Андрейка - Григорий Свирский

Андрейка не возражал, он искал глазами Нэнси. "У нее, конечно, нет времени ходить на парти".

Худенькая Нэнси появилась часа через два. У нее сидел на боку, почти под мышкой, годовалый ребенок. Ее тут же обступили и белые, и цветные подружки. Каждой хотелось погладить ребенка, потискать его.

У Андрейки сердце упало: "Замужем?.." К ним подплыла, покачивая бедрами, Мишель, сказала, обращаясь не то к Лизетт, не то к Эндрю:

-- Слушайте, когда же мы будем иметь своих детей?

И отошла потискать ребенка Нэнси. Лизетт взглянула на пунцового Андрейку.

-- Почему ты стал таким красным? Нэнси никто никогда не любил. Естественно, ей захотелось бэби, которого она бы любила... Не стой как столб, принеси воды!

Андрейка не шевельнулся. "Вот как! Без отца... "

Андрейка начал свою канадскую жизнь в "музыкальном ящике", и знал: такие истории кончаются плохо. Расскажи ему об этом в Москве, он бы никогда не поверил, что целые поколения молодых, -- и где? в свободном мире! -- не могут вырваться из этого губительного круга, "живут на улице", хотя у каждого есть какая-нибудь нора.

Он шагнул к Нэнси, протягивая руки к младенцу, но Лизетт схватила его за локоть.

-- Пришел Гил!

-- Гил? А, футболист...

-- Он не футболист, он лучший нападающий в баскетболе. Когда он играет, вся школа валом валит на стадион... И белые, и цветные, и черные! -- И выпалила, словно в воду бросилась: -- До тебя он был мой парень. Из-за него я поругалась с моими предками. Ушла из частной школы.

Гил издали улыбнулся Лизетт. Он был высок и красив, ее смуглый португалец. Голубые глаза, белые кудри и длинные, как у танцора, ноги. Викинг, а не португалец...

-- Чем он не угодил твоим родителям?

-- Он с улиц Дандас и Спедайна. Торгует на рынке рыбой, не своей, конечно... Он ничего не знает, кроме "поп-звезд", о которых кричат афиши. "Рыбы меня не спрашивают, почему я третий год торчу в девятом классе", -говорит он. Ему никто не помогает, а он готов каждому...

-- О, в это я верю -- воскликнул Андрейка, вспомнив, что и Гил был среди черных, которые приходили к школе бить его насмерть...

-- Ты не думай, что он пустой, -- шепнула Лизетт, стараясь спрятаться за Андрэ. -- Он пылок, полон страстей, и он гордый... Никогда не притворяется. Что думает, то и говорит. Он не такой, как канадцы. Это меня к нему и привлекло... Канадцы? Холодные и расчетливые, как немцы. Хуже! Как мои предки!

-- Господи, а что тебе сделали твои предки? Они готовы разбиться ради тебя в лепешку. Оба!

-- О чем ты говоришь? Отец считает меня никчемной, а мать -гениальной: кто еще из моих подруг играет в шахматы почти как гроссмейстер? Ее Лизетт! Ты даже понять не можешь, как я тебе завидую!

-- Чему?

Ответ явился тут же. Зазвонил телефон. Из Штатов. Лизетт приказывали прекратить парти! Уже одиннадцать ночи.

-- Нет, мама! -- крикнула Лизетт в трубку. -- В доме собрались мои друзья... Никто ничего не разобьет... -- И повесила трубку рывком.

-- Вот так, -- огорченно сказала она, подойдя к Андрэ, багровая, яростная. -- Они не хотят замечать, что дочь выросла. Я для них все еще восьмилетняя, с бантиками на туфельках. Если б я могла родить бэби, и сразу троих, я бы им это устроила.

Чуть успокоившись, обняла Андрэ за талию, продолжала вполголоса все о том же:

-- Что меня поражает в "предках", так это непоследовательность на грани кошмара... В 13-- 14 лет мы все идиоты, Эндрю! Дайте человеку побыть четырнадцатилетним идиотом -- это не так долго! Нет, Лизетт должна быть не такая, а должна быть сякая... Так не надо иметь детей. Пусть покупают заводных кукол!

Я хотела быть с Гилом, разве не имела права на это?! Признаться, раза два он меня стукнул!.. Пожалуйста, не смотри на него, Андрэ. Я тебе рассказываю, как было. Ты мой парень, ты должен все знать.

Гил стал пробиваться к ним сквозь толчею танцующих. За ним плыл в чьих-то руках картонный ящик с канадским пивом "Molson export".

Гил так и застрял посередине, среди пива и девушек, обвешавших его гроздьями. Магнитофон то грохотал, то шипел, -- не магнитофон, а извержение вулкана. Девочки взлетали в руках парней, как голуби.

Лизетт оттянула своего Андрэ в коридор, затем в другую комнату: она измечталась рассказать обо всем Андрэ, ничего не таить от него и вот -решилась:

-- Я готовила Гилу день рождения. Воздушные шары надувала, торт поставила в духовку. В четыре часа позвонил -- едет! В шесть звонок, еще не купил пива. Восемь-десять -- никакого звонка. Его телефон не отвечает ни дома, ни на работе. В десять вечера поехала к нему -- нет нигде... Вернулась домой, заперлась у себя, рыдаю.

Воздушные шары обмякли, прилипли к стене; я проткнула их горячей спичкой. Погасила праздник. Выкинула торт в мусор, ночь не спала. Дремала, вскакивала в истерике.

На другой день отыскала его на работе. Колотит палкой по голове рыб. На лице ни тени смущения. Встретил, говорит, дружков, мы взяли в центре девчонок и пошли в отель, провели там ночь... Он оглушил меня палкой по голове, как оглушает своих рыб. Это его понятие о чести...

Она потянула Андрэ к столу, налила себе и ему по бокалу сладковатого напитка "Southern country" , который почему-то в их школе пьют на всех "парти".

-- Ну так, Андрэ, теперь я перед тобой чиста. Я рассказала все. Пошли к Гилу, вы должны познакомиться. Я прошу тебя...

И тут снова зазвенел звонок. Он звенел долго, настойчиво. На этот раз звонил из Нью-Йорка отец Лизетт. Он был краток: или вакханалия прекращается немедля, или Лизетт не поедет с ними в Европу. Все!

Лизетт, судя по ее загоревшимся гневом глазам, хотела послать папу очень далеко; Андрейка отобрал у нее трубку и, закрыв ладонью микрофон, сказал:

-- Лизетт, скажи, гости расходятся.

-- Что ты! Они позвонят соседям, горит ли в доме свет? Ты не знаешь моих прозорливых "предков"...

-- Лизетт, Париж стоит мессы! Гости -- на выход!

Лизетт, поревев судорожно, взяла наконец трубку и сообщила отцу сквозь зубы, что гости расходятся. Все будет, как он хочет...

Гости, подмигивая друг другу, потянулись к выходу. Магнитофон грохотал, как камнедробилка. Но вполголоса. Лизетт сказала, что "парти" продолжится завтра. На страх врагам. Сразу после уроков -- к ней.

Нэнси уходила под руку с каким-то бородатым. Андрейке не кивнула на прощанье, не сказала вежливо "Бай!", которое в Канаде говорят даже незнакомым.

Заурчал на стоянке мотор и умчался, затих.

Андрейка сел в углу передохнуть и унять горечь утраты. "И так всю жизнь: ответ не делится... "

На другой день он появился у Лизетт только потому, что надеялся встретить Нэнси. Сразу после "Мак Дональдса", спина и руки еще болели. Нэнси не появилась.

К нему тут же протолкался Гил. Присел на корточках, как к маленькому. "Ты что, русский? Наломался в своем "Мак Дональдсе"? Пойдем выпьем". -Полуобнял его, подвел к стойке бара, налил пива себе и Андрейке. -- Слушай, русский. Ты мне нравишься. Ты -- "cool".

-- Cool? Холодный?

-- Нет, "cool", как бы сказать? Что надо! Ну, когда все летит к черту, школа, предки, небо на голову падает, тогда главное -- друзья. Ты для них все. Они для тебя -- все...

"А, и Гил идет по своей сетке? -- мелькнуло у Андрейки. -- Над рекой, среди птиц. По ржавым звеньям... Сперва Барри, теперь Гил... Кто дойдет и куда?"

-- Being cool -- это все! -- с энтузиазмом продолжал Гил. -- Это -человек. И его визитная карточка... Девочки -- говно. Они должны знать свое место. Наша музыка -- тяжелый рок, хеви металл... Если любишь старинную нуднятину, то ты не "cool". Понял?

-- Угу!

-- Теперь, слушай. Нельзя ходить в клетчатых брюках. В них шествуют дельцы и чиновники. Прочь свитера или пиджаки. Только майки или расстегнутые рубахи. Выбрось пояс. Брюки настоящего мужчины должны держаться на бедрах и шаркать по земле. Кеды у тебя новые. Выбрось! Надень самые рваные. Волосы нужно подлиннее... -- Он задрал рукав распахнутой рубашки, показал татуировку. -- Татуировка -- это тоже "cool". Машина должна быть ржавой и даже отваливаться кусками. У тебя есть ржавая? Я тебе дам, у меня две... Не отказывайся! Нельзя!

-- Э-эй, -- заорал он, заглушая магнитофон. -- Прокатим по Young street.

Все тут же вывалились на улицу, сели в машину.

-- Вот твоя машина, -- показал Гил на открытый "форд" в рыжей бахроме дверей. -- Он прошел всего сто тысяч миль. Пройдет еще столько же.

Опустили в машине все стекла, включили магнитофон на полную мощность. -- Садись за руль, Эндрю! Ты единственный трезвый... Твоя машина, рули!

-- Пусть они корчатся, эти джентльмены удачи! -- вскричал Гил, привстав с переднего сиденья.

По главной улице Торонто медленно двигались, одна за одной, три ржавых развалюхи, в каждую набилось человек по десять школьников, сидели друг у друга на коленях. Замыкал новенький спортивный "порш" Лизетт.

Полупьяное неудержное веселье заразило и Андрейку. Их магнитофон ревел на весь Торонто. Увидев на тротуаре длинного сутулого Уинстона, Андрейка закричал радостно:

-- Черчилль, давай к нам! Уинстон!

Уинстон, судя по его спине, еще больше ссутулившейся, обиделся.