Япония. Год в дзен-буддийском монастыре - Янвиллем де Ветеринг

Старший монах прочел небольшую лекцию.

— Будет тяжело. Проведите эту неделю с пользой. Ни о чем не думайте. Слейтесь со своими коанами. Забудьте друзей, забудьте зал для медитации, забудьте себя, забудьте время. Не думайте о своем теле. Не думайте о еде, не думайте о сигаретах, не думайте о сне. Не двигайтесь. Молодым монахам нельзя двигаться. Новичкам тоже. И западным людям.

Западных людей было всего двое, Джеральд и я, но Джеральд никогда не двигался. Я двигался, но сейчас все будет по-другому. Он имел в виду меня, он будет особо следить за мной и кричать: «Ян-сан, сиди смирно! Ты мешаешь другим». Я не хотел, чтобы он на меня кричал. Я хотел, чтобы он обратил на меня внимание, но не потому, что делаю что-то неправильно, а потому, что делаю что-то правильно. Мое неумение делать правильно мне уже начинало надоедать.

Да и старший монах, признаться, тоже стал мне в последнее время надоедать. Я докажу ему, что сумею справиться с ним, пусть не давит на меня своей волей.

И даже когда футляр для очков стал невыносимо горячим, я не двигался.

Странно, но мой живот продолжал нагреваться. Я ничего не понимал. Что-то не так? У других монахов точно такие же футляры, и они сидели рядом со мной умиротворенные, тихие, спокойные, испытывающие счастье от своей сосредоточенности. Кажется, у меня горит живот? Тепло постепенно превращалось в боль. Именно так, у меня горит живот, но я не двигался. Еще минут десять, и ударит колокол. Впервые я не чувствовал боли в ногах, как будто ног у меня не было. Зато был живот. Горящий живот.

С ударом колокола я вскочил с места, выбежал и быстро вытащил все мои кофты и майки из штанов. У меня была обожжена изрядная часть тела. Джеральд, который подошел ко мне взглянуть, что случилось, озадаченно покачал головой.

— Ты завернул футляр только в эту тонкую тряпку?

— А разве этого мало?

— Конечно. Нужно было завернуть в платок, а потом в полотенце.

Ему стало смешно, но он сдержался.

— Нехороший ожог, нужно его чем-нибудь смазать.

Он отправился в зал к старшему монаху, и нас обоих отпустили на время следующего периода. Повар, единственный монах, не принимавший участия в медитации, так как ему приходилось готовить для тридцати человек, смазал рану какой-то мазью и аккуратно ее забинтовал. Он старался изображать сочувствие, но под конец не выдержал и рассмеялся.

— На самом деле пользоваться этими футлярами нельзя, — сказал он, — как и утепленными поясами и жилетами, которые носят монахи.

— Да, — согласился Джеральд, — футляр не нужен. Если ты правильно сосредоточиваешься, ты можешь сидеть голым на снегу. Или на костре.

Он обратился к повару.

— Правда?

— Да, — сказал монах, — сосредоточенность творит чудеса. Но вы мне мешаете. Возвращайтесь в зал. Старший монах вас ждет.

Прошел первый день. Потом второй. Третий день был довольно сносным. Зато четвертый превратился в бездонное горнило боли, скуки и раздражения. В этот день меня то и дело били палкой, и я возненавидел монахов. Приходилось напрягать все силы, чтобы не вскочить с места и не броситься на них. Во время одной из коротких передышек Джеральд хотел что-то мне сказать, но отступил, увидев гримасу убийцы на моем лице, и отыскал себе другое место, чтобы, облокотившись о стену, несколько минут передохнуть. Старший монах выкрикнул мне какое-то приказание, в ответ я зарычал и заскрипел зубами. Мне пришлось закурить три сигареты подряд — первые две превратились в моих руках в порошок.

То, что четвертый день был самым трудным, подтвердили впоследствии и остальные. Шестеро мирян, живших по соседству, присоединились к нам на этой неделе: врач, местный булочник и еще четыре человека, которых я не знал. На четвертый день они все куда-то исчезли, не оставив даже подушек. Их исчезновение никак не обсуждалось. Японцы очень тактичные люди — если что-то происходит не так, они молча это принимают. Но Джеральд и я, два невоспитанных чужеземца, два западных варвара, обменялись улыбками.

Лицо Джеральда утратило всякое выражение, щеки ввалились, веки покраснели, словно воспаленные. Наши ладони опухли и отекли от многочасового лежания. Двигаясь, мы спотыкались. Наставник тоже заметно изменился. Я впервые увидел его в зале для медитации, где он подолгу сидел вместе с нами, не считая того времени, когда уходил в свой маленький домик, чтобы принять там нас. Его глаза сильно ввалились, а сморщенное лицо ощетинилось редкими островками пробивавшихся усов и бороды. Вместо его сияющего черепа я видел теперь бахрому из седой щетины.

Но утомлен он был только снаружи, внутри же оставался все тем же ярым и энергичным бойцом, каким я его знал с первых сэссинов. Его маленькая комнатка сотрясалась от мощи, и я еще сильнее, чем раньше, чувствовал, что бьюсь о твердую стену, но эта стена каким-то таинственным образом пытается мне помочь, что в ней есть вход и этот вход я могу найти. На шестой день моя боль стала настолько сильной, что я принялся стонать, и старший монах отослал меня из зала. Я пошел по слегка поднимающейся тропинке, выложенной камнями, по краям которой внизу рос мелкий кустарник. Должно быть, я закрыл глаза и тут же обнаружил, что лежу в зарослях, совершенно не понимая, кто я и где я. Я не потерял сознания, я заснул. Старший монах услышал шум моего падения, шелест листьев, а потом тишину. Он не покидал зала, не считая обеда в главном храме, но сейчас пришел взглянуть, что случилось. Он разбудил меня и втащил вверх на тропинку, смахнул с меня листья и легонько похлопал по лицу.

— Проснись, уже немного осталось.

В его глазах было дружелюбие, которого я раньше не замечал.

Седьмой день прошел довольно быстро, я засыпал, бил палкой монахов, они били меня, посетил пять раз наставника, был отправлен в столовую и возвратился оттуда в сопровождении старшего монаха и его помощника Ке-сана. Меня больше ничего не раздражало. Последний день. В полночь упражнение прекратится. Конец уже виден, ничего хуже того, что я перенес, не произойдет.

Я считал минуты последнего периода. Двадцать четыре минуты, двадцать три… Удар колокола. Я ожидал, что все расслабятся, обрадуются, начнут разговаривать и смеяться, но тихая напряженная атмосфера в зале не изменилась. Я взглянул на Джеральда, который смотрел на часы, потом легонько свистнул ему, но он только пожал плечами.

Я вышел наружу, умылся холодной водой и стал ждать, когда выйдут остальные. К моему удивлению, опять зазвучал колокол. Медитация продолжалась, а я опаздывал. Я поспешил назад и поклонился старшему монаху, извиняясь за опоздание. Он указал на мое место. Заметив, что его приказание меня смутило, он шепнул, что медитация продлится еще два часа. Позже мне сообщили, что он сказал это только мне. Он прибавил упражнение, чтобы вызвать у нас впечатление, что Рохацу будет продолжаться еще один день, но, по-видимому, решил, что я уже достаточно настрадался, и потому сказал, сколько продлится дополнительное упражнение.