Ржавые листья - Виктор Некрас

Волчар вскочил и бросился к окну. Рванул вверх плетёную раму, мало не разбив разноцветную слюду.

В ворота змеёй выливалась цепочка из десятка окольчуженных кметей — ближняя отцова дружина. Ещё десятка полтора присоединятся к ним на Щековице, а пятеро останутся в Берестове — охранять семью Волчьего Хвоста. На всякий случай. Мало ли…

А жёстко отец их, — подумал Волчар с невольной весёлостью. — В такую-то жару, да в нагих бронях. Как из Киева выедут, так небось все и запарятся. А ведь и это неспроста, — вдруг понял он.

Выехав за ворота, воевода на миг остоялся, оглянулся, ища окна терема. Нашёл Волчара, чуть заметно подмигнул, и тут же отвернулся вновь, утвердив на челюсти желваки. Резко махнул рукой и весь десяток сорвался мало не вскачь вниз по Боричеву взвозу. Почти за каждым кметьем скакал ещё и вьючный конь.

На душе Некраса слегка полегчало. Нет, отца так скоро без хрена не съешь.

Сзади скрипнула дверь, и Волчар обернулся.

Горлинка, вся заплаканная, вдругорядь бросилась ему на грудь.

— Волчар, я не понимаю! — она стукнула крепкими кулаками по его плечам. — Что случилось? Куда отец уехал?

— От князя великого отъехал…

Горлинка отпрянула.

— К-как?!

— Ну как отъезжают, — пожал плечами Волчар, стараясь, чтобы его голос звучал спокойно. — Взмётную грамоту написал.

— Да почто ж?

Некрас вдругорядь пожал плечами. На душе было невыразимо мерзко, — он врал собственной сестре. Но иначе нельзя, — рухнет вся задумка отца, — домочадцы должны себя вести так, словно всё взаболь.

— А мы-то что ж? Почто он один уехал?

— Опасно, — обронил Волчар. — Вам надо ныне же уехать в Берестово. Тебе и матери.

— А ты?!

— Я приеду вечером.

Она опять заплакала. Некрас погладил сестру по спине.

— Ну что ты, сестрёнка. Ты ж у нас поляница, валькирия. Нельзя тебе плакать. Волчицы не плачут. Забыла?

Сестра ткнула его в плечо кулаком, утёрла слёзы и убежала за дверь.

На дворе уже вдругорядь ржали кони. Мать, Забава Сбыславна, уже опомнилась от первого потрясения, пушила холопов, заставляя укладывать скарб. Скрипели телеги, заполошно ревела какая-то дворовая девка. И чего орёт, — раздражённо подумал Некрас, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Усталость, что он доселе держал в себе каким-то усилием воли, вдруг навалилась тяжеленной каменной глыбой.

Спать.

Он даже не сможет выйти на глядень, проводить мать и сестру в Берестово. А его слова про то, что он непременно ныне же приедет к ним — всего лишь слова. Он и сам не знал — приедет он или нет.

Спать.

Нет, ты выйдешь! — свирепо велел себе Волчар. Мало не пальцами раздвинул веки, поднялся, шатаясь от неимоверной усталости, подошёл к окну.

Вовремя. Небольшой обоз из четырёх телег выкатился за ворота. Сестра обернулась с переднего воза, завидя Волчара в окне, долго махала рукой, а у него не было даже сил, чтобы махнуть в ответ.

— А мама-то где ж? — оторопело пробормотал Волчар.

Она подошла сзади совсем неслышно, но Некрас всё же услышал. Обернулся.

— Мама… ты что, осталась?

— А чего мне там-то, — мотнула головой Забава Сбыславна. — Горлинка не маленькая, не потеряется там и без меня.

Она отвела взгляд, утирая слезу уголком платка.

Волчар вернулся в хором и обессиленно сел на лавку. Глаза закрывались сами собой. Руки сжались, комкая медвежью шкуру на лавке, но тут же разжались вновь. Сознание померкло.

Спать.

Тропинка нырнула в кусты, они расступились, открывая широкую поляну, посреди которой примостился… нет, не острог, мой норманнский язык не поворачивался назвать это острогом, благо острогов я на своём веку повидал немало. И на Закате, в Валланде и в землях саксов, и здесь на Руси. Наш острогом не был, — невысокий частокол, всего одна вежа — для дозорного, внутри — землянки и одна изба — моя, воеводская. Варяжко жил вместе с воями в землянке. Острог этот мы строили осенью — было бы где перезимовать, да сил поднакопить. И было нас тогда всего-навсего десятка два. Ныне же, к весне скопилось за сотню, да ещё с сотню могли собрать с окрестных весей из тех, кто зимой приходил к нам, говорил со мной и с Варяжко, да клятву приносил на оружии и крови. И как только Владимир про нас не прознал ранее, — говорил с насмешкой Варяжко. Давно можно было накрыть нас, как куроптей сетью. Я горько усмехнулся — и с такой вот ратью мы собирались свалить Владимира!

Ворота были раскрыты настежь, а в них нас уже встречали. В остроге было с сотню воев, ровно половина нашей рати. Второй сотник (первый — Варяжко), Неклюд, ждал, кривовато улыбаясь. И по его взгляду я мгновенно понял, что у него есть важные новости.

Я спрыгнул с седла, тоже внутренне криво улыбнувшись. Ездить верхом я научился недурно для викинга, но вот сражаться на коне… Бросил поводья Ратхару, повернулся. Неклюд уже подходил, слегка прихрамывая — когда-то печенежский меч полоснул его по голени и рассёк сухожилие. Но сражаться Неклюд мог. И ещё как мог.

— Ну?

— Прибыли послы, — одними губами сказал Неклюд. — И вестоноша из Чернигова.

— Где они?

— В избе, — Неклюд едва заметно показал глазами на моё жилище. — Вестоноша в сенях, послы в горнице.

— Все вместе?

— Надо было врозь? — Неклюд поднял брови.

— Да нет, — я покачал головой. Что-то со мной уже не то. Скоро на свой собственный хвост оглядываться начну.

Я поймал на себе вопросительный взгляд Варяжко и кивнул. Гридень сделал многозначительное лицо, вытянул губы трубочкой и посмотрел в сторону крыльца.

Черниговский вестоноша встретил нас прямо в сенях, вскочив при нашем появлении и одёргивая кожаный кояр, — молодой парень с рыжим чупруном и озорными серыми глазами. Его сюда привели с завязанными глазами с лесной заставы и ни имён, ни лиц тех, кто сей час сидел в горнице он не знал. Он шагнул мне навстречь и протянул берестяной свиток. Молча.

— Ел? — спросил я, разворачивая бересто.

— Кормили, спаси бог, — отозвался он степенно, но в глазах его так и прыгали весёлые искорки.

На бересте были обычные буквы, но писанные вразнобой. Не поймёшь, что и написано.

— Ладно, — сказал я, кивая на дверь. — Ответа не будет. Ступай.

Вестоноша так же молча исчез за дверью. Блазень, да и только.

— Скиталу принеси.

В горнице было чадно и душно. Коптили лучины, волоковое оконце, затянутое бычьим пузырём, пускало мало света.

На пороге я остоялся и повёл взглядом. Их было двое, — и оба остались сидеть, чему я вовсе не удивился, зная про их знатность. Один, сухощавый и быстрый, с холодным умным взглядом, приветливо кивнул, другой же, кряжистый и невысокий, с сухим грубоватым лицом, даже и кивнуть не соизволил. Ладно, переживём.