Собачий род - Сергей Арбенин

Молодая Хозяйка опускает его на пол, на широкие, крашеные блестящей краской доски.

— Пойдём на улицу! Пока баба не увидела…

Тарзан с готовностью, подпрыгивая вокруг Молодой Хозяйки, начинает радостно лаять.

А на улице — холод. Мёрзлое скользкое крыльцо. Красное солнце садится за белые крыши, за мёртвую паутину ветвей, за флюгер на высоком шесте, за заборы, за розовые сугробы…

Тарзан поскальзывается на крыльце и скатывается вниз, подскакивая задом на ступеньках. Молодая Хозяйка смеётся…

Тарзан внезапно очнулся. Ощущение тепла пропало; сумеречный ветер с колючим снегом пробивал свалявшуюся, больную шерсть до самых костей.

Он с трудом оторвал морду от лап, стряхивая с головы снег.

Он уже всё понял, даже не успев подумать или оглядеться.

Они нашли его. Они пришли. Они уже были здесь…

Над ближайшим сугробом медленно и бесшумно появилась громадная белая волчица. Она была похожа на призрак. Может быть, она и была призраком? Тарзан ощущал этот запах тревоги, исходивший от неё. Точно такой же запах тревожил его по ночам там, дома, где он жил когда-то так счастливо с Молодой Хозяйкой…

Тарзан потёр лапами морду, глаза; всё застилала мутная пелена. Белая волчица неотрывно смотрела на него прищуренными жёлтыми глазами.

А позади Белой вырастали тени, — серые тени волков.

Постояв, словно выслушав немой приказ, волки двинулись по кругу, окружая Тарзана.

Тарзан снова уронил морду на лапы. Тяжело, протяжно вздохнул. Ему не встать. Он не смог защитить Молодую Хозяйку. Он слишком слаб против Ужаса, который вырос за дровяником и теперь победно шествует по миру.

Он лежал, сначала напрягшись, а потом, успокоившись — размяк. Его занесло снегом с одного бока, но он не шевелился.

Странно: волки не нападали. Он взглянул сквозь метель. Волки, поджав хвосты, стояли вокруг, изредка в ожидании поглядывая на Белую.

Но Белая сидела, не шевелясь.

* * *

Полигон бытовых отходов

Утром Бракина разбудил шум множества голосов. Он пробрался по телам спавших собак — иные ворчали, иные нехотя огрызались, — к стене и приник глазом к щели.

Между сторожкой и вагончиком для рабочих бродило множество людей. Некоторые были одеты по всей чиновничьей форме: в долгополых пальто, с кашне, едва прикрывавшими белые воротнички с тёмными галстуками.

Среди толпы выделялась странноватая пухлая дама в пуховике, в норковой шапке набекрень. От дамы за версту несло запахом тысяч собак. Бракин слегка сморщил нос.

Она кричала:

— Зверство! Это просто зверство! Вас за это будут судить, я точно в суд пойду! Вы изверги!

Бракину стало интересно.

— Ну, и забирайте их в свой приют, Эльвира Борисовна, если мы изверги, — огрызнулся один из чиновников.

— Денег! — взвизгнула дама. — Денег дайте! Мне нечем кормить несчастных животных! Их уже шатает от голода!..

— Они там скоро друг дружку жрать начнут, — сказал другой чиновник.

— А что прикажете делать? — огрызнулась Эльвира Борисовна. — Я и так всю пенсию на собачий корм трачу! Да ещё добрые люди помогают, — несут, что могут. Не все же такие бездушные, как вы!

— Самый бездушный — это, видимо, я, — спокойно заметил высокий человек в очках, без шапки. Это был мэр города Ильин.

— Да! Да, да, да! Вы — самый бездушный! — выкрикнула Эльвира Борисовна.

Ильин слегка обиделся:

— Я, между прочим, вашему приюту "Верный друг" бесплатно муниципальное имущество передал. Бывший склад. А мог бы продать!

— Скла-ад? — взвилась Эльвира. — Да там ремонтировать нужно сто лет! Крыша течёт, в стенах щели! И ни копейки на ремонт не дали!

— Насчёт копеек — вопрос не ко мне, — сказал Ильин. — Бюджет верстает городская дума, она ваш приют и вычеркнула из титула. А если бы мы склад продали оптовой фирме, как и планировалось, она бы там порядок навела.

— Ах, ду-ума?? — ещё больше взъярилась Эльвира.

Тут встрял один из чиновников:

— Еды у вас не хватает потому, что собаки плодятся с космической скоростью.

— Ну правильно, — кивнул мэр с усмешкой. — Чем же собачкам там ещё заниматься?

Эльвира открыла было рот, но тут же закрыла. И вдруг — расплакалась.

И так же внезапно плакать перестала. Перчаткой размазала тушь по круглым щекам и твёрдо сказала:

— Ах, значит, так, да? Ну, хорошо! Тогда я поднимаю общественность. Телевидение. Прессу. Мы с вами будем бороться. Мы встретимся в другом месте!

— Вот-вот, поднимите общественность, хватит ей спать, — сказал Ильин. — Это, пожалуй, лучше всего. Пусть собаками займутся добрые люди, — хоть часть отдадим в хорошие руки, хоть часть спасём.

Он подозвал помощника.

— Зовите ребят из ТВТ, из "ТВ-Секонд". Пусть поснимают собачек и вечером покажут в эфире. Мир не без добрых людей.

— А я? — испуганно спросила Эльвира Борисовна — начальник приюта "Верный друг".

— А что "вы"? И вы тоже снимитесь. Скажете несколько слов в камеру, пригласите сюда добрых людей. Да, у вас же в приюте ветеринар есть? Пусть осмотрит этих, новеньких. Чтоб больных животных добрым людям случайно не раздать.

* * *

Черемошники

Алёнка сидела за кухонным столом, подперев щёку ладошкой. Другой рукой катала хлебные крошки.

— Баба! Можно я папе позвоню?

Баба оторвалась от исходившей паром кастрюли.

— Чего звонить? Зачем?

— Джульку убили.

— Больно папке интересно, что твоего Джульку убили! — в сердцах сказала баба. — Только деньги переводить на разговоры.

Алёнка промолчала. Баба с грохотом переставила кастрюлю с огня на край печи.

— И, как нарочно, дед уехал. Уже неделю как уехал, и неизвестно, где он и как.

— Ну, он же к своему брату поехал, — сказала Алёнка.

Баба вздохнула.

— А у меня тоже есть сестра, — продолжала Алёнка. — Только она не совсем родная, да? Она в Питере живёт. И папа с ней.

Баба промолчала.

— Баба, — сказала Алёнка. — А Питер — это далеко?

— "Питэр, Питэр", — в сердцах передразнила баба. — Далеко! Только и слышу, что про "Питэр". Про мамку, небось, и не вспомнит.

— Я помню, — обиделась Алёнка. — Ещё как помню…

И добавила:

— Она умерла.

Крышка слетела с кастрюли с грохотом. Покатилась по полу и закружилась возле холодильника со щемящим, тоскливым дребезжанием.

Баба отвернулась, приложила фартук к глазам. Всхлипнула.

У Алёнки глаза тоже стали мокрыми, она упёрлась носом в стол, молчала. Надо потерпеть. Баба всегда так: повсхлипывает, повсхлипывает, потом уйдёт в большую комнату, где никто не живет с тех пор, как мамы не стало, встанет в уголок перед иконкой, висевшей на стене, и долго-долго шепчет молитвы.