Фонтан - Хэй Дэвид Скотт

Боб любуется своей картиной, но никогда никому ее не покажет. Она примитивная (ее мог бы нарисовать и первоклашка), но навевает воспоминания о маме, о том лете, о ведущей вдаль дороге, водопаде и фонтане. В ней есть детская чистота, и ему это нравится.

Достаточно того, что он подписал ее буквой «Б».

Теперь запахи лофта ассоциируются у него с распущенностью, зависимостью и разложением. Он решает, что не будет стажироваться у этого кретина. Здесь нечему учиться, а Робардс уже давно истощился. Худший тип художника. Боящийся собственного потенциала. Использующий образ художника как круглогодичный костюм для Хеллоуина.

А Би теперь хочет исследовать дорогу, которая только что открылась перед ним: искры, жар, металл, молот.

Смешки затихают. Би кладет картину на зеркале на стол рядом со стопкой просроченных счетов. Она еще не просохла, и ее нельзя убрать в портфель. Это будет последняя картина, когда-либо написанная Би.

Он выглядывает из-за угла. Одна из девиц подолом льняной рубахи Робардса вытирает с губ сперму. Другая запускает пальцы в его длинные, до плеч, волосы.

— Ты должен их еще отрастить, — говорит девица Робардсу. Она азиатка и говорит на ломаном английском, но с очаровательным французским акцентом.

— Ага, — говорит Би. — И использовать их как кисть. Хе.

— Как кисть! — Девицы хихикают. — Отличная идея.

Робардс говорит:

— Ты, мать твою, кто такой?

Би бросает Робардсу его новые ключи от машины.

Робардс ловит их. На мгновение его одурманенный, слезящийся взгляд обретает ясность. Азиатки наклоняются к ключам, чтобы получше их рассмотреть, заслоняя солнечный свет, проникающий через окно с двойным сердцем, и Робардс грубо отпихивает их локтями. В этот момент Би замечает, что связка сухофруктов, висящая над столом, — это связка высушенных человеческих ушей.

Робардс выпутывается из клубка обнаженных сирен, хотя эта задача несколько облегчается тем, что ноги его заканчиваются выше колен.

Би берет свою сумку.

Робардс пристегивает пару рудиментарных искусственных ног, сделанных по заказу ветеранского департамента, и хватает картину с зеркальным водопадом (будущее). Роняет только что изготовленные ключи (прошлое).

— Ты-то мне и нужен, — говорит он.

— Хе.

Робардс вытаскивает из бокового разреза на левой ноге длинный тонкий предмет.

— Мы будем жить вечно.

Би открывает дверь, чтобы уйти.

— Хе.

Но скоро Росс Робардс всадит ему в спину штык.

Би вздрагивает и просыпается. Эмма не лежит рядом с ним, утешая его уже третий раз на этой неделе. Вместо этого она сидит в ванне и смешивает новую порцию альгината. Рядом с ванной стоит ведерко с цветным силиконом и литая трубка. Би не у себя. Это не его спальня. Похмелье и наследственная близорукость заставляют его прищуриться. Би видит Эммин комод. На его телефоне мигает значок новой эсэмэски. Ему становится дурно, когда, нащупав свои замызганные очки, в желтом натриевом свете уличного фонаря он видит на дальнем конце комода выстроившиеся шеренгой полдюжины отливок его собственного эрегированного, отделенного от тела члена.

Интермеццо первое: ПРЕМИЯ ВУТЛИТЦЕРА {30}

Прекрасен, темен и дремуч{31}

Уэйлон катает между ладонями кассету с пленкой. Ударом ноги опрокидывает невскрытую банку фасоли. Он разжигает костер без особого энтузиазма, но вот начинают лететь искры, и вскоре пляшущее пламя уже освещает его сапоги. Температура падает. И с темнотой приходит мороз. Надо бы раздобыть еще дров. Надо бы еще выпить.

Вместо этого Уэйлон снова шлепается на задницу. Смотрит на кончики своих заклеенных водопроводным скотчем ковбойских сапог. Между колен зажата бутылка текилы. Композицию кадра он запорол. Он это знает. Знает наверняка. Единственная известная фотография работы — здесь, на этой пленке, и она не была идеальна, не продемонстрировала, на что способен Уэйлон. А как он мог это продемонстрировать? Произведение Тимми заслуживало гораздо большего — более деликатного стиля и утонченного взгляда. Свет? А что он мог сделать со светом? Подожженный карандаш был утрачен. Снимать фронтально — это было все равно что сфотографировать мороженое без вишенки. Он оказался негоден. И маленькая дырочка на щеке — это его наказание.

Уэйлон забыл открывашку, так что пробивает крышку банки с печеной фасолью монтировкой. Ставит открытую банку прямо в костер, затем придвигает ее ближе к центру, вращая банку и время от времени помешивая содержимое палкой, очищенной от коры. Осушает бутылку текилы, и вдруг язык ему щекочет червяк. Уэйлон прожевывает и глотает его.

Прошел милю в своих сапогах.

Эти сапоги созданы для ходьбы{32}.

Кот в сапогах.

В кружок, освещенный костром, запрыгивает белка. И смотрит на Уэйлона глазами-бусинками.

— Уэйлон, — произносит белка.

— Да?

— Ты лох.

— Да, — отвечает Уэйлон, катая в руках пленку. — Я знаю.

— Ты убожество, Уэйлон.

— Знаю.

— Посмотри на себя. Ковбой! Ты же из Миннесоты. А в Техасе жил всего два месяца.

— Знаю.

— Ты не ковбой. Ты не посредственный фотограф.

— Знаю.

— Ты мошенник. В колледже ты выиграл конкурс фоторепортажей. Ты думал о том, что трахался с одной из судей?

— Знаю, но…

— Но что?

— Я работал. Зарабатывал на жизнь.

— Да, зарабатывал. Дурачил и обманывал людей с помощью своей камеры. Ты…

— Не говори этого.

— Ты мошенник.

— Знаю, — отвечает Уэйлон, уставившись на кассету с пленкой. С недоснятой целлулоидной пленкой. Последней, которую он отснял.

— Ты дурачил всех этих людей.

— Знаю.

— И смотри, что произошло. Ребенок создал нечто такое, чего тебе никогда не создать. Шедевр. А ты даже не смог сделать приличную фотографию.

— Знаю, — говорит Уэйлон, поднимая кассету. С единственным известным снимком шедевра Тимми.

Если он его проявит.

Если кадр не размыт.

Если работа вообще попала в кадр.

Если он правильно выставил диафрагму.

— Скажи это сам.

— Знаю.

— Скажи.

— Я мошенник.

— Хорошо. Ты мошенник. Что, разве не стало лучше?

— Разве не стало лучше?

— Да.

— Легче?

— Да.

— Облегчил душу.

— Да.

— Хорошо.

Уэйлон достает из пыльника бутылку «Олд кроу» и обнаруживает, что она пуста.

— Точно, я уже напился.

Он хочет назвать ее Эммой. Милая, благонравная Эмма. Он хочет ей признаться: «Я мошенник. Обними меня».

Но ему стыдно.

У меня нет таланта. Я никуда не гожусь. Я слишком стар для достижений.

Я из Миннесоты. У меня техасский акцент.

Я мошенник.

— Вот где все должно кончиться. Вот где должны найти твое тело, — говорит белка. — Тебя должны найти на заднем сиденье твоего пижонского пикапа. С вышибленными мозгами. Тебя должны найти.

— Но разве таков ответ? Разве я не должен проспаться?

— Как и в любой другой раз? Проспаться, глянуть одним глазком, чтобы убедиться, что никто не заметил, что ты мошенник. Что у тебя неверный глаз. Что твои композиции заурядны. Что твои идеи, твои оммажи — это паразитирование на всех, кто был до тебя. Что твою работу может выполнять даже ребенок. Мог выполнять. Будет выполнять. Винтажное оборудование — твоя бутафория. Темная комната — твой плащ фокусника.

— Но я исполнительный. Я никогда не запарывал сроки.

— Да, ты отличный винтик. Жертвуешь искусством ради скорости. Совершенством ради зарплаты.

Навести курсор и щелкнуть.

Нажать на кнопку.

Отключить аппарат.