Первый президент. Повесть о Михаиле Калинине - Владимир Успенский

- Будем откровенны - Советская власть не пришлась по вкусу?

- В нашей среде сильны кастовые связи, кастовые интересы, - старый чиновник был осторожен. - Мы не могли плыть против течения.

- А теперь разве это течение ослабло? Или вы вдруг воспылали любовью к новой власти?

- Мы осознали свой долг.

- Приятно слышать, конечно, да что-то много времени вам на это потребовалось. Мне кажется, все проще. Надеялись, что большевики долго не продержатся, делали ставку на Учредительное собрание. Лопнули эти надежды. Тут и деньги кончились, которые прежняя управа вам вперед выдала. Вот вы и призадумались: а вдруг вообще ваши услуги не потребуются.

- В какой-то степени так, - кивнул начальник отдела, избегая смотреть в глаза Калинину. - Но поверьте в наши добрые намерения. Если мы заблуждались, то вполне искренне.

- А что бы вы сами, как руководитель, сделали с теми, кто покинул работу в особо напряженный момент, с дезертирами и саботажниками?

- Между саботажем и политической забастовкой большая разница.

- Вы называете себя забастовщиками?

- Конечно. И, насколько я знаю, ваша партия всегда считала законной и правильной такую форму выражения неудовольствия.

- Не согласен! - решительно возразил Калинин. - Стачка, забастовка - это волеизъявление какой-то группы населения, это протест трудящихся, вызванный какой-то несправедливостью. А саботаж - это злостный акт, дезорганизующий народное хозяйство и бьющий по интересам трудящихся. Этот акт направлен против рабочих и крестьян, против революции.

Тучный чиновник продолжал дышать тяжело, с присвистом. Спросил тихо:

- Ваши слова следует считать отказом?

- Почему же? Кто действительно хочет сотрудничать в советских учреждениях, для тех всегда окажется место. Ваш бывший отдел укомплектован, но нам требуются люди в других отделах, в других учреждениях, в районных управах. Имейте в виду и передайте тем, кто намерен вернуться на службу: возрождать старую корпорацию привилегированных служащих, восстанавливать затхлые кастовые связи мы не будем. Это не приносит пользы, в чем вы убедились на собственном опыте, - улыбнулся Калинин.

- Воля ваша.

- Хотелось бы мне знать, на что еще надеются чиновники, которые продолжают саботаж?

- Люди разные. Одни полностью не приемлют вас, другие колеблются, оглядываются на соседей.

- Немцев ждут, - сердито бросил моложавый чиновник, сидевший у самой двери.

- Есть и такие, которые на кайзера теперь молятся, - подтвердил начальник отдела. И добавил вдруг совсем другим тоном, не сумев скрыть горечи: - А у меня вот два сына... Один в Польше погиб, а младший в Галиции...

- Сочувствую, - сказал Михаил Иванович, борясь с нахлынувшим смущением, с жалостью к этому очень больному человеку, - сердечно сочувствую и понимаю, как вам тяжело... А тем, кто кайзеру свечки ставит, можете сказать: рано в чужую веру подались. О переговорах в Бресте слышали?

- Немцы, вероятно, только до тепла медлят, до проезжих дорог. Такие вот слухи идут.

- На чужой роток не накинешь платок. Но Питер мы германцам не отдадим, для нас это вопрос жизни.

Чиновники ушли успокоенные. А Михаил Иванович, оставшись один, задумался. Самое больное место ковырнули посетители. Действительно, затишье на фронте не могло продолжаться бесконечно. Угроза вражеского нашествия висела над республикой. Надо было кончать с неопределенностью. Ленин требовал подписать договор с немцами. Условия очень тяжелые, это бесспорно, однако они не посягают на главное, на Советскую власть. Будет выиграно время, чтобы окрепнуть, создать новую армию. Но большинство членов Центрального Комитета не поддержало в этом вопросе Владимира Ильича. У Троцкого своя особая позиция: объявить о прекращении войны, но мира не подписывать. Группа «левых коммунистов» во главе с Бухариным, наоборот, выдвинула лозунг «революционной войны». Бухаринцы кричат о своей готовности с высоко поднятыми знаменами погибнуть за революцию.

Красивые фразы - вот это что. Умереть - дело не хитрое. Но для чего тогда надо было десятилетиями вести борьбу за власть, свергать Временное правительство? Чтобы через несколько месяцев загубить молодую республику?

Сражаться с немцами сейчас некому. Старая армия развалилась. Отряды красногвардейцев и революционных солдат, редкой цепочкой растянувшиеся вдоль фронта, не способны оказать серьезного сопротивления. Не считаться с этим могут только безответственные фразеры или недальновидные люди, политические авантюристы.

Калинин подошел к карте, висевшей возле шкафа. На карту черным карандашом была нанесена линия фронта. Она не менялась с лета, каждый изгиб ее стал привычным для глаз. Неужели эта линия дрогнет, поползет на восток и северо-восток, на Москву и Петроград?

Вспомнился офицер, приходивший в Лесновскую управу незадолго до вооруженного восстания. Затянутый ремнями подполковник - военная косточка. Яропольцев, кажется? Как он тогда говорил: стране прежде всего нужна победа над немцами, за которую заплачено миллионами жизней. Ради этой победы он оставил семью, отправился в действующую армию.

«Где он сейчас, этот офицер?» - подумал Михаил Иванович, всматриваясь в изгибы черной линии, пересекавшей карту.

6

В середине февраля рано утром пулеметчики, продрогшие за ночь в боевом охранении, сунулись было по привычке к «камрадам», погреться в землянке. Однако немцы встретили их винтовочным огнем. Палили, правда, поверх голов, но заставили солдат полежать в сугробах, а потом перебежками добираться до своих траншей.

Узнав об этом, Яропольцев отправился на высотку и весь день наблюдал в бинокль за германцами. Сразу обратил внимание - их стало значительно больше на передовой линии. Тут уже не по взводу прикрытия на километр фронта, а по целой роте. В траншеях врага то и дело мелькали каски. Небольшие группы солдат двигались по ходам сообщений, переносили какие-то грузы: скорее всего, боеприпасы. В мелколесье дымило несколько полевых кухонь; раньше их не было, «местные» немцы готовили пищу в землянках.

Все это обеспокоило Яропольцева. Со слов комиссара Нодиева он знал, что мирные переговоры в Бресте затягиваются и осложняются. Об этом писалось и в газетах, которые приносили от немцев бойцы его отряда: бумага для самокруток была подходящая.

Кайзера в общем-то ничто не связывало. На Восточном фронте перед его хорошо оснащенными войсками почти не было русских подразделений. Самое время германским генералам двинуть свои дивизии вперед, обстановка для этого благоприятная. Вот ответственный участок с шоссейной дорогой на север. Справа, километров на тридцать, русских солдат вообще нет. Там леса, болотистая глухомань. Слева неприкрытая полоса простирается километров на двадцать до уездного города. И лишь в районе шоссе держит оборону полк Яропольцева. Бывший полк, так как теперь он переименован на общем собрании в «Отдельный сознательный революционный отряд имени рабочего и крестьянского пролетариата». Яропольцев не возражал против этого: пусть тешатся словесными нагромождениями, пусть радуется большевик Тенгиз Нодиев. Лишь бы не мешали ему.

Отряд представлял собой неполный батальон из двух пехотных рот и пулеметной команды, имевшей шесть «максимов». И еще - гаубичный дивизион из восьми орудий. Яропольцев вместе с Кузьмой Голоперовым и отделением разведчиков съездил на тыловую армейскую базу, привез продовольствие, зимнее обмундирование. Люди сыты, тепло одеты, обеспечены куревом. Но и порядки установлены строгие. Подъем, отбой, дежурство, караульная служба - все точно и в срок. И никаких жалоб.

Тенгиз Нодиев, как и условились, полностью поддерживал действия подполковника, прекрасно понимая, что на восемьдесят километров вокруг их отряд - единственная воинская часть, способная противостоять врагу...

Яропольцев оторвался от бинокля, посмотрел на своего ординарца. Хотел послать его к начальнику пулеметной команды, но тут, за лесом, за немецкими позициями, громыхнули два орудийных выстрела. Гул прокатился над заснеженными полями и угас вдали, а возле высотки взметнулись с треском два черно-багровых конуса.

Яропольцев быстро опустился на дно траншеи. Еще два снаряда разорвались почти на гребне высотки. И опять наступила тишина.

Теперь исчезла всякая надежда на то, что наступления не будет, что немцы просто производят перегруппировку. Враг начал артиллерийскую пристрелку, и как раз на важнейшем участке, возле шоссе.

Яропольцев сказал громко, чтобы слышали солдаты в траншее:

- Какие наглецы, а? Ни в грош нас не ставят! Готовятся без маскировки, будто на полигоне... Тем хуже будет для них, верно я говорю?! - Так точно! - рявкнул Голоперов.

Солдаты загомонили: - Гляди фрукт какой, снаряды кидает!

- Вот тебе и брат-сват Фридрих Гансович, три месяца обнимались!