Несладкая жизнь - Маша Царева

7. Умудриться заполучить в друзья (ну или хотя бы в шапочные знакомые) как всех резидентов Comedy Club, Тимати и депутата Митрофанова, так и модных поэтов с высоколобыми прозаиками.

8. Исповедовать нарочитый потребительский снобизм, ходить за хлебом в гастрономические бутики, а за туфлями – в «Маноло Бланник».

9. Называть Памелу Андерсон куклой из секс-шопа. Самой нарастить интеллигентную грудь третьего с половиной размера.

10. Ни с кем не делиться контактами своего стоматолога, гинеколога, флориста, бывшего любовника и психотерапевта. Но при каждом удобном случае светским тоном замечать: «А вот мой психотерапевт считает, что…»

11. Спать с кем попало и называть это духовным поиском.

12. Внимание! Двенадцатый пункт придуман жительницей Углича Настей Прялкиной и не несет в себе авторитетного информационного смысла!

(Или делать вид, что твоя жизнь – это и есть одиннадцать названных выше пунктов.)

Однажды Ольга Константиновна застала Настю с томиком Дианы Сеттерфилд, украдкой позаимствованным из домашней библиотеки. Настя ждала упреков, но вместо них последовало удивление.

– А почему именно Сеттерфилд? Честно говоря, я сама еще не успела ее прочесть. Ты англоманка или просто интересуешься современной прозой?

– Хочу быть в курсе, – потупилась Настя. – О ней столько говорят… Вы меня простите, я читаю аккуратно, и если вы против, больше никогда в жизни…

– Ну что вы, что вы, – усталым голосом перебила Ольга. – Пользуйтесь. Оксанку за книгу не усадишь.

– И еще… Лучше уж признаюсь сразу… Я читаю ваши газеты. Перед тем, как выбросить.

– Вот как? – усмехнулась хозяйка. – Значит, ты у нас девушка продвинутая? Ну и что ты еще успела прочесть?

Настя смутилась. В ее распоряжении было не так уж много времени, чтобы тратить его на чтение книг. Но привычка к четкой организации позволяла-таки выкраивать полтора часа перед сном. Читала Настя быстро, запоем. У мамы, в Угличе, была богатая библиотека, привезенная из Москвы. Только классика, стройные ряды уныло оформленных томов с золотым тиснением, никакого беллетристического ширпотреба, никаких неогениев, никаких новинок.

В доме Шмаковых гнались за модой – во всех смыслах. Оксана подъезжала к книжному магазину «Москва» на джипе с водителем, проводила там два с половиной часа, изучала новинки, брала все, на что падал глаз. Две трети из купленных книг она и в руки больше не возьмет, аккуратными рядами они осядут в ее бездонном шкафу. Их призвание – не развлечь, не заставить задуматься, а просто создать вокруг продуманного Оксаниного образа флер интеллектуальности.

Настя прочла Тонино Бенаквисто и всего Гришковца, сентиментально вздыхала над Диной Рубиной и, зажав ладошкой рот, истерически хохотала над Томом Шарпом, смаковала Джоанн Хэррис, качала головой над Лимоновым, удивлялась выводам Дэна Брауна, проглатывала Улицкую и Толстую, Вербера, Дика Френсиса, Эллиса, Пелевина, Эко, Мураками, Гавальду.

– Знаете, иногда я чувствую себя как человек, много лет пролежавший в коме, – неожиданно для себя самой призналась она, – которому нужно заново постигать вещи, естественные для всех остальных.

– Но у тебя должна быть какая-то цель, – нахмурилась Ольга Константиновна. – Ты читаешь книги, которые публично рецензируют… Вынимаешь из помойки старые номера Harpers Bazaar… Не надо спорить, я видела… Читаешь газеты с маркером.

– Наверное, я хочу быть похожей на вашу дочь, – малодушно и, как ей казалось, уместно соврала Настя.

Но Ольга Константиновна даже не улыбнулась.

– Надеюсь, ты врешь, – вздохнула она. – Оксанку я упустила безвозвратно… А Сеттерфилд ты мне все-таки отдай. Люблю читать книги первой.

У Насти щеки разгорелись, словно ее наотмашь били по лицу. Это надо же было так подставиться!

Но вечером Ольга Константиновна принесла в ее комнату набитую книгами картонную коробку – там были и романы, и дорогие фотоальбомы, и толстенный том об истории моды, и модная эзотерика.

– Прочитай пока вот это, – невозмутимо сказала она. – Тебе не повредит. А когда закончишь, дай знать, я принесу еще.

– Спасибо, – пролепетала Настя.

Ольга Константиновна, молчаливая, сдержанная, красивая, усталая, так и осталась для нее неразгаданной загадкой. Настя впервые в своей жизни встретила человека, который был так скуп на эмоции. Вроде бы жизнь ее была полноводной, как апрельская Волга, яркой, насыщенной событиями… Но в то же время создавалось впечатление, что Ольга живет как-то нехотя, машинально, словно по инерции…

Загадочная женщина.

А для Ольги Константиновны материнство всегда было не более чем формальностью. Строкой в паспорте, фотографией нарядной синеглазой девочки в альбоме. Тут она с любимой куклой, а тут – с разбитой коленкой, с подружками; в первый школьный день; на первой школьной вечеринке; а вот тут – подросшая, нелепо копирующая позу какой-то блядоватой фотомодели – и посмотрите, посмотрите-ка, курит!.. Курит, чертовка малолетняя, и как эта карточка вообще попала в семейный альбом?!

Наверное, она была слишком молода, когда появилась Оксанка. Или они с мужем были слишком зациклены друг на друге. А когда он погиб… Горе было слишком концентрированным, слишком черным, чтобы впускать под его мохнатое крыло кого-то еще.

И вот теперь в доме появилась эта девочка. Ненамного старше Оксанки. Хотя выглядят они ровесницами. У Ольгиной дочери взгляд давно приобрел недетскую цепкость. А Настя широко распахивает серые глазища навстречу каждому мимолетному впечатлению. И небольшой аккуратный ее рот всегда чуть приоткрыт, словно она постоянно чему-то тихонько удивляется… Ольга сразу поняла, что неспроста эта девчонка так легко согласилась изменить привычный ток своей размеренной жизни. Что-то стоит за безмятежностью ее серых глаз, что-то она скрывает, ради чего-то все это ей нужно. Кто их, молодых да ранних, разберет.

Давид сходил с ума.

Иногда ему хотелось разом покончить с этим болотом – быстро продать «La-La» партнерам, наведаться к пластическому хирургу, купить новые документы и слинять куда-нибудь на солнечый пляж Копакабана. Или затеряться в благообразной Европе. Или купить квартирку в L.A. и заняться серфингом.

Да все что угодно, лишь бы Диана Мамедова больше не донимала его своей любовью.

Впервые в жизни он оказался в ситуации загнанного зайца. И дернул же ее черт влюбиться именно в него! Ведь могла выбрать кого угодно!

Она звонила ему по утрам. Каждое утро. Давид сто раз говорил, что он – хроническая сова, возвращается из клуба в лучшем случае в шесть утра и ставит будильник на половину четвертого. Бесполезно. Диана слышала только то, что ей было удобно, – поразительная для женщины (да еще производящей впечатление такой неисправимой дуры) твердость. Диана уезжала в университет в половину девятого. Московские пробки – невыносимое испытание для холериков; чтобы как-то себя развлечь, она звонила Давиду.