Полукровка. Крест обретенный - Андрей Константинов

— …Ну и вот, а Шарен… — продолжала болтать Габриэль, не забывая тем временем подсовывать Самсут бесконечные разнообразные булочки то с джемом, то с паштетом, то с сырами, то с соусами. Все эти булочки выглядели настолько аппетитно, что отказаться от них не было никакой возможности. «Ах, Париж, Париж, — подумала уписывающая их Самсут. — Ты беда петербургских девочек». И все-таки уже где-то на одиннадцатой булочке Самсут сломалась:

— О, нет, нет, спасибо, не могу больше, — в смятении отказалась она, отодвигая очередной аппетитный калачик.

— Шарена я не очень люблю, — не обратив на эти ее слова никакого внимания, продолжала тем временем щебетать Габриель. — Он, вообще-то не Шарен, а Чаренц, но предпочел сделать из своего имени фамилию на французский лад. Помешан на Франции, хотя родители его — выходцы, кажется, из Сирии. А я все думаю, что это, наверное, непатриотично! Так вот, он, разумеется, согласился представлять тут ваши интересы по просьбе Дереника, а это значит… это значит… — промычала она облизывая баночку из-под джема, — без родителей, конечно, хорошо, но вечно приходится питаться одними полуфабрикатами!

— Так что же это значит? — уточнила Самсут.

— А, вы про Шарена? — вернулась откуда-то из уже далеко унесших ее мыслей легко увлекающаяся квартеронка. — Да только то, что дело это наверняка сулит немалые деньги. За другие он не берется, а нюх у него классный, прямо, как у нашей Ануш.

По правде сказать, это утверждение не очень обрадовало Самсут, которая уже предвкушала свободу, веселую неделю в Париже и, может быть, немного в Нормандии, а затем — отъезд домой. А теперь наверняка не избежать всяких долгих скучных формальностей, добывания каких-то бесконечных справок и свидетельств, очередей у нотариусов, которые всегда наводили на Самсут поистине метафизические тоску и ужас… Брр!

— Может быть, прогуляем? — как заговорщица, подмигнула она Габриэль.

— Ой, что вы, не получится, — вздохнула та. — Ануш не позволит, она ни в чем не отступит от указаний братца.

И Самсут под конвоем Габриель отправилась на улицу Фобур-Сент-Оноре. Как не трудно догадаться, по пути к ним присоединилась неразлучная сладкая парочка…

На втором этаже напыщенного желтого особняка их встретила полная противоположность Дарецану — высоченный, плотный, если не сказать толстый, плечистый господин лет сорока с уже наметившимся брюшком. Поблагодарив девичью гвардию одним только небрежным жестом, мэтр отпустил их до девяти вечера.

— И это — как минимум! А лучше бы вы и вовсе отправились по своим делам. Мы пообедаем с мадам Головиной в «Ледуайене» и без вас.

— Глупости! — отрезала непреклонная Ануш. — Дереник велел мне всюду сопровождать Самсут, и я не уступлю своего права ни на йоту. Правда, девочки?

— Правда! — хором ответили Габриэль и Берта, и через долю секунды к хору присоединилась и Самсут.

— Брысь! — притопнул сверкающим ботинком Шарен, и девушки исчезли. — Как вы их выдержали почти целые сутки, мадам?

— Ничего страшного, я же учительница по профессии, — скромно потупилась Самсут. — Но я вас слушаю, — сразу же приняла она серьезный деловой тон взрослого человека.

Самсут Матосовна и важный Шарен устроились в низких креслах. Самсут, только что употребившая массу таких вкусных булочек, решительно отказалась даже от кофе и, вздохнув, приготовилась слушать историю своего прошлого, и — как знать? — возможно, и будущего.

Шарен, уже успевший войти во все обстоятельства дела, принялся рассказывать. Делал он это столь обстоятельно и сочно, словно бы сам был участником всех, описываемых им событий…

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

ДЕЛА ДАВНО МИНУВШИХ ДНЕЙ

— …Ну, и что из всего этого следует? — едва только мэтр Шарен закончил свое повествование, перешла прямо к делу Самсут.

Адвокат удивленно поднял черные брови, отчего лицо его сразу сделалось добрее и проще.

— Нет, это я хочу услышать, что скажете вы, — с легким недоумением возразил он. — Ваши доказательства, предположения, сомнения и прочее… Причем, без утайки желательно.

— Вы разве врач или священник? — улыбнулась Самсут.

— В наше время от адвоката зависит порой гораздо больше, чем от них. А в вашем случае — особенно.

— Видите ли, то, что я могу вам рассказать, относится в большей степени к смутному воспоминанию детства, чем к фактам… Я имею в виду то, что касается моих реальных отношений с этим покойным миллионером. Впрочем, если это действительно нужно, я попытаюсь рассказать.

И Самсут в двух словах, поскольку большего там вряд ли и набралось бы, передала адвокату свое детское воспоминание, с такой яркостью всплывшее у нее перед отъездом с виллы Тер-Петросянов…

— …Впрочем, вы должны понимать, что во многом это может быть просто бред, спровоцированный болезнью или страхом маленькой советской девочки.

— Да-да, я знаком с трудами Фрейда, Юнга и этого, как его… Райха. В общем, всех этих штучек можете мне больше не напоминать. Меня все это мало интересует. А вот фактики, фактики… — адвокат раскрыл лежавшую у него на коленях папку и принялся перебирать бумаги:

— Как вы назвали это поселение? Шкан-дiy-б-ка? — с трудом выговорил этот важный парижский метр странное иностранное слово.

— Да, именно так. Впрочем, наверняка можно посмотреть в паспорте у мамы. Она же там и родилась.

— Непременно. Непременно… А, кстати, вы случайно не знаете, не увлекался ли он футболом?

— Футболом? Да помилуйте, какой футбол в забытой богом украинской дыре? Впрочем, я вообще о нем ничего не знаю. И, честно говоря, и знать-то не очень хочу.

— Ах, что вы говорите?! Послушали бы вас французские футбольные фанаты лет так сорок пять назад! В клочья бы разорвали, ведь Симон Луговуа был один из лучших хавбеков марсельской «Виржины»! Ну, потом, конечно, как все русские, зазвездел, распоясался, обленился… и выкатился под справедливые крики болельщиков от пинка тренера.

— А как он вообще попал во Францию? Из Союза ведь никого не выпускали, тем более на Запад.

— Ну, кое-кто сюда попадал по работе — дипломаты, журналисты…

— Неужели он был дипломатом? Из Шкандыбки-то?

— Нет, разумеется. Он был моряком торгового флота. Сошел на берег в увольнение, отстал от группы, загулял с какой-то портовой девкой. А утром, когда девка его вышибла, оказалось, что пароход уже ушел. Тогда-то он и решил бежать. Но не в консульство и не в представительство Морфлота, а в полицию, просить политического убежища. Спонтанное, импульсивное решение. Едва ли в тот момент он помнил про свою женщину и дочь, оставшихся дома.

— И что потом? — вдруг тихо прошептала Самсут, которая только сейчас в полной мере осознала, что речь, собственно говоря, идет о ее родном деде. И ведь, похоже, что точно он. Потому что это именно у нее в роду все мужчины ненормальные. Что один, что другой, что третий. Неужели теперь и Вана, не приведи Господи, в будущем тоже ожидает что-нибудь подобное? «А ведь задатки у него к этому есть, ох, как еще есть!» — сокрушенно подумала Самсут, и неожиданно спросила:

— А можно мне увидеть, как он выглядел?

— Почему нет? Перед нашей встречей я, разумеется, достал старые журналы, и надо сказать, вы меня не разочаровали.

— То есть?!

— То, что кровное сходство вполне прослеживается, краниологические параметры, надбровные бугры… — Шарен сдвинул брови и принялся шарить по Самсут холодным взглядом.

Она поежилась, чувствуя себя препарируемой мышью, но адвокат и ухом не повел.

— Да-да. Третичное расположение носогубных складок… Откиньте-ка волосы, мадам. Именно. Именно! Постановка второго ушного хряща. Блестяще. Опустите.

— Хватит! — разозлилась Самсут. — Я, кажется, просила вас показать фотографии. Я, кажется, все-таки и в самом деле наследница!

— Безусловно! — совершенно не реагируя на ее тон и продолжая что-то домысливать, согласился Шарен. — Прошу.

И с этим словами он протянул Самсут несколько старых журналов, а заодно и целую пачку переснятых фото.

Какую-то долю секунды Самсут, не двигаясь, смотрела на протянутые ей фотографии. Нужно ли поднимать то прошлое, которое всё равно прошло и в котором уже ничего не изменишь — ни плохого, ни хорошего? Она всю жизнь прожила без этого знания — и ничего.

«Вот именно ничего! — вдруг оборвал ее сомнения ее же собственный внутренний голос, до боли знакомым хрипловатым баском покойного Самвела-аги. — А из «ничего» и выходит ничего — древняя истина. А ведь все могло повернуться по-другому — и, может быть, и сейчас еще не поздно… Не трусь, солнце души моей. Армянам не пристала трусость!»

И Самсут решительно высыпала фотографии на столик…