БЛАЖЕННЫЕ ПОХАБЫ - Сергей Иванов

Разумеется, Феодор не поверил в безумие старца и пришёл к нему за наставлением. Тот сперва просил оставить его в покое, дабы оплакивать свои немощи, но, просвещённый свыше, отбросил притворство и вступил с Феодором в нормальное общение, предварительно обязав святого не раскрывать его, Феодосия, тайну.

Датировать с точностью первые симптомы возвращения юродства довольно трудно. Само слово σαλός в новом значении 'симулянт, фигляр', а вовсе не «безумец», впервые появляется на рубеже VIII-IX вв., в поучении Феодора Студита: «Вы думаете, дети, что быть монахом значит одеваться в черную одежду, брить голову или носить длинную бороду? Ничего подобного! Всё это может делать даже юродивый и фигляр (συμβαίνει γαρ καΐ σαλόν τούτο ποιήσαι. και θυμελικόν) [CCLVIII]. Стало быть, для Феодора юродство вновь существует как общеизвестная форма поведения. Кстати говоря, именно его советует император Лев VI в качестве лекарства от самомнения: «Пусть те, у которых мудрость в слове или в свершениях привела к зазнайству или самодовольству, позаботятся для себя о глупости Христа ради (την δια Χριστόν άφροσύνην). Ибо тот, кто превозносится из-за своих подвигов, или сам, или по причине чужих похвал, пусть излечится при помощи легчайшего и разыгранного помешательства (της ελαχίστου καΐ προσποιητής παραφρονήσεως)» [CCLIX].

К сожалению, мы не знаем, каков был в эпоху гонений на юродство статус Симеона Эмесского, но как бы то ни было, первое свидетельство его почитания обнаруживается в Синайских святцах IX в. Там же находим и память Виталия (из жития Иоанна Милостивого), который, правда, в отличие от Симеона юродивым не назван [CCLX]. Но если Симеон после этого имел всегда одну и ту же дату поминовения (21 июля) и фигурирует во всех без исключения менологиях, то твёрдая дата для Виталия так и не устоялась [CCLXI].

Гораздо более важным представляется повторное появление юродивого на улицах византийского города. Первым таким святым следует признать доселе совершенно забытого Павла Коринфского [CCLXII] (BHG, 2362). Этот святой хорошо представлен в синаксарях начиная с X в. (под 28 февраля, 6 ноября и т. д.), но единственное, что мы из них узнаем, это характер подвига: Павел обозначается как σαλός. Посвященное ему в ряде синаксарей двустишие [CCLXIII] также не добавляет никаких подробностей. Житие Павла, обнаруживаемое под 29 февраля в одной парижской рукописи (Cod. Paris . Gr. 1452, fol. 227v), обрывается на первой же фразе [CCLXIV]. В. Г. Васильевский, проанализировав состав этого сборника, пришёл к выводу, что самый поздний из упоминаемых там святых жил во второй половине IX в. [CCLXV] Впрочем, кое-какие выводы можно сделать даже из этих скудных сведений: после двухвекового перерыва юродство в середине IX в. возродилось уже на чисто греческой почве. Это понятно: на Востоке, причём не только в завоеванных арабами, но и в прифронтовых областях, культурный ландшафт совершенно переменился. Однако первой площадкой «второго издания» юродства стала и не столица, где идеологический присмотр властей был особенно силён, а Трулльский запрет до поры до времени соблюдался неукоснительно. Появление юродивого именно в Коринфе понятно: по археологическим данным, город после 835 г. непрерывно растет; ведётся обширное строительство; к середине века окончательно побеждает денежная экономика [CCLXVI]; в городе появляется целый ряд известных церковных деятелей [CCLXVII]. Всё это говорит о том, что культурная почва Коринфа была уже вполне готова для появления юродивого – непременного обвинителя благополучной христианской жизни.

Существует, но до сих пор не привлекал ничьего внимания стихотворный канон в честь Павла [CCLXVIII], из которого можно почерпнуть о нём довольно много сведений. Канон был написан земляком святого (стк. 200-202, ср. 242), по случаю нападения на Коринф врагов (стк. 64- 67, ср. 214, 242-244), «измалильтян» (стк. 220-222), то есть арабов. Эта осада известна по другим источникам и датируется 879 г. [CCLXIX] Видимо, Павел умер незадолго до набега, причём царивший среди горожан страх перед арабами немало способствовал росту популярности святого:

«Когда твои родные, знакомые и [весь] народ твоей родины, начальники ( άρχοντες), а заодно женщины и бедняки взирают на твою могилу, они восхищаются на твои добродетели и, оплакивая своё сиротство, вопиют [к тебе], именуя тебя отцом и великим заступником» (стк. 207-214).

Обратим внимание: святой окружен родными и знакомыми, он больше не является человеком ниоткуда, как Симеон или Виталий. Кроме того, в дело почитания включаются городские власти. Наконец, названы две конкретные группы населения, видимо, первенствующие в создании культа: женщины и бедняки, то есть депримированная часть общества.

Чем же занимался юродивый? «Неприличными словами (λόγοις άσχήμοσι), издеваясь над безмозглыми и неразумными (έπιγελών τους άφρονας καΐ ανόητους), ты, о мудрый, сделался для них [символом] глупости ради Христа и посмешищем (μωρία δια Χριστόν καΐ παίγνιον γέγονας) (стк. 33-36)». И далее: «Из-за своих непристойных речей ты казался всем встречным посмешищем (ρήμασιν άσχήμοσι τοΐς έντυγχάνουσι παίγνιον… ώφθης)» (стк. 79-82). Он не только «говорил непристойно, [но] и неприличные песенки [всегда] были у него на устах ('Ομιλών άσχημόνως και ασμάτων άσεμνων χαλη πληρών) (стк. 153-155). Подобно своим предшественникам, Павел был «доставителем нищепитания, распределяя нуждающимся (еду) до насыщения и раздавая богатство, которое получил от благочестивых и христолюбивых мужей» (стк. 51-57). Так же, как они, «ты был украшен, отче, обнаженностью своих ног и лохмотьями» (стк. 98- 99). Так же как они, «ходил по ночам, с молитвами и просьбами [к Богу], и сиял своими добродетелями, словно днем» (стк. 197-199). Как любой юродивый, Павел днём безобразничал, «а ночами, когда его не видели, орошал луг своих [духовных] насаждений источниками слёз» (стк. 111-114). Но намечаются и кое-какие отличия.

Подобно Симеону, Павел лечит больных, но при этом является им во сне даже после своей смерти: «Ты раздавал дары излечения тем, кто в тебя уверовал (τοις πεπιστευκόσι). Ты занимался этим при жизни, но и после смерти ты вновь являлся многим во сне» (стк. 93-96). Эти слова позволяют предполагать немедленное сложение культа святого. Кое-какие черты делают Павла прямым предшественником Андрея Константинопольского: в отличие от Симеона, приступившего к юродству после длительной подготовки в монастыре и пустыне, Павел сделался юродивым «с младых ногтей» (стк. 11), «он сызмальства оставил сей преходящий мир» (Каф. стк. 1-2). Но самая существенная черта сходства с ещё не возникшим образом Андрея – это стойкость к морозу: «Ты величественно украсил себя терпением… в зимний холод и летний зной» (стк. 17, 19-20). Впоследствии хождение по снегу станет «фирменным знаком» русских «похабов» (см. с. 321, 324).

Автор канона связывает имя своего героя и знаменитые слова о «юродстве Христа ради», которые апостол Павел написал в Послании к Коринфянам. Однако впрямую это послание не цитируется – видимо, за полной очевидностью аллюзии: «Воистину, ты получил знаменательное имя, следуя словам Павла, словно избранный сосуд; ты не нравился людям, будучи рабом Христовым; для тех, кто на тебя смотрел, ты [являл зрелище] пьянства и умоисступления (μέθην καΐ εκστασιν νοός), но горе направлял ум к Богу» (стк. 42-50). Можно предположить, что сторонники канонизации Павла ссылались на Послание к Коринфянам в дискуссии с защитниками Трулльского запрета. А что такие дебаты в Коринфе велись, явствует из самого канона: «О блаженный, кровь, истекавшая из твоих многоболезненных язв, погасила огонь лжи, [исходившей от] злых доносчиков, которые болтали о тебе вздор, отче, и называли тебя бесноватым и незаконным "салосом" (την του ψεύδους φλόγα των δεινών συκοφαντών άπέσβεσε ληρωδούντων, πάτερ, τά κατά σου δαιμονιώντα και σαλόν σε καλούντων άθέμιτον)» (стк. 116-122). Как видим, автор пытается отделить своего героя от каких-то других юродивых – они-то и названы σαλοί, тогда как Павел – μωρός: «Внешним поведением ты выказывал себя глупым Христа ради ("Εξωθεν τω σχήματι διά Χριστόν μωρός δείκνυσαι), но в уме своём, Павле, ты стал разумным слугой Божиим» (стк. 74-78). Эта фраза маркирует величайший перелом в истории юродства: Павел, оказывается, прикидывался не «глупым» вообще, как все без исключения его предшественники, а «глупым Христа ради», то есть юродивым. Таким образом, юродство признаётся в качестве общеизвестного образа поведения. В каком-то отношении этим обессмысливается сам подвиг, суть которого состоит в сокровенности. Автор канона подчеркивает «бесстрастие» своего героя, которое как бы вырывает жало греховности из всех его безобразий. «Умертвив свои члены, ты вместе с ними умертвил и все побуждения страстей, и ты живёшь в бесстрастии (τη απάθεια πολιτεύεις)» (стк. 123-126). Согласно канону, Павел «сперва победил аскезой страсти, а затем стал разыгрывать глупость перед мирянами (τον ασκήσει πρότερον τά πάθη νικήσαντα και τοΙς εν κόσμω δεύτερον μωρίας παιζόμενον) (Каф. 7-10). Здесь можно подозревать завуалированную полемику с обличителями Павловых непотребств: мол, всё это было свершено в состоянии «бесстрастия». Так через полтора века будет защищать юродство и Симеон Новый Богослов!