К востоку от полночи - Александр Иванович Сорокин

очень просто: если я обрёл способность любить, то буду теперь всё время искать эту любовь, эту единственную женщину. Искать, ошибаться и снова искать! Вечное приближение к Эльдорадо.

Кто же прав: Эдгар По, видевший в этом смысл жизни, или Владимир Высоцкий, поставивший такую жизнь по кругу под сомнение? Господи, вразуми! И всё равно — я, наконец, живу полной жизнью!».

— Нарушаешь, нарушаешь, нарушаешь, — зашелестело из кармана, — Аз воздам! Воз дам, нагруженный пинками!

— Чего бы доброго, а этого от тебя всегда можно ожидать, каменная душа.

Оленев достал ключ, но, повертев его в руках, нажал на кнопку звонка. Дверь тотчас распахнулась, словно его ждали давно и с нетерпением, не отходя от порога, и на шее

повисла Лерка.

— С днём рождения, папулечка!! — и зачмокала его в молодую бородку:

— Дарю тебе то, не знаю что, для чего иди туда, не знаю куда. То есть в зал!

Юра слегка опешил, увидев свою безалаберную, обыкновенно растрёпанную и плохо причёсанную наследницу в нарядном платьице, с прибранными волосами, в которых двумя огромными бутонами цвели пышные банты.

— С днём рождения, сынок! — улыбнулся отец, тоже приодетый и причёсанный в честь семейного торжества.

— А ведь и в самом деле: не то вчера, не то сегодня мне исполнилось тридцать три года!

В центре зала стоял раздвинутый стол, покрытый белоснежной скатертью. В хрустальной вазе на нём была налита вода.

— А вот и я! — закричала с порога Марина, врываясь в квартиру в умопомрачительном сари бирюзового цвета. В одной руке она едва удерживала огромный букет тропических цветов невиданной красы, в другой — цветочную гирлянду чуть не до пола. Крутнувшись, она вставила букет в вазу, а затем повернулась к мужу, надела гирлянду на шею и застыла в церемонном, смиренном поклоне.

— С днём рождения, милый! — как можно нежнее произнесла Марина и запечатлела поцелуй на щеке супруга, — Академик ты мой ненаглядный! Как хорошо было в Индии! Мы сейчас такой пир закатим в твою честь. На весь мир! А это мой подарок, — она протянула большой белый сросток кораллов, рогообразно ветвящийся вверх и в стороны.

— Известняк! — констатировала Лера.

Она выхватила кораллы из рук и, постукивая по ним пальцем, явно передразнивая занудный голос какой—то учительницы, затараторила на одной ноте:

— 70 —

— Как известно, слово «известняк» происходит от слова «известный». Это осадочная горная порода по своему происхождению разделяется на органогенные, хемогенные и обломочные. Химическая формула — кальций це о три. Это — одно из распространённейших веществ на земле. Мел, мрамор, раковины, скелеты кораллов, кости животных и людей содержат его в неимоверных количествах..

— Ах, Лерочка, довольно! Сегодня не такой день, чтобы слушать ваши с папочкой зауми, — прервала лекцию Марина, выходя из кухни и повязывая фартучек поверх сари. Она начала сервировать стол, уставляя его вазочками с цветами, фарфоровым сервизом, серебряными приборами со старинными монограммами, хрустальными фужерами и бокалами, невесть откуда появляющимися у неё в руках!

— А какие чудные пряности я привезла к этому дню! — ворковала она, управляясь с сервировкой с невиданной доселе ловкостью, — У нас, в Индии, ни одно блюдо не обходится без пряностей. Что за аромат! Что за вкус! Недаром этот чудик объехал вокруг света, чтобы их найти. Ну, ты знаешь, о ком я. Ты у нас всё знаешь, это я забываю всё.

В комнату вошла сорокалетняя Валерия в белой кружевной наколке на модной причёске, в белом фартучке — красивая, жизнерадостная женщина.

— Сейчас я вас попотчую! Всё по—домашнему, лучше, чем в любом ресторане. Всё, чего душа пожелает! — и на протянутых к Оленеву руках у неё появился поднос с дымящимся блюдом горой.

Каким—то образом тут же материализовался Ванюшка в образе Чумаковского деда. На него никто не обратил внимания, словно он был невидим, или очень привычен, как член семьи.

Вместе с женщинами и Лерой он начал сновать между кухней и зало, неся блюда, тарелки, сотейники, соусники, супницы и жаровни. Стол ломился от разнообразия блюд, Причём, с него ничего не падало, так как он увеличивался в размерах, а вместе с ним росла, расширялась, поднималась в высоту комната, превращаясь в просторный пиршественный зал. Каждое блюдо объявлялось тем, кто его вносил:

— Бастурма! Шорпо! Юазартма! Айлазан! Угра—оши! Сых—кебаб! Кыйма—кебаб! Казан—кебаб! Чупан—кебаб!

— Лучшие изделия лучших в мире баб! — вырвался вперёд Ванюшка, схватил в охапку телевизор с танцующими полуобнажёнными девушками на экране, а когда повернулся к столу, в руках уже держал крутобокий самовар, свистящий паром в потолок.

И началось пиршество! Пили и ели, славя Оленева. Гостей было много, они казались знакомыми, только ни одного лица хозяин не мог различить: они словно размывались лучами и искрами света, преломлённого хрусталём. Ванюшка сидел рядом, прихлёбывал чай из громадной чашки с огненным

— 71 —

георгином на боку. Гости по очереди подносили Юре кушанья, а старик склонялся к уху именинника и подначивал:

— Откушай, голубчик, голубца! Отведай медведя! Откуси торт «сан—суси»! Рот шампанским ороси!

Оленев отмахивался от него, как от назойливой мухи и поначалу пил только молоко, закусывая сухим печеньем, стараясь не смотреть на запретную пищу. Но её подносили, как ему казалось, самые близкие люди и друзья — жена, Валерия, Лерка, мама и даже Чумаков, всегда запрещавший вообще есть много! И он пробовал аппетитные, соблазнительно выглядевшие кусочки, пробовал понемножку и то, и это, и пятое, и десятое… и не заметил, как стал уплетать за обе щёки жареное, острое и пряное, улыбаясь и благодаря.

Но тут вдруг к нему подскочил Чумаков и со всего размаха всадил Юре громадную вилку прямо в правый бок. Оленев вскочил и замер от боли.

И тут все гости, как один, стали метать в него вилки и ножи, попадая в шею, в лоб, в челюсти, спину. Столовые приборы оставались в теле, причиняя жуткую боль. Хотелось кричать, но Юра сдерживался, обливаясь кровью, пытался отбиваться, но его повалили на пол и стали бить ногами по животу..

Белокурая, одетая во всё белое, чистая и прекрасная. Вечная, как Любовь, шла к нему женщина—незнакомка, шла сквозь боль и муку и надвигающуюся темноту.

Из глубины мрака, из боли, смутно проступало её лицо, склонившееся над Оленевым. Он видел её глаза, слышал тихие, успокаивающие слова.

Его, по—видимому, куда—то везли: натужно шумел мотор, взвизгивали тормоза, заносило на поворотах.

— Это вы, — шептал Юра, продираясь сквозь беспамятство, Это вы… Наконец—то я нашёл вас. Не уходите.

— Лежите спокойно, — отвечала прекрасная незнакомка, — Потерпите, скоро приедем.

— Я люблю вас. Почему вы всё время ускользаете от меня?

— Это пройдёт. У вас