Мать Сумерек (СИ) - Машевская Анастасия

Бану обеими руками почесала голову.

— Я хочу север, как хотел мой отец, и только. Казна Каамалов, армия Яввузов, торговые возможности Маатхасов — этого достаточно, чтобы северян перестали попирать, оставили в покое и признали самодостаточным государством. В конце концов, разве не будет благом для всех перестать платить налоги в земли, где большинство северян не бывали ни разу, людям, которых никто из них не видел? Разве не будет благом, если, когда Тахивран или Джайе снова взбредет в голову воевать в Ласбарне, они смогут не опасаться, что их силой погонят подыхать в пустыне? Или в Мирассе? Ведь сейчас, едва Адару стукнет четырнадцать, раман потребует его присутствия в столице, и через него мной будет слишком легко управлять.

Она снова тяжело вздохнула, опустив голову на руки.

— А если я отвернусь от кровного брата, меня вздернут, пока я буду спать, свои же северяне. Ибо это же у нас тут, в сугробах, люди твердят, что руки должны отпасть у того, кто не радеет о родственниках! — вознегодовала Бану, взмахнув этими самыми руками в темную пустоту комнаты.

— Но если я выйду за Дайхатта, рано или поздно его амбиции перерастут мои. И когда я помогу ему захватить трон, он получит и весь север, который испокон веку не принадлежал южанам и который не станет жить ни на каплю лучше, чем живет сейчас. Все мое окружение и большинство северян осудят мой выбор и станут ненавидеть. И, яды Шиады, это не тот случай, когда можно позволить себе пренебречь мнением большинства! К тому же, если я выйду за Аймара, Гистасп, я ведь не перестану от этого питать чувства к Сагромаху… — запечалилась танша. — При первом же расставании с мужем, я напишу Маатхасу с просьбой о встрече. И если он согласится, я больше не стану его слушать и потащу в кровать. Ведь право, не он один ждет так долго!

Бансабира вдруг засмеялась над дерзостью и примитивностью желаний.

— И тогда Маатхас либо согласится, и наутро возненавидит себя, что поступил бесчестно, переспав с замужней женщиной, либо не согласится, и скажет, что до глубины души разочарован во мне. Он ведь совсем не знает меня — такую, какая я есть, Гистап. Он не знает меня! — со слезами в голосе пожаловалась танша. — То, что он любит, придумал он сам! Да и… если честно, он, кажется никогда и не говорил о любви. Что это я тут придумала?! — разозлилась на себя танша.

— Словом, Дайхатт… Дайхатт другой и любит он только себя. Но, может, именно поэтому ему не грозит разочароваться во мне в один прекрасный день.

Бансабира растерла грудь, тихонько рыкнув от утомленности этим ужасным выбором.

— Если … если же Маатхас все-таки попросит нашего брака, и я выйду за него, все будет, как должно. Это шаг, к которому закономерно вела меня Праматерь начиная с воссоединения с отцом. Чтобы объединить север и обезопасить его от посягательств столицы, мне нужно четверо детей: по одному для каждого северного танского кресла и еще девочку — для следующего рамана, которую я бы объявила иноземной для столицы княжной. Такой вот простой план, — впервые сказав это вслух, Бансабира ужаснулась убогости их с отцом замысла. — Отец хотел объединить всех мечом, я — детьми. И Дайхатт в этот план никак не вписывается.

Бансабира скрипнула зубами:

— А, значит, когда он захочет трон Гавани Теней, он станет моим врагом. Мало объединить север — его надо отбить у остальных, и в их числе соберутся многие таны, наемники, которых к тому времени сумеет нанять раман или раману, и еще наверняка союзники Джайи в лице орд её отца, который к тому времени отобьет обратно Ласбарн и пополнит собственные войска дешевым мясом в авангарде. К тому же, орсовцами явно будет двигать месть: они же не идиоты и скоро поймут, что их прибрежные линии атакуют с целью вывоза рабов пираты с севера. Если уже не поняли. А ко всему этому добавится еще и Дайхатт с своими тридцатью тысячами… Ох!

Гистасп шевельнулся. Бансабира вздрогнула, резко обернувшись. Главное, чтобы не слышал ничего, что она тут говорила, обеспокоенно подумала танша. Чуть приблизилась, наклонившись к мужчине, прислушалась. Нет, похоже спит. Может, нога.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Знаешь, когда мы были у деда, Иден дал мне отличный совет. Он сказал, что самое главное — не армия или деньги, а преданность. Доверие, сказал дед, это когда ты вкладываешь в руку человека нож и поворачиваешься спиной. Как думаешь, мог ли дед рассказать это же Дайхатту? Как-нибудь тайком от меня? Потому что тогда в шатре, перед отъездом черных, Аймар сделал именно так. Вложил кинжал и повернулся спиной. А Маатхас… Я могу вложить нож в руку Сагромаха, но не он! Всевидящая, почему он настолько закрыт?! И почему я настолько жадная?!

От голоса Гистасп шевельнулся снова, и Бансабира подождала немного, пока генерал не засопел, иногда чуть постанывая. Возможно, было лучше вовсе молчать, но в жизни каждого рано или поздно наступает момент, когда больше молчать нельзя, и все слова, что изводят сердце и голову, требуют быть сказанными.

— Я могла бы, конечно, выдать за Дайхатта одну из кузин. Но кого? С Иттаей все решено. Ниильтах — слишком мягкая, податливая и домашняя. Из неё можно свить любую веревку, если быстро распознать сущность девчонки, а Дайхатт умен. И, боюсь, в этом случае, Ниильтах станет сущей удачей для шпиона. Остается Иввани, ей ведь уже наверняка лет тринадцать, есть шанс, что пока я моталась по пескам и столицам, у неё наступил брачный возраст. Но отдать Дайхатту девочку, чьих братьев и отца он убил едва ли не своими руками… — Бану усмехнулась. — Меня возненавидит полчертога, и в первую очередь она сама и её мать. К тому же, подобный брак слишком ненадежен. Если Сив внушит Иввани, что обидчика надо убить и её брак — возможность свершить месть, дарованная самой Шиадой, рано или поздно в Черном доме не досчитаются тана. Когда это случится — никто не знает, но в тот день наверняка весь танаар Дайхаттов ополчится против меня, ибо это я уложу в койку Аймара его жену. Всеблагая!

Бансабира сжала кулаки, надсадно выдыхая. Здорово было бы вместе с воздухом выдыхать все проблемы.

— Почему, Гистасп?! — взмолилась она. — Почему я не могу доверять собственной семье? Ни дядьям, ни братьям, ни сестрам?! Почему все, кому я могла доверять, наоборот, так подводят меня? Отец пал, Юдейр исчез, Рамир отказался вернуться в разведку, и давить на него было уже предательством, дед и Ном то ли проживут еще десять лет, то ли помрут ни сегодня-завтра. А теперь еще и ты при смерти! — вскинула Бансабира руки, понимая, что еще слово, и она разрыдается.

— Да как же я могу умереть, — вдруг прорезал тишину комнаты хриплый голос, — когда так вам нужен?

Бансабира содрогнулась. Обернулась на звук, расширившимися глазами уставилась на мужчину. Тот нашарил бледной рукой её светлокожие пальцы и слабо сжал.

— Ты все слышал? — без выражения произнесла женщина. Альбинос улыбнулся краешком губ — и серебристыми глазами.

— Почему не сказал, что в сознании? — Бану не хотела выдергивать руку, но попыталась все равно. Едва уловимое движение генеральских пальцев заставило её остановиться, как будто ему и правда удалось удержать.

— Вы же хорошо видите в темноте, — бессовестно отозвался альбинос.

— Твои глаза были закрыты! А читать мысли…

— Но ведь вам нужно было сказать все, что вы сказали, хоть кому-нибудь, не так ли? Вы же сами говорили, что слова, обдуманные в голове и сказанные вслух звучат по-разному.

Бансабира сглотнула, не ответив.

— Хотите совет? — брови на восковом лице чуть поднялись. Бансабира смотрела до того напряженно, что генерал расценил её выражение лица, как повеление говорить.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Однажды на собрании в чертоге вы сказали, что наличие проигравшего — единственный верный признак окончания войны. Так вот вспомните, что ваша война с раману Тахивран еще не кончилась. Напротив, стократ ужесточилась с приобретением на их стороне Джайи из Орса. Вспомните об этом и поступите так, как положено поступить Матери лагерей.

— Какой длинный совет, — протянула Бану, не моргая глядя в лицо генерала. Осторожно облизнула губы, чуть приоткрыла рот, будто собираясь в чем-то нерешительно сознаться, а затем громко вскрикнула: