Наедине с футболом - Лев Филатов

А если там сплоховать, того и гляди, поставят под сомнение все прежние заслуги. Так случилось с итальянским форвардом Ривой в Мексике. Этот человек, напоминающий атлета с картины Пикассо «Девочка на шаре», с прямыми плечами, высокий, с резким профилем, рожден прорываться и забивать голы. От Ривы многого ждали, он впервые появился на чемпионате мира, но лишь намекнул, что редкостно одарен. И Нетцер, этот неистовый длинноволосый воитель, имел все основания стать одним из главных действующих лиц среди чемпионов 1974 года, да не стал – не приглянулся, не угодил требовательному тренеру Шёну. А с лавочки запасных свет «звезды» до нас не доходит…

И еще я приметил, рассматривая свой список: все в нем оказались из команд премированных, преуспевших. Это тоже неспроста. «Звезда» заметна и в средней команде. И все-таки рано или поздно, даже помимо желания игрока, заурядность команды наложит на него отпечаток. Чуждая высоких притязаний, она и от него не потребует подвигов. Помню, как полинял Бобров, оказавшись в посредственной футбольной команде ВВС. Он забивал время от времени свои чудо-голы, но они не делали погоды, и полупустой стадион не взрывался. А иной раз, словно чувствуя, что от него ничего не ждут, Бобров расслабленно, нехотя бродил по полю. Потому-то всегда есть резон в переходе талантливого юноши в команду высокого достоинства. Постоянная борьба за главные призы, подстегивающее и обязывающее соседство больших мастеров – это тот небосклон, на котором «звезда» наливается сиянием.

Признанный мастер в мире профессионального футбола имеет рыночную стоимость в долларах с несколькими нулями. Но что в этих суммах? Масштаб сделок между клубными предпринимателями, доходность футбольных представлений и бесправие игрока, которого покупают и продают в другой город, в другую страну. Хотя дельцы и с толком ведут свое дело, зритель, собираясь на стадион, не заглядывает в их прейскурант. Футбольное искусство не знает дутых величин, всемогущая реклама тут бессильна. Можно на какое-то время околпачить публику соблазнительной кинодевой, красавцем суперменом, забористым романом, но внушить ей, что некий форвард «лучший в мире» – занятие бессмысленное: в первом же матче он будет разоблачен. Подделка в футболе невозможна. Хотя разные вкусы существуют, пересекаются, и враждуют, объектом споров будет мастер, кому-то нравящийся больше, кому-то меньше, но обязательно мастер.

Выбирая одиннадцать иностранцев, я понимал, что могу быть оспорен, уличен в недооценке редкостных достоинств не вошедших в мою сборную игроков. Иначе и быть не может. Не желая уклоняться от ответственности, назову тех, виденных мною на поле, от которых пришлось скрепя сердце отказаться: Хамрин, Грен, Фонтэн, Герсон, Амарильдо, Ривелино, Жаирзиньо, Тостао, Вава, Жильмар, Зеелер, Нетцер, Оверат, Бене, Альберт, Болл, Райт, Лято, Дейна, Любаньский, Бест, Ривера, Рива, Факкетти, Пушкаш, Эйсебио, Колуна, Амансио, Джаич, Круифф.

Каждого, о ком мне предстоит рассказать, я видел не один, а несколько раз (не по телевидению, а воочию, на стадионе), иногда с интервалами в несколько лет. Например, Пеле – в семи матчах с 1958 по 1970 год. И, пожалуй, кроме всего прочего, я руководствовался и тем, что мои избранники меня не разочаровывали, любая последующая встреча с ними закрепляла прежнее впечатление и что-то добавляла.

…Гордон Бенкс, вратарь сборной Англии. Мгновение стоит перед глазами, и я знаю, что никогда его не забуду. Словно сам я был фотокамерой, раздался щелчок затвора, и в какой-то клетке мозга засел четкий кадр. Жаирзиньо с линии ворот навесил мяч на ближнюю штангу. Пеле сделал все, что требовалось: угадал место, сильно оттолкнулся, взмыл в воздух и, переломившись едва ли не под прямым углом, лбом сверху с трех шагов послал мяч вниз, в уголок. Бенкс ответил молниеносным прыжком в этот самый уголок и ладонью встретил мяч. Два тела в полете образовали композицию редкостной красоты, они в это мгновение, хоть и были из разных команд, вместе славили футбол. Но игра не терпит нейтральных, отвлеченных композиций, всякий раз кто-то из двух оказывается победителем. Опустившись на землю, Пеле застыл, в изумлении раскинув руки, – он не мог поверить, что мяч не в воротах. А Бенкс уже вскочил и, сжавшись, следил за продолжением борьбы. Все случилось в секунду, по стадион, проявив реакцию и Пеле и Бенкса, успел вскрикнуть в предвкушении неминуемого гола, поперхнуться удивлением и ахнуть от восторга.

Было это на залитом полдневным солнцем стадионе Гвадалахары в дни мексиканского чемпионата мира.

За четыре года до этого я видел Бенкса в трех матчах английского чемпионата. Уже тогда, глядя на его уверенные, хозяйские повадки, можно было поручиться, что этот человек зря гол не пропустит. Он оказывался там, где надо, брал мяч наглухо, мягко, его понимали защитники, а он понимал их. Умудренный, техничный, зоркий – словом, вратарь высокого класса.

Этому несколько общему впечатлению не хватало гвадалахарского мазка. Когда же он был нанесен тем броском под удар Пеле, образ Бенкса ожил, и он сделался для меня вратарем, умеющим не только все то, что полагается уметь, но и способным на невозможное. О многих хороших вратарях отзываются: «Играет прилично, ничего не скажешь, но… не выручает». Это верный отзыв. Игра экстракласса кроме правильности и разумности движений подразумевает и невероятные броски, отнимающие у противника наивернейшие голы, броски, влияющие на счет, позволяющие утверждать, что матч выигран или спасен вратарем.

У нас к вратарям издавна установилось несколько беспечное отношение. Яшина в сборной заменил сначала Кавазашвили, потом Рудаков, Астаповский, и кризиса не возникло. Нам многие могут позавидовать. Мощные команды Бразилии, ФРГ, Венгрии десятилетиями страдают из-за отсутствия вратарей, которые были бы равны по классу остальным игрокам. У англичан такой дефицит в глаза не бросается. Бенкс у них не исключение, как Грошич у венгров или Жильмар у бразильцев. И все же когда в Мексике в матче со сборной ФРГ заболевшего Бенкса заменил опытный и достаточно известный Бонетти и англичане проиграли 2:3, то среди других версий звучала и такая: «Если бы в воротах был Бенкс…» Так говорят не о всех вратарях.

Может ли защитник доставить своей игрой такое же удовольствие, как искусный форвард или хавбек? Проще всего обозвать вопрос досужим, поскольку давно установлено, что игроков, выполняющих на поле разные обязанности, и оценивают по-разному. Если защитник пресек все попытки противника просочиться на охраняемом им участке, он уходит с поля с чистой совестью и вправе рассчитывать на похвалу. Хотя его и поощряют на вылазки в чужой стан, на участие в атакующих комбинациях заодно с форвардами, все это молодечество его не спасет, если он хоть раз оплошает и даст себя провести чужому форварду. Ему еще поставят в вину эти самые вылазки и подключения, обвинят в том, что он «заигрался», клюнул на грубую лесть подмывающего рева трибун. «Побежал вперед? Прекрасно! Но сделай это так, чтобы риск был исключен, чтобы рейд остался безнаказанным, изволь вовремя вернуться на свой пост», – твердят ему в один голос все тренеры. Право на атаку расцветило игру защитников, позволило им пользоваться повышенной симпатией зрителей, не говоря уж о том, что внесло в игру дополнительные тактические штрихи. Тем не менее все свои баллы защитник зарабатывает в единоборстве с форвардами противника. Такова уж суровая правда футбола, положенная в основу со дня его изобретения, уйти от которой никому не дано.

И все-таки был защитник, которым можно было любоваться наравне с самыми изящными форвардами. Бразилец Джалма Сантос. Невысокий, с прямыми плечами, длиннорукий, большеголовый, расслабленный, как марионетка, он озадачивал и заставлял притормаживать нападающих этой своей расслабленностью, делавшей его способным на непредусмотренный эксцентричный выпад в любую сторону, на любое расстояние. Куда ни пойди, куда ни кинь мяч, он выбросит ногу, достанет, преградит путь. Когда он оставался наедине с нападающим и включался в игру обманных движений, то, вопреки обыкновению, не нападающий раскидывал петли загадок, а Сантос захватывал инициативу в этом «допросе», своими коленцами с вывертами, пляской своей завораживал противника, и тот, не сумев разобраться в причудливых движениях, не замечал, как оставался без мяча. Сантос не воевал, не боролся с форвардами – он обыгрывал их теми самыми приемами, которыми они обязаны были обыгрывать его.

Мне повезло. В Рио-де-Жанейро я видел тренировочную игру двух составов сборной Бразилии. Джалма Сантос был в ней форвардом. И каким! Мало того, что он вколотил мяч в ворота Жильмара – он держал в трепете оборону «синих» и с нескрываемым наслаждением, с озорством отводил душу в танце финтов. Перемена роли не составила ему труда, он был тот же, что и на своем постоянном месте. Он умел больше, чем полагается надежному защитнику, и сравнительную простоту своей задачи (отбить, выбить, помешать) не отождествлял с простотой приемов, а, наоборот, пользовался ими щедро, заставляя противников опасаться быть обманутыми. А для форварда, гордого своей пробивной силой, ловкостью, дриблингом, хитростью, такое опасение непривычно: оно бьет по самолюбию. Пусть уж лучше защитник его собьет, зацепит, с перепугу отправит мяч из-под ноги на трибуны, на угловой – в этих случаях форвард знает, что он задал жару, добился по меньшей мере морального перевеса, и зрители это видят, и они на его стороне. Сантос словно бы и не знал спасительных неказистых приемов, он играл чисто, отвечая финтом на финт, и не известно было, как его застать врасплох. И мяч отбирал решительно и мягко, уводя его в точно угаданное мгновение, едва форвард собьется с ритма своего продвижения. И наперегонки с ним было трудно: шаг длинный, но и осторожный, чуткий, прямо-таки «думающий» шаг. Спринт ведь в футболе где-то обязательно обрывается, за ним следует то ли передача, то ли удар, то ли остановка и изменение направления. Это и знал Сантос и, преследуя форварда, ловил мгновение, когда тот затеет что-то другое, чтобы тотчас вмешаться и сорвать маневр. Форварды поневоле готовились не «преодолевать оборону», а играть против Сантоса. И для каждого из них это был поединок особого рода, как для защитника, скажем, сыграть против Пеле, Мюллера или Круиффа. Михаил Месхи с гордостью рассказывал мне о том, как ему удавалось провести Сантоса.