как настоящая королева.
Сказать, что она мне не обрадовалась, значило ничего не сказать. Мистер Шоколад собрался было вмешаться, но я оказался на высоте — сразу наподдал коленкой куда следует, и Шоколад сломался.
Тезей, Эгей и Лизандр, увидев, что обидели их коллегу, собрались было меня отколошматить, но тут вмешалась королева фей:
— Артур! Что я тебе такого сделала?! Почему ты решил испортить мне жизнь?
В голосе Лизы звучала такая горечь, что я на секунду задумался: а правда, почему? С чего это я к ней вдруг привязался?
— Мне нужно, чтобы ты меня выслушала, Лиза!
— Но я сейчас занята! Через несколько минут выхожу на сцену. Мы репетировали эту пьесу полгода. Для меня все это очень важно!
— Я знаю, но время не ждет. И я прошу тебя: ты потратишь на меня сейчас четверть часа, и если потом не захочешь меня никогда видеть, я обещаю, что так оно и будет.
— Хорошо, — вздохнула она, — Даю тебе десять минут.
Мы отошли в сторонку, чтобы нам никто не мешал. Но далеко отойти не могли — платье было слишком длинным и с такими крыльями за спиной, что трудно было передвигаться. Мы устроились на скамейке в тени в десятке метров от тента.
Рядом с нами рыжий мальчишка в очках торопливо поедал итальянское мороженое, не сводя глаз с Лизы, а его мамочка в это время не отрывала глаз от романа Джона Ле Карре.
— Так что же такого важного ты хочешь мне сказать? — сухо спросила Лиза.
— Можешь мне не верить. Все, что со мной происходит, невероятно, но это чистая правда.
— Давай говори!
Я набрал в грудь воздуха, словно собирался нырнуть, и говорил десять минут без остановки, не позволяя ей себя прерывать. Рассказал все: об отце, маяке, металлической двери в подполе, о моем появлении в соборе Святого Патрика, а потом у нее в душе, как я ее спас, очнувшись в мастерской ее бывшего дружка, и о драме Салливана тоже. О проклятии Башни двадцати четырех ветров.
Выбравшись из лабиринта оправданий, я замер, ожидая, что скажет Лиза.
— Если я правильно поняла, ты живешь здесь всего лишь одни сутки в году и поэтому мне не звонил? — проговорила она очень спокойно.
— Вот именно. Я тебя не видел со вчерашнего дня, а для тебя прошел почти год.
— А когда ты не здесь, ты где?
— Нигде, меня нет, и все тут.
— И как же это происходит? Каким образом ты испаряешься? — насмешливо спросила она. — Как в «Звездном пути»,[31] что ли?
— Испаряюсь и все. Не знаю как. У меня нет способностей супергероя, я не маг, как Дэвид Копперфильд.
Лиза нервно хихикнула.
— Ты помог своему дедушке сбежать из психиатрической больницы, но сам-то ты понимаешь, что тебе там самое место?
В ее голосе слышались сарказм и любопытство. И тревога тоже.
— И что? Ты сейчас исчезнешь? Прямо у меня на глазах?
— Боюсь, что так и может случиться…
Я был почти уверен, что так оно и будет. Вот уже несколько секунд я ощущал покалывание во всем теле, перед глазами поплыли черные пятна, я чувствовал сладкий запах флердоранжа. Я изо всех сил старался прогнать эти ощущения, справиться с ними, подавить. Во что бы то ни стало мне нужно было еще хоть чуточку продержаться.
Лиза задумалась, и я видел в ее взгляде тревогу. По логике вещей, она должна была бы испугаться и убежать, но что-то ее удерживало. Она медлила.
— Мне нужно тебе сказать одну вещь, — начала она. — Может, это не слишком важно…
Как я заинтересовался! Но она внезапно остановилась и замолчала.
А меня заколотила дрожь. У меня начались непроизвольные судороги. Я оглянулся, опасаясь произвести негативное впечатление на людей вокруг. Но никто не обращал на меня внимания. Смотрел только очкастый рыжик.
— Лиза, продолжай, очень тебя прошу! Что ты хотела мне сказать?
Но она молчала, ошеломленная зрелищем, которому стала свидетелем.
В ушах у меня шумело. А затем последовало уже знакомое ощущение, что я задыхаюсь, и еще более неприятное, что таю…
— Артур! — крикнула Лиза.
Но тело мое уже исчезло.
Я с удивлением обнаружил, что я, мой «дух», «душа» задержалась на земле на секунду или две, и я успел увидеть, как Лиза на лужайке грохнулась в обморок.
На скамейке рыжик уронил мороженое и теребил свою мать:
— Видела? Мам, ты видела? Королева фей сделала своего друга невидимкой?!
1997. Необыкновенный день
Далеко ли убежит мое сердце от самого себя?
И куда могу убежать я, когда бегу от себя?
Святой Августин0На этот раз пробуждение было щадящим. Можно даже сказать, ласковым. Я опамятовался, ощущая запах теплого хлеба. Открыл глаза и увидел, что лежу на животе, уткнувшись носом в пол, по-деревенски выложенный плиткой. Мне было проще двигаться, меньше болела голова, легче дышалось. Я без труда встал на ноги и огляделся.
Увидел электрический тестомес, машину для формовки, большую печь, где пеклись венские сдобы. В углу джутовые мешки, на столе бумажные пакеты, на пакетах надпись: «Горячие круассаны — FrenchBakerySince1974».[32]
Я отряхнул муку с куртки и брюк. Я очнулся в пекарне. Маленькой частной пекарне.
1Я услышал голоса и шаги за перегородкой. Быстренько сунул в пакет несколько круассанов и сдоб с шоколадом и помчался вниз по лестнице, которая вела прямо на улицу.
Я оказался в узком проулке, перпендикулярном Бовери, примерно на границе между Маленькой Италией и Нолитой. Светало. Луна серебрилась между небоскребами. В витрине одного из магазинов светящееся панно показывало б часов 25 минут.
У меня уже появились свои ритуалы, главное — сориентироваться. Я опустил монетку в автомат и получил газету. Дата на первой страничке «Нью-Йорк тайме»… 31 августа 1997 года.