Корпорации (февраль 2009) - журнал Русская жизнь

Что более всего поразило Федю - то обстоятельство, что «служба обессмысливается», если нет навыка «работать с человечками». Что карьера зависит не от умения производить дело, а от умения выстраивать отношения между собой, с товарищами по службе, начальством и «ресурсным кругом». Что вся огромная чиновничья Россия живет не вполне себе абстрактным государственным интересом (пусть и урывая от государственного интереса толику в пользу интереса личного), а безумно сложной и важной интригой отношений друг с другом.

Во время дискуссии «Образы чиновника и чиновничества в СМИ и в массовом сознании» один из экспертов воскликнул: «Какими, как не самыми печальными, могут быть эти образы, когда на вопрос: „В чем состоят Ваши интересы на Вашем посту?“, чиновник позволяет себе открыто отвечать: „Усиление личного влияния на том уровне, где я работаю“ (данные исследования Центра комплексных социальных исследований РАН)».

Чиновничья машина работает не на скудном, чистом топливе долга и пользы, а на сгущенной жирной смеси из зависти, тщеславия и честолюбия. Это нервная, выгодная работа - какие уж они бумажные люди? Вот у Розанова: «Чиновник, хмурый и трезвый, поднимается по всей России в девятом часу утра, в Петербурге - в десятом и даже одиннадцатом, и, попив чаю без всякой прохлады, наскоро перекрестив детей и сказав два-три сухих слова жене, отправляется в должность». И все-то у Василия Васильевича подчеркивается сухость чиновника.

Засушенный, прозрачный, словно позабытый в книжке богомол; бумажная шуршащая сухая душа. Нынче разве так? Сегодняшний чиновник, даже маленький - он влажный, полнокровный, мясной, жизнеспособный. Вокруг него страсти кипят, льется мед и масло. Ну, а если чиновник пьет вино хищения и ест хлеб беззакония - то и вовсе он средоточие жизненной силы. Кстати, ведь чиновник-вор (если посмотреть с точки зрения смысла делопроизводства) ведь, пожалуй, больше пользы принесет, чем честный из брезгливости, мечтающий стать «государственным человеком», воспитанный в элегантной школе чиновник-карьерист. Карьерист только о личных связях думает, только о департаментских страстях, только о себе. А вор сидит крепко, на земле, знает, по крайней мере, вверенное ему «разрешительное» хозяйство, может хоть по недоразумению какую-то работу сделать.

С чего начинается деятельность новоназначенного чиновника?

С выстраивания системы «своего личного влияния». А как он это делает? Он работает с человечками.

Он должен уметь дружить, т. е. знать, с кем дружить надо, а кто будет дружить с ним.

Он должен проверить все связи, клубящиеся вокруг него, прощупать все нити, и по каждому двойному шву еще пройтись зубами, вытесняя на нем разные фигуры.

В последнее время опять стало модно говорить о «крепких» и «слабых» связях (крепкие - дружеские, слабые - шапошные), о том, что дружба, вопреки общему мнению, к счастью не ведет, а вот большое знакомство крайне полезно; о необходимости держать в руках некие связующие нити многоступенчатых приятельств, которые, возможно, смогут привести человека невлиятельного к порогу человека влиятельного. Десять лет тому назад (что-то около того) «Афиша» пыталась составить столичную карту знакомств - кажется, посыл был такой, что «любой человек через цепочку из шести человек знаком с любым другим человеком на земле, в том числе и с несколькими президентами». По-моему, «Одноклассники» опровергли это блестящее утверждение. Дело не в этом - а в том, что именно с «картой знакомств» и работает наш новообращенный чиновник. Тут страшно ошибиться!

Чрезвычайную важность приобретают внутрикорпоративные термины: «надо бы разъяснить человечка» и «надо связать человечка с городом». Пока не ясно, какие связи у незнакомца, он по любому - человечек. После разъяснения он впишется в систему, и градации будут другие. По возрастающей: «пустой человечек», «человечек пустяковый, но на виду», «растущий человечек». Далее: «человек при своих», «пришел со своим», «человек при делах», «нужный человек», «полезный человек», «уважаемый человек».

У самого чиновника «на земле» строится особый тип уважения и самоуважения. Его «послали рулить»; «поставили на рулежку»; он «делает дела»; «он тебя СЛЫШИТ». А знаете, кто главные враги такого рода чиновника? Нет, даже не враги - неприятели. От слова - «неприятно». Это люди, которые могут зайти в его кабинет «неразъясненными», потому как с ними и так все более или менее ясно. Это актер и бандит. Публичный человек и человек принципиально непубличный. Равные ему, но стоящие на других иерархических лестницах. Вот с этими персонажами приходится считаться по обязанности, а не по личному размышлению. Неуютно. Буржуй же, или вообще состоятельный человек (со знакомствами, конечно, как без этого), претендовать на особое положение в бюрократической иерархии никак не может. Он вписан в чиновничью систему. Ну, пусть и как «уважаемый».

У нашего чиновника, подобно силовику, есть свои опекаемые предприниматели (совершенно необязательно платящие ему дань; это просто ресурсный круг, клиентская база) - однако если на «его» предпринимателей вдруг начинает наезжать налоговая полиция, городская милиция или прочие заинтересованные лица, чиновнику имеет смысл серьезно задуматься - все ли хорошо у него за спиной? Не проштрафился ли он в чем, не волнуется ли департаментский космос?

И тогда наш герой должен отвернуться от своей «земли», от всех собранных вокруг себя человечков, от своего дружеского горизонтального, уютного мира и внимательно вглядеться в корпоративный сумрак. Потому как возможно его уже едят, и он упустил самую главную для себя позицию - «в коллективе к нему потеряли интерес». Срочно пробежаться по кабинетам покровителей, вглядеться в лица членов команды (группировки, кружка), к которой он себя причисляет.

Часто ли чиновники «сдают» друг друга? Верите ли, очень часто. Но ничего личного, это просто кто-то рядом делает карьеру. Когда в рамках Административной реформы было решено создать некую межведомственную антикоррупционную комиссию (нечто вроде внутренней полиции), чтобы члены коллектива могли настучать на того или иного товарища, чиновничество несколько поежилось. Не хотелось бы придавать делу некий принципиальный оттенок.

К чему бесстыдное обнажение приема?

Недавно я видела на одном из интернет-форумов прекрасный человеческий документ. То был сфотографированный листок из школьной тетради, исписанный детским почерком. Написано было следующее: «Учительнице пятого класса „А“ Серафиме, скажем, Серафимовне, от ученика Вани Иванова. Закладная. Я, Ваня Иванов, закладываю своего друга (имя, фамилия) за то, что он ругался матными словами». Аж слезы из глаз. Сверкающая детская чистота. Ваня искренне закладывает друга. Из принципа. Вот таких человеческих документов и честных глупых мальчиков чиновничество пережить никак не может.

Потому что одна из главных корпоративных добродетелей чиновника - верность. Но верность самой идее коллективной верности, а не конкретному товарищу. Чиновник не может позволить себе неподвижных добродетелей, он должен быть верным из принципа и коварным из принципа.

Мне сразу вспомнилась «Яса», когда я подумала об этом. За всю историю цивилизации были созданы только две Абсолютные Клятвы. Это клятва Гиппократа и «Яса» Чинхисхана.

«Яса» - жесткий поведенческий кодекс. Три четверти объема «Ясы» занимают описания санкций за «неоказание помощи товарищу». Например, если один воин хочет пить, а у другого есть вода, но он не дает соратнику напиться, - ему положена смертная казнь; если в походе один воин случайно уронил колчан со стрелами, а другой не поднял и не передал товарищу, - так же смертная казнь. Если воин сбежал с поля боя, а его товарищ не рассказал об этом сотнику, - тоже смертная казнь. Принцип - разумная безжалостность, сообщничество. Товарищ - понятие расплывчатое. Сильному товарищу следует помогать, ослабевшего товарища следует закладывать. Наше чиновничество с его «коллективным телом» живет древними заветами, сообщничеством, «Ясой».

А клятва Гиппократа - что ж, это призыв к личному нравственному движению. Но это уже совсем другая история.

Точка перехода

Валерия Казакова, писателя и крупного госслужащего (должность в Администрации президента, затем - в Совете безопасности, далее место федерального инспектора сначала в Красноярском крае, а потом - в Кемеровской области) называют единственным в России бытописателем чиновной среды. Его книжка «Записки колониального чиновника» часто цитируется.

Но меня, собственно, заинтересовали его речи, произнесенные на встрече с интеллигенцией Красноярского края. «Деградация личности попадающего во власть происходит в любом случае, никуда от этого не денешься, - говорил Казаков, - один переболеет этим, как оспой, и имеет иммунитет, а другой принимает все за чистую монету». И второе: «Нам стоит говорить сейчас о сакральности каких-то параметров власти. Например, был хороший мальчик, и вдруг ему дают кабинет с табличкой, и этот мальчик перестает быть мальчиком и становится государственным мужем. Но ты же понимаешь, что он звонок, пустое место, он понятия не имеет, как гвоздь забить, он никогда даже ларьком не руководил… В этом трагедия». Трагедия (если вообще она есть) не в беспомощности перед ларьком и гвоздем. Трагедия в том, что мальчик перестает быть мальчиком, и из кабинета выходит чиновник. Что в то мгновение с ним происходит? Вот эта «точка перехода» чрезвычайно меня интересует.