Дочь палача - Маргит Сандему

Хильда позвала кота, но его не было видно.

— Может быть, он еще не пришел? — разочарованно произнес Маттиас. — Мне следовало бы сходить сюда самому.

— Думаю, что не следовало бы. Он сюда придет.

Они сели на ступени.

— Ты не хочешь войти? — спросил Маттиас.

— Нет, — ответила она.

— Тебе здесь было очень плохо? — удивленно произнес он.

— Я ненавижу это место! Раньше я не понимала, насколько оно отвратительно мне!

— На вид здесь настоящая идиллия!

— Ты так думаешь? Черный еловый лес, наступающий со всех сторон на обжитое место, скрывающий за своими деревьями все, что угодно. Здесь я узнала столько дурного, узнала нужду и всякую мерзость, горечь и унижения…

Она говорила с такой горячностью, что он понял, что эти чувства она тоже сжигала в себе.

— Мне досадно изливать все это на тебя, ты этого не заслужил. Но это — словно прорванная плотина.

И она рассказала ему, как ей приснилось, что отец жив, и как она проснулась, радуясь, что это был всего лишь сон. — И мне стало стыдно, Маттиас.

Он ласково погладил ее пальцем по щеке. Она всхлипнула.

— Нет, не надо, а то я заплачу, — навзрыд произнесла она. — Я уже достаточно наплакалась в церкви.

— Никто ведь не осуждает тебя за это!

— О, это были не слезы скорби, — возразила она, желая до конца разоблачить себя, — а слезы благодарности… за то, что все вы были так добры ко мне.

— Дорогая Хильда, мы почувствовали большое облегчение, поставив этих грифов на место.

— А когда это случилось… — сказала она, возвращаясь к прерванному разговору, — …когда я обнаружила отца, повешенного в спальне, и когда я услышала страшные звуки в амбаре, я больше не могла оставаться здесь. Что же не идет этот проклятый кот! — несдержанно добавила она.

Маттиас улыбнулся. Он понимал, что ей не терпится уйти отсюда.

— Я знал, что в тебе есть порох. Не поискать ли мне в хлеву?

— Да… если можно.

Она с опаской последовала за ним через двор, но заходить в хлев не стала, оставшись стоять в дверях.

— Он тигровой масти? — крикнул Маттиас изнутри.

— Да.

— В таком случае «проклятый кот» сидит здесь. Но я сомневаюсь, что он пойдет ко мне.

Тогда Хильда вошла в хлев и поймала кота. Он позволил вынести себя наружу, свесив все свои лапы, словно змей в руках Тора[3].

— Уйдем отсюда, — нервозно произнесла она. И уже выйдя со двора, она сказала коту:

— Если еще раз сбежишь сюда, будешь выкручиваться сам! Тогда я перестану водить с тобой дружбу!

Внизу, на равнине, она сказала Маттиасу:

— Прости, что я ругалась! Это вылезла на поверхность худшая моя часть. Теперь ты знаешь меня с худшей стороны. Я сама не подозревала, что могу быть такой грубой.

— Я принимаю тебя такой, какая ты есть, Хильда. Ругайся, если тебе так уж хочется! Это приносит облегчение.

— Благодарю. А с котом все в порядке, — с удовлетворением произнесла она, — он совершенно спокоен.

— Да, теперь в твоем доме уже нет ничего страшного.

— Это правда, — тихо ответила она. — После шестнадцати лет унижений…

Идя рядом с ней, Маттиас положил руку на ее плечи и погладил ее длинные, прекрасные волосы.

Кот щурил на него зеленоватые глаза и осторожно выпускал когти.

8

Переполох, поднявшийся вокруг оборотня, через несколько недель стал затихать. Время от времени появлялся судья, чтобы учинить новый допрос, но дело о четырех ведьмах так и не сдвинулся с места.

Ничего не происходило до тех пор, пока луна не сделала светлыми августовские ночи.

Кое-кто по-прежнему наблюдал из окна, не наступило ли полнолуние, большинство же забыли об этом. Когда ничего не происходит, нет никакого интереса бодрствовать по ночам.

Однажды в округ Гростенсхольм приехал издалека какой-то человек. На вид он был ничем не примечательный: не стар и не молод, не низок и не высок. Одет с ног до головы в черное. Человек этот хотел переговорить о чем-то с начальством.

Однако, тогда было неясно, кто является начальством в округе. Судья жил в соседней деревне, а нотариуса здесь не было с тех пор, как умер Даг Мейден. Так что из начальства в округе оставался только священник, знатные люди и сведущий в законах Калеб. В силу случая все они были в тот день в церкви, где происходило оглашение имен вступающих в брак Эли и Андреаса. И человеку пришлось подождать, пока не закончится служба.

Он встретил всю компанию на площадке перед входом в церковь.

— Я ищу свою сестру, — пояснил он.

Калеб и Андреас догадались, о ком идет речь, и переглянулись. Наконец-то они напали на след!

— Вашу сестру? — переспросил Калеб. — Как ее звали?

— Августина дочь Фредерика, вдова крестьянина из Агдера.

Такую они не знали, священник тоже.

— Почему вы решили, что она может быть здесь? — спросил Андреас.

— Она прислала мне письмо из Кристиании, — ответил человек, — и сообщила, что собирается в Гростенсхольм.

— Когда это было?

— В апреле.

— И с тех пор вы ничего о ней не слышали?

— Ничего.

Взяв его за руку, Калеб сказал:

— Это для нас важные сведения. Пойдемте ко мне домой, перекусим, а потом поговорим о деле.

— Вы что-нибудь знаете о моей сестре?

— Надеюсь, что речь пойдет не о вашей сестре, поскольку это очень печальные известия. Но идемте же, карета подана!

Через полчаса они были в Элистранде, где собрались люди из Линде-аллее и из Гростенсхольм а, чтобы поздравить Эли и Андреаса. Священник тоже поехал с ними.

Калеб послал за судьей.

— Вы говорите, четыре мертвых женщины? — человек побелел от страха.

— Да. И ни одна из них не была жительницей округа. Но наш замечательный судья был так заботлив, что распорядился сжечь мертвых, прежде чем мы могли опознать их.

— Сжег?

— Да, к сожалению. Скажите, ваша сестра имела какое-то отношение к колдовству?

— Боже упаси!

Человек был потрясен одной мыслью об этом.

— В апреле… — произнес Андреас. — В таком случае, это могла быть та, которую мы нашли первой.

Та, на которую он наехал плугом, — но об этом он промолчал.

— Мы не знаем, была ли ваша сестра, Августина дочь Фредерика, одной из них, — задумчиво произнес Аре. — Но мысль об этом напрашивается сама собой.

Аре торжественно восседал на лучшем стуле Калеба, сделанном из цельного дерева: настоящий патриарх с длинной, седой бородой. В его волосах были еще темные пряди, такие же густые, как в юности. Лив тоже поседела, но поскольку волосы ее раньше были рыжими, оттенок седины был иным, чем у брата. Впрочем, несмотря на свою внушительную бороду, Аре не казался стариком. Осанка у него была прямой, взгляд — молодым, хотя в глазах и остался след пережитых трагедий.