Ночь Томаса - Дин Кунц

Я предположил, что преподобный Моран возвращается с печеньем, которое собака унюхала издалека.

Но когда Рафаэль посмотрел в сторону нартекса, на парадную дверь, через которую мы вошли в церковь, встал и я.

«ВСЕ — СОСЕДИ, КАЖДЫЙ СОСЕД — ДРУГ».

Может, девиз города не относился к приезжим, пока они не прожили здесь год? Может, я не прочитал примечание, написанное более мелкими буквами на щите-указателе, который высился на въезде в город. Может, там и указывалось, что в первый год к тебе будут относиться с крайней подозрительностью.

Жизнь не научила меня подозревать священников, зато научила другому: никто не заслуживал большего доверия, чем собаки.

Я подошел к третьей скамье справа от центрального прохода. Вдоль спинки второй скамьи тянулся длинный деревянный карман, где лежали псалтыри для тех прихожан, что садились на третью.

Из левого кармана я достал бумажник Сэма Уиттла, наличие которого могло связать меня с трупом в ванне. Сунул его в темный промежуток между двумя псалтырями.

Не имело смысла раскрывать какую-либо информацию о себе, помимо имени Тодд. Вот почему из правого кармана я вытащил свой бумажник и отправил его вслед за бумажником Уиттла.

Вернулся к собаке, встал рядом, переводя взгляд с ризницы на нартекс, с нартекса на ризницу…

Первые двое полицейских вошли через парадную дверь, пересекли нартекс, двинулись по центральному проходу нефа. Они не вытащили пистолеты, но приближались, положив руки на их рукоятки.

Еще один полицейский появился из ризницы, прошел на алтарную платформу. Лет под пятьдесят как минимум, на десятилетие старше тех двоих, что шли по центральному проходу. С короткими, преждевременно поседевшими волосами.

Исходившая от него аура властности не имела ничего общего с формой. Появись он перед тобой в нижнем белье, ты бы все равно назвал его сэр и послушно выполнил любое его указание… или тебе пришлось бы заплатить высокую цену за неповиновение.

Следом за Короткой Стрижкой из ризницы вышел Чарльз Моран. Встретился со мной взглядом и не отвел глаз, но веселья в них я уже не увидел.

Я спросил почему, а когда он не ответил, спросил вновь, но преподобный, похоже, меня и не слышал, и не стал говорить со мной, хотя мы оба были живыми и не подчинялись закону молчания, нарушить который не могли задержавшиеся в нашем мире мертвые.

Глава 25

Я уже ездил в патрульной машине, в Пико Мундо. И пусть эта поездка была для меня не первой, в патрульной машине мне все равно нравилось.

Полицейский участок (включая и небольшую тюрьму), особняк, построенный в греческом стиле, находился рядом со зданием суда, в Центральном парке, в одном из самых живописных районов города. Теперь он чуть проступал из тумана, как средневековый форт.

Дежурная часть, где оформлялась документация на арест, находилась со стороны парадной двери. Меня же подвезли к задней стороне здания и завели в него через дверь черного хода.

Ранее в церкви меня обыскали на предмет хранения оружия. Я ожидал, что в участке у меня заберут часы и медальон с колокольчиком и попросят подписать соответствующий бланк, на котором перечислялись конфискованные вещи.

Я также ожидал, что меня сфотографируют и снимут мои отпечатки пальцев. И я предполагал, что мне позволят позвонить адвокату, если арест соответствовал реалити-шоу, которые показывали по телевизору.

Вместо этого меня повели по коридору с серым, в синюю крапинку линолеумом и стенами цвета туберкулезной гнойной мокроты, через другую дверь мы попали на лестницу, спустились на два пролета, пошли другим коридором, уже по бетонному полу, и через третью дверь вошли в маленькую комнату без окон, в которой стоял такой сильный сосновый запах дезинфицирующего средства, что астматик умер бы на первом вдохе, но при этом запах этот не мог полностью перебить вонь блевотины.

Длина комнаты составляла футов пятнадцать, ширина — двенадцать. Бетонный пол, бетонные стены, низкий бетонный потолок не оставляли простора для воображения даже самому талантливому дизайнеру по интерьерам.

В центре стоял квадратный металлический стол, компанию которому составляли два стула.

Третий стул поставили в угол. Возможно, на него сажали тех, кто плохо себя вел.

Один из полицейских отодвинул стул от стола, что, возможно, демонстрировало их уважительное отношение к правам арестованных.

Но потом второй коп цепью приковал мою правую лодыжку к кольцу, приваренному к ножке стола. И пусть грубости я с его стороны не увидел, чувствовалось, что относится он ко мне с крайним презрением.

Не проинформировав меня, в совершении какого преступления я подозреваюсь, не сообщив о способе заказа чего-то съестного, если вдруг разыграется аппетит, они вышли и закрыли за собой дверь, оставив меня одного.

Входя в комнату, я обратил внимание на то, что дверь такая толстая, будто проектировал ее параноик. Вот и закрылась она с грохотом, достойным тысячи фунтов стали.

После их ухода мне осталось лишь размышлять о моем болевом пороге да о том, что жизнь в этом мире нам дается только один раз. Вполне возможно, они рассчитывали, что именно этим я и займусь.

Чувствовалось, что стол тяжелый, но я видел, что его ножки не замурованы в пол. То есть при необходимости я мог бы потаскать его по моей темнице, да только ничего интересного, требующего более тщательного изучения или осмотра, в комнате я не находил. Поэтому и стол, и я не сдвинулись с места.

Заглянув под стол, я заметил сливное отверстие диаметром в восемь дюймов, прикрытое решеткой. Учитывая, что ни потопов, ни наводнений история Магик-Бич не знала, я предположил, что этот конструктивный элемент использовался в тех случаях, когда с пола приходилось что-то смывать.

Из такой вот мысли-искры мое распаленное воображение, дай ему волю, могло раздуть пожар, который расплавил бы часть моего мозга и сжег волосы. Но я напомнил себе, что по-прежнему нахожусь в Соединенных Штатах, а не на Кубе, не в Венесуэле и даже не в Мордоре.[31]

Я посмотрел на часы — 8:56. У меня оставалось чуть больше трех часов, чтобы спасти мир или значительную его часть. Никаких проблем.

Поскольку я полностью сохранял самообладание, то не испытывал ни малейшего волнения и в 8:57, и в 8:58, хотя уже собрался криком потребовать уважения моих гражданских прав, когда в 8:59 дверь открылась.

Вошел мужчина. В церкви я назвал его Короткой Стрижкой, но уже потом узнал, что зовут его Хосс Шэкетт, и по должности он — начальник полиции.

Я не сомневался, что имя у него более длинное, но понятия не имел, какое именно, а до Хосса он укоротил его для удобства. В патрульной машине я пытался узнать это имя у патрульных, но они дважды проигнорировали мой вопрос, а на третий раз порекомендовали с самим собой выполнить акт, необходимый для воспроизводства.

Закрыв взрывонепроницаемую дверь (у Нормана, в ракетной шахте времен «холодной войны» в Небраске, таких наверняка хватало), чиф подошел к столу и уставился на меня. Ничего не сказал. Просто смотрел.

Я улыбнулся и кивнул. Он — нет.

После того как я какое-то время разглядывал свои руки и гадал, как будут они выглядеть после нескольких крепких ударов монтировкой, чиф отодвинул второй стул и сел напротив меня.

Когда я поднял голову, готовый отвечать на его вопросы, он по-прежнему не произнес ни слова. Продолжал смотреть на меня.

Жуткими, зелеными, еще более холодными, чем у змеи, глазами, хотя я никогда не поделился бы с ним этим наблюдением, более того, не озвучил бы его, находясь менее чем в сотне миль от территории вверенного ему полицейского участка.

Я не большой знаток этикета, но чувствовал, что право начинать наш разговор принадлежит не мне.

Но текли секунды, и я более не мог выдерживать взгляда этих сочащихся ядом глаз. Если бы отвернулся, он бы решил, что я — слабак, вот и пришлось нарушить тишину, чтобы заставить его продолжить разговор.

— Как я понимаю, — расслабленное дружелюбие собственного голоса приятно удивило, — вы приняли меня за кого-то еще.

Он не ответил, но и не отвел глаз.

— У меня никогда не возникало проблем с законом, — заверил я его.

Он все смотрел на меня, а я так и не понял, дышал ли он… или такой необходимости у него не возникало.

Если и существовала миссис Хосс, ее волю давно бы растоптали или это была на удивление крутая дама.

— Что ж, — вырвалось у меня. На продолжение ума уже не хватило.

Наконец он моргнул, медленно, словно игуана, греющаяся на солнце в пустыне.

Протянул правую руку:

— Возьми меня за руку.

Я знал зачем и совершенно не хотел принимать в этом участие.

Рука чифа зависла над столом ладонью вверх. С пальцами, достаточно большими и длинными, чтобы сделать честь профессиональному баскетболисту, хотя он, скорее всего, практиковал только один спорт: расшибал головы подозреваемых одну о другую.