Персидская литература IX–XVIII веков. Том 1. Персидская литература домонгольского времени (IX – начало XIII в.). Период формирования канона: ранняя классика - Анна Наумовна Ардашникова

декламирует касыду, сложенную по поводу своего переезда из Систана, в зачине которой содержится знаменитое описание труда поэта:

С караваном одежды отправился я из Систана,

С одеждой, сплетенной из сердца, сотканной из души.

С шелковой одеждой, которая по составу – из слов,

С одеждой, рисунок на которую [наносит] язык.

Каждая нить основы в ней с трудом извлечена из сердца,

Каждая нить уткá в ней с усилием вырвана из души.

В ней – приметы любых украшений, каких пожелаешь,

В ней – признаки любых новшеств, каких захочешь.

Не такова та одежда, чтобы ей нанесла вред вода,

Не такова та одежда, чтобы ей причинил ущерб огонь.

Не погубит ее цвета могильный прах,

Не сотрет ее рисунка круговорот времен.

Сердце свернуло ее споро и уложило,

А мысль заботливо приставило к ней сторожем.

Каждый час подавал мне благую весть разум:

«Эта одежда приведет тебя и к славе, и к достатку».

Эта одежда соткана не так, как другие одежды,

Не суди об этой одежде по другим одеждам.

Природа ее – язык, мудрость сучила нить, а разум ткал,

Рисовальщиком была рука, а от сердца в ней – изъяснение.

Закончив рисовать, [рука] над каждым рисунком написала

Хвалу Абу-л-Музаффару, шаху Чаганийана.

(Перевод М.Л. Рейснер и Н.Ю. Чалисовой)

Труд поэта осмысляется в этой касыде как ремесло, сродни ремеслу ткача и художника по ткани. Сложение стихов рассматривается как ткачество, а украшение поэтической речи фигурами интерпретируется как нанесение рисунка на шелк. Фрагмент содержит также своеобразную реализацию мотива «памятника», или извечности художественного слова, через образ одежды, не подверженной тлению.

Управляющий финансово-хозяйственной службой (кадхуда), которому Фаррухи представил эту касыду, не поверив, что бедно одетый поэт, «нескладный сизгинец», мог сложить столь прекрасную касыду, устраивает ему испытание и заказывает в короткий срок сочинить стихотворение, посвященное описанию праздника наложения тавра на молодых жеребцов. Исполнив заказ, Фаррухи декламирует касыду в высоком собрании и подтверждает свое мастерство, а в награду местный правитель вручает ему аркан и разрешает взять себе столько жеребят, сколько ему удастся поймать. Опьяневший на пиру стихотворец гоняется за молодыми скакунами по степи, пока не валится с ног вблизи какого-то забора. Пробудившись, он узнаёт, что заснул у загона, в котором находится много добрых коней. Весь двор поздравляет поэта с удачей, а сложенная им касыда позже будет приводиться как образцовая практически во всех средневековых антологиях персидской поэзии. Впервые же эта легенда была рассказана Низами ‘Арузи Самарканди в книге «Четыре беседы» (XII в.).

Касыда, получившая в иранистике название «Тавровой», представляет собой описание одного из торжеств, входивших, по-видимому, в число весенних ритуальных празднеств. Она начинается красочной картиной пробуждения природы, являющейся одним из самых ярких примеров весенней календарной поэзии (бахарийа) этого периода. Во второй части вступления содержится описание праздничного антуража, сопутствующего наложению тавра на молодых жеребцов из табунов эмира, которому посвящена касыда:

Перед шатром победоносного повелителя

Ради клеймения разложен костер, солнцу подобный.

Взвились языки пламени, словно полосы желтого шелка,

Горячи они, как нрав юноши, желты, как чистопробное золото.

Клейма похожи на ветки алых кораллов,

Каждый из них стал в огне, словно зернышко граната.

Чредою юные слуги, не знавшие сна, [подводят]

Одного за другим коней, не видавших тавра.

Вступительные части касыд Фаррухи достаточно разнообразны по содержанию. В Диване имеются зачины календарного содержания, а также пиршественные, охотничьи, траурные (например, известная касыда на смерть султана Махмуда Газнави) и др. На втором месте после любовных вступлений к касыдам стоят календарные зачины, посвященные основным иранским сезонным праздникам (Наурузу, Михргану, Сада). Развивая мотивы касыды Рудаки «Мать вина», Фаррухи воспевает осенний праздник Михрган:

Прилетел в сад ветер осени,

Закружился вокруг виноградной лозы…

Опять виноградарь ножом срезает лозу,

А нежнейшее дитя приносит в жертву.

Хоть и холодно лозе в убежище ветра,

Но он наносит вред разве что ее одежде.

Что милее тебе: дитя или одежда?

Конечно же, дитя милее…

Ушел жестокий виноградарь,

Разлучающий матерей с детьми.

Зачем нам печалиться об участи виноградной лозы!

Вставай и вкуси вина из тяжелых чаш!

От целостного мифологического «сценария», который лежал в основе касыды Рудаки «Мать вина», у Фаррухи остались лишь отдельные элементы – упоминание виноградной лозы и страданий ее чада выступает в качестве развернутой метафоры изготовления вина.

В других случаях ритуально-мифологическая первооснова стандартного календарного зачина оказывается более стойкой и легко обнаруживается, например, в поздравительных касыдах Фаррухи, посвященных Наурузу. Логическая модель зачина представляет собой повторение ритуала начала праздника, когда по обычаю к царю прибывал гонец, возвещающий о наступлении Нового года:

Ради поздравления с праздником Нового дня явился к шаху

Благословенный Сада – десятый день месяца бахман.

Неся весть о Наурузе эмиру, красавец

Триста шестьдесят суток скакал верхом по дороге.

Что за весть он принес? Принес он весть о том, что через

                                                                пятьдесят дней

Покажет свой лик Науруз и соберет [свое] войско на смотр.

По средневековым арабским источникам известно, что в соответствии с церемониалом царь и прибывший гонец должны были обменяться ритуальными вопросами и ответами, первым из которых был вопрос «Кто ты?» и «Откуда приходишь?», а последний – «Что ты приносишь?». Приведенный фрагмент касыды Фаррухи содержит все значимые элементы этого сценария: прибытие вестника, вопрос о цели прибытия и ответ на этот вопрос. Фаррухи использует подобный стандартный зачин также при описании праздника разговения после мусульманского поста, а также при описании воцарения султана Мас‘уда Газнави после смерти его отца Махмуда.

Еще одну модель стандартного зачина использует Фаррухи в касыде, сложенной на смерть султана Махмуда. Этот тип зачина применяется поэтами для описания различных бедствий и катастроф как природного (землетрясение в Тебризе в касыде Катрана), так и социального характера (смерть монарха в касыде Фаррухи, разорение государства захватчиками в касыде Анвари, падение нравов в касыдах ‘Абдаллаха Ансари и Сана'и). В таких касыдах, как правило, присутствует своеобразный «реестр» сословных страт и профессиональных категорий, представители которых в условиях катастрофы нарушают общепринятые нормы поведения.

Город Газна [нынче] не таков, каким я его видел в прошлом

году. Что же случилось, из-за