Территория книгоедства - Александр Етоев

Сейчас же я хочу рассказать о двух произведения Пушкина, о которых современный читатель практически ничего не знает. Это два рассказа поэта – «Русская история» и «Прощание».

Действие второго рассказа происходит в Сибири между городом Иркустом и деревней Мохоткин, сценическое пространство рассказа – русская крестьянская изба. Главный герой рассказа бедный молодой крестьянин Арсантъе Владимиров попадает под рекрутский набор, и вначале описывается сцена прощания героя с любимой женой и домом. Есть в этой сцене традиционные для русского быта народный напиток квас и народная еда щи. Далее Арсантье Владимиров мчится на тройке в город, там садится в вагон и отправляется на верную гибель в развязанной царизмом войне. Действие «Русской истории» тоже происходит в Сибири, и атрибутика рассказа (квас, щи, изба) примерно та же, что и в «Прощании».

Почему же, спросите вы, эти сочинения Пушкина не вошли ни в одно собрание и никак не замечены пушкинистами? Дело в том, что рассказы эти записаны непосредственно со слов Пушкина, но не при жизни, а через много лет после его трагической гибели. Не удивляйтесь, рассказал их дух Пушкина, вызванный на спиритическом сеансе в одном из парижских салонов в начале XX века. И зафиксирован этот научно-литературный факт в вышедшем во французской столице сборнике, составленном Шарлем Дорино.

Я же почерпнул эти сведения из очерка писателя М. Алданова.

Египет

1. Теперь-то нам хорошо известно, что никаких древних египтян не было и в помине, а были это древние русичи, родина которых исконно русские земли Причерноморья, откуда, оседлав крылатые корабли древности, наши любознательные матросы и доплыли до северных берегов Черного континента. Кстати, само слово «матрос», если правильно его расчленить на корни, доказывает приоритет наших русских предков в таком важном деле, как мореплавание. «Рос» – естественный русский корень, от которого идет и «Россия», и «росс», и «великоросс», и множество других производных. «Мат» же – профессиональный морской жаргон, на котором изъяснялись русские мореплаватели.

И все, чем славен Египет, включая религию и культуру, – начало ведет от русичей. Ра, например, – древний славянский бог, имя которого сохранилось в большом количестве слов нашего языка – «храм», «брат», «рай», «разум», «аврал» и проч. Кстати, и животное крокодил, которое в древние времена водилось у нас практически в любом водоеме (см. работы академика Б. Рыбакова) и так же, как и в Египте, считалось повсеместно священным, в имени своем содержит божественную частицу. «К-Ра-ходил» – вот как первоначально звучало имя русского ящера. Слово «кража» раньше тоже имело вовсе не то значение, какое имеет сейчас. Когда в древности русского человека спрашивали, зачем он присвоил себе чужое, русский человек отвечал: «К-Ра-же», то есть давал понять, что брал не корысти ради, а чтобы взятое посвятить божеству.

Некоторые из породы людей, той, что даже на солнце в первую очередь видят пятна, наверняка зададут вопрос: а почему солнечный бог оказался в слове «дуРАк»? А потому, господа скептики, что дурак – это суть убогий, то есть человек, богом меченный, состоящий у бога на примете, избранный солнечным божеством для каких-то ему одному ведомых целей.

Завершаю свою заметочку строчками из раннего Гумилева:

Мореплаватель Павзанийс берегов далеких Нилав Рим привез и шкуры ланей,и египетские ткани,и большого крокодила.

Привожу я их исключительно для того, чтобы ярче и нагляднее проиллюстрировать, как культура Древней Руси (в стихотворении – материальная, но без духовной культуры никакая иная попросту невозможна), избрав себе плацдармом Древний Египет, широко распространилась по всему миру – от Европы по Антарктиду включительно.

2. Египет, между прочим, не только страна фараонов, пирамид и казней египетских. Египтяне первые из народов мира отошли от кустарного способа высиживания цыплят наседкой и изобрели инкубатор. Вот как описывает этот процесс русский путешественник Василий Яковлевич Гагара в своем «Хождении в Иерусалим и Египет в 1634–1637 гг.» (орфография авторская): «Во Египте же по деревням зделаны земляны полаты, а в них поделаны печи, во всякой полате по 12 печей. А на всякой печи поделаны ящики, и в те ящики на всякую печь сыплют по 6000 яиц; а просыпают толченым и сеянным коневьим калом, а печи нагревают тем же коневьим калом, и огнь бывает безпрестанно, не само бы жарко, а тепло бы, и дым бы был безпрестанно. И от того рожаются цыплята без матери, и в 12 день учнут цыплята сами проклевываютца и вываливаютца из скорлуп, и как цыплята мало пооправятца, и их по дворам и по деревням развозят и продают по 4 деньги цыпленка».

Тот же путешественник сообщает, как в Египте производят фирьяк: «Купят невольника, и купят дорого, и кормят в саду финиками; и откормя его велми тушна, и его погубят и положат в ящик каменной и нальют полно патокою, чтобы и тело все бо поднялося, и до десяти лет не досматривают. И как по десяти летех, и его досматривают, да потому же наливают патокою до десяти лет, и того наливают до 40 лет, доколе и кости в те лета изныют в патоке».

И сметану египтяне делают не из коровьего молока, как в каком-нибудь занюханном Простоквашино, а непременно из молока барсов. Вот, послушайте: «Во Египте же арапы купят гнездами барсы, а купят гнездо 400 яфимков. И барса издаляют, и барсиха всегда восхотеша с ним пастися, а у него все уды тайные отняты, лишь играет; и у нее, как приспеет время, в сосцах млеко, и то млеко доят арапы, и ссядетца наверху, как есть сметана, и тое сметану перетапливают и делают из того скус».

Не знаю, сколько будет в пересчете на сегодняшние рубли 400 тогдашних я(е)фимков, давно не слежу за курсом, но думаю, выгода в таком производстве есть. Не дураки же были прежние египтяне, чтобы выбрасывать на ветер пусть 400, но каких-никаких, а денег. Видимо, и скус, и в промежутке получаемая сметана стоили этих трат. Жаль вот только бедного барса, которого барсиха восхотеша, а у него вместо уда, извините, пустое место.

Еда

Мой литературоцентризм проявляется даже в таком естественном для человека процессе, как потребление пищи. Увидев луковицу, я сразу же вспоминаю – не Чипполино, нет! – Буратино и папу Карло, как тот приносит сыну в каморку купленную на последние деньги луковицу.

Когда ем суп, вспоминаю почему-то о Пиросмани, вернее, строчки Окуджавы о нем:

Он жизнь любил не скупо,Как видно по всему,Но не хватило супаНа всей земле ему.

Возможно, такие связки говорят о пережитом в каком-то из прежних существований голоде. Может быть.

На самом деле про еду через литературу и литературу через еду читать всегда интересно.

Читал, к примеру, книгу Софии Старкиной о Велимире Хлебникове и почерпнул оттуда следующие поучительные примеры.

«Помню, – пишет Б. Денике, – однажды я пришел к нему, и мы решили сделать яичницу. Масла не оказалось. „Это ничего“, – сказал Хлебников и, разостлав на сковороде бумагу, изжарил яичницу таким способом».

Юрий Анненков в «Дневнике моих встреч» вспоминает, как Хлебников на какой-то из вечеринок, когда застолье было в самом разгаре и шум, как дым, стоял под потолком коромыслом, дотянулся до дальнего блюда с кильками и, взявши одну за хвост, проволок ее по скатерти до своей тарелки. Естественно, оставляя на белом поле живописный килечный след. Когда вмиг притихшие гости обалдело на него посмотрели, а хозяин удивленно поинтересовался, почему он хотя бы не попросил кого-нибудь придвинуть тарелку к нему поближе, Хлебников сказал тихим голосом, что не хотел никого тревожить.

Поэт вообще в еде был непривередлив. Ел лягушек, садовых улиток, сырых дроздов, даже хлебал планктон, называя это «озерным супом».

А вот литература через еду. В 20-е годы поэт-конструктивист Алексей Чичерин издал поэму «Во веки веков» в виде пряника тиражом 15 экземпляров. По типу: купил – прочитал – съел. Причем второй этап, промежуточный, можно было из цепочки изъять. Купил – съел – для некоторых было вполне достаточно.

Замечательное изобретение по части усовершенствования столовых трапез сделал великий русский художник Репин. У себя в «Пенатах» он изготовил специальный вегетарианский (Репин был вегетарианцем) стол-карусель, состоявший из двух частей – вращающейся внутренней, на которой стояла пища, и неподвижной внешней, за которой располагались гости и сам хозяин. «Захочет, например, Чуковский соленых рыжиков, – вспоминает о застольях у Репина Василий Каменский, – вцепится в карусель, тянет рыжики на себя, а в это время футуристы мрачно стараются приблизить к себе целую кадушечку кислой капусты, вкусно пересыпанной клюквой и брусникой».