Хороший немец - Джозеф Кэнон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ищейка. Ловец. Чего?
— Евреев.
— Немыслимо. Она же…
— Еврейка. Знаю. Еврей ловит евреев. Они продумали все. Даже это.
— Но она… — начал было Джейк, но Берни поднял руку:
— Хотите послушать? — Он затянулся. — Первая большая облава была здесь в сорок втором. В феврале. После этого все евреи в Берлине оказались вне закона, ушли в подполье. Как подводные лодки. Их тут были тысячи, можете себе представить. Кто-то прятался — если находили защиту у гоя. Остальным приходилось перемещаться. С места на место. В течение дня постоянно на ногах, чтобы соседи ничего не заподозрили. Не донесли на вас, — произнес он, чуть ли не выплевывая слова. — Берлин большой город. Если перемещаться, можно затеряться в толпе. Пока тебя кто-нибудь не опознает. Грайфер.
— Я не верю.
— Не верите? Спросите евреев, которых она поймала. Некоторые выжили. Некоторые. Иначе мы б ее не поймали. Именно тогда я был вынужден нарушить инструкции. — Он поднял взгляд. — Это стоило сделать. Чтобы поймать ее? Стоило. — Отойдя от джипа, он стал ходить небольшими кругами. — Как это происходило? Некоторые контролировали железнодорожные станции. Рената любила кафе. Обычно «Кранцлер» или «Трумпф», что у мемориальной церкви. Большое кафе на Оливаерплац — «Хайль». Пьешь кофе, наблюдаешь за людьми. Иногда встречаешь еврея, старого знакомого. Иногда кого-то просто подозрительного. Поэтому заводишь разговор, прощупываешь, намекаешь, что ты сама подводная лодка. Затем — щелк. Идешь в женский туалет позвонить. Обычно их хватали на улице, чтобы не вызывать беспорядков в кафе. Допиваешь кофе, просто облава на евреев. На всех, кроме Ренаты. На следующий день — другое кафе. Вот у кого был наметанный глаз, как видите, — сказал он, поднимая взгляд на Джейка. — Она говорила, что могла распознать человека, только взглянув на него. Даже Штрайхер[42] не обладал такой способностью — для него все носы были едины, сплошная карикатура. Рената работала лучше нацистов. Ей не нужны были нашивки в виде звезд. С таким глазом. А люди, знаете ли, глупы. Настороже, день за днем — представляете, каково это? — а затем облегчение, дружелюбное лицо. Разве еврей может не доверять другому еврею… Некоторые даже назначали ей свидание. Свидание, в тех условиях. «Сейчас, только припудрю носик в женском туалете». — Он щелчком отшвырнул сигарету в сторону.
— А потом? — беспомощно спросил Джейк, желая знать все до конца.
— Сборный пункт. Здание гестапо. Так что нарушался порядок или нет, не имело значения. Сколько криков неслось оттуда. Их сажали в грузовики. А затем поездами на восток. Соседи говорили, шум стоял ужасный. И не открывали окон, пока не уедут грузовики.
— Может, она не знала, — тихо сказал Джейк.
— Она там жила. Вместе с другими ловцами. Их держали на коротком поводке. Может, в напоминание: «Следующими можете стать вы». Но она не стала. Она спаслась. — Он помолчал. — Я видел комнату, где она жила. Окна выходят во внутренний двор. Она могла видеть, как их сажали в грузовики. Так что и она, наверно, закрывала окно. — Он холодно посмотрел на Джейка. — Она знала.
Казалось, день вокруг них замер. Пустая улица, такое же безмолвие, как в архиве. Деревья без птиц. Часовые, неподвижно замершие на солнце.
— Это… — пробормотал Джейк — будто свеча без воздуха.
— Худшее из того, что слышали? — подсказал Берни. — Поживите в Германии. Когда подумаете, что хуже не бывает, обязательно выскочит еще что-нибудь. И всегда — еще хуже.
Сажали в грузовики, а она наблюдала.
— Сколько? — спросил Джейк.
— Какая разница?
Джейк покачал головой. Девушка с умными глазами и кудрявыми волосами. Кто же тогда остался человеком?
— Я могу повидаться с ней? Сможете организовать?
— Если хотите. Должен сказать, вы не первый. У нее уже побывали ваши коллеги. Нацист? Старо. Но еврейка? О, это интересно. Эх. — Он снова взмахнул рукой, как бы отгоняя мошку. — Будет суд. Если у вас хватит нервов.
— Она призналась?
— Тут нет вопросов, — сказал Берни, посмотрев на него. — У нас есть свидетели.
— А если они вынудили ее…
— Она делала это. Вот что важно. Делала. — Он вздохнул — Люди, которых она ловила, мертвы. И никто за них не извинился.
— Никто.
— Вот так, — сказал Берни, выдохнув, как закрыв дело. — Не то, что вы ожидали?
— Нет.
— Нет, — сказал Берни. — Сожалею. Все это такая грязь. Так что занимайтесь черным рынком.
— И все же я хотел бы повидаться с ней.
Берни кивнул:
— Может, она вам что-нибудь и скажет. Почему бы и нет. Я никогда не пойму этого.
— Нас тут не было. Мы не знаем, каково им было.
— У меня здесь была семья, — отрезал Берни. — Я знаю, чем это было для них.
Джейк оглянулся на тихую виллу за высокой колючей проволокой, от которой Берни бросало в дрожь.
— Что с ней будет?
— Тюрьма, — отрезал Берни. — Она женщина — ее не повесят. Пожалуй, это еще хуже — ей придется жить с этим.
— В камере с нацисткой, которая заставляла ее этим заниматься.
— Она сама выбрала, когда стала одной из них. Я же сказал, что это грязь. Как мне, по-вашему, относиться к ней — грайферу. Еврейке. Я был прав? Скажите мне.
Джейк опустил голову.
— Не знаю.
— Я тоже, — сказал Берни тихо, чуть надломившимся голосом, и его лицо стало беззащитным: в эту секунду перед Джейком опять был мальчик, играющий Мендельсона. — Так что занимайтесь своими делами.
— Это вы ее нашли?
— Лично? Нет. Гюнтер Бен. Наша ищейка. — Он замолчал, затем схватил Джейка за руку. — Подождите минутку. Мне это не пришло в голову раньше. Я-то думал о сотрудниках общественной безопасности. Вам нужен человек, который знает улицу? Гюнтер — бывший полицейский. Знает каждый закоулок. Можете договориться с ним. Если он, конечно, захочет. У вас есть деньги на непредвиденные расходы?
— Найдутся. Берлинская полиция?
— Сыщик. Хороший, когда трезвый.
— Откуда вы его знаете?
— Я же сказал, он помогал мне в деле Науманн.
— Я думал, в полиции были одни нацисты.
— Были. Они тоже уже не полиция. Все, кто был лейтенантом и выше.
— Так он без работы. А вы дали ему новую? Я думал, вам не положено работать с ними.
— Не положено. Он по-прежнему без работы. Просто помог мне в этом деле. — Он поднял взгляд. — Я нарушил правило.
— Вы использовали нациста.
Берни посмотрел на него, слегка выставив подбородок.
— Мы схватили ее.
— Сколько вы ему заплатили?
— Нисколько. У него был свой интерес. Рената поймала его жену.
— Он был женат на еврейке?
— Они развелись, поэтому он смог сохранить работу. Позже… — Он внезапно замолчал, позволив кусочкам собраться воедино. Спрятал он ее или отпустил слоняться по улицам пока не схватят? — Вы в Берлине. Здесь и не такое бывает.
— Полагаете, он может помочь?
— Вам решать. Захватите бутылочку бренди. Он это любит. Может, вы его и уговорите.
— Он знает черный рынок?
— В этом все и дело, — сказал Берни, на его лице впервые мелькнула улыбка. — Он в нем участвует.
Глава пятая
Гюнтер Бен жил на самом востоке Кройцберга, который все еще находился в американском секторе. В прежние времена отсюда можно было дойти пешком до полицейского управления на Александерплац. Теперь путь перекрывали груды кирпича и выпотрошенный трамвай, поставленный на попа, как противотанковое заграждение, да так и не убранный. Верхнюю часть дома снесло. Осталась только квартира Гюнтера на первом этаже и этаж сверху, полуоткрытый небу. Стучать в дверь пришлось несколько раз, пока наконец из-за косяка не появились толстые подозрительно всматривающиеся очки.
— Гюнтер Бен? Меня зовут Гейсмар. Я от Берни Тайтеля.
Удивленный взгляд при звуках немецкой речи, затем ворчание.
— Можно войти?
Гюнтер открыл дверь.
— Вы американец. И можете делать, что захотите, — сказал он. И безучастно зашаркал обратно к креслу, где тлела сигарета. Комната была забита вещами — стол, кушетка, старый напольный радиоприемник, книжные полки и огромная карта Большого Берлина во всю стену. В одном углу — груда банок из войсковой лавки, которые он даже не позаботился убрать.
— Это вам от меня, — сказал Джейк, протягивая бутылку.
— Взятка? — сказал он. — Что ему на этот раз надо? — Он взял бутылку. — Французский. — В провонявшей дымом комнате было тепло, но хозяин сидел в кардигане. Волосы острижены коротко. Почти так же коротко, как и седая щетина на подбородке. Еще не старый. Чуть за пятьдесят. За стеклами очков тусклые глаза пьяницы. На кресле лежит открытая книга. — Что там? Дата суда назначена?