В гольцах светает - Владимир Корнаков

«Ну и Пчелка», — отметил исправник с удовольствием, и сейчас же у него промелькнула сладостная мысль: «Гм... посланник самого императора, государя!.. Это же своего рода стратегия, черт возьми!..»

Салогуб расправил плечи, гордо вскинул тяжелую голову, пригладил усы. Нарочный его императорского величества! Это коренным образом меняет положение по отношению к князю. И он, Салогуб, не рискует попасть в опалу. Генерал-губернатор ведь дал понять: важно выиграть баталию, а какими средствами — неважно...

В дверь один за другим протиснулись родовые старосты. Впереди важно, с высоко поднятой головой шагал Гасан, облаченный в долгополую соболью доху. Исправник тотчас поднялся из-за стола, с любезной улыбкой, однако не теряя подобающей его высоким полномочиям осанки, поспешил навстречу.

— Милости прошу, добро пожаловать, господа старшины, — склоняя голову, пожимал он грубые пальцы старшин. — Садитесь, рад познакомиться с почтенными людьми...

Старшины рядком уселись на скамью и с любопытством уставились на исправника.

— Итак, господа старшины, я имею честь передать вам высочайшую милость их императорского величества Николая Второго, — начал исправник, однако, спохватившись, крякнул и повысил голос: — Русский царь любит вас и ваш народ. Очень любит вас государь. Об этом он велел передать вам — его помощникам и начальникам своих родов. Царь в подарок послал вам ружья и много патронов.

Старшины оживились.

— Русский царь хочет знать, как вы живете, промышляете. Не обижает ли кто ваш народ?

— Купцы обижают, пожалуй, — после раздумья вставил старшина с седыми пучками волос на лысеющем черепе. Это был Павел Семенович Кузнецов, шуленга Большого Кандигирского рода. Его товарищ не совсем уверенно кивнул головой. — Купцы Черные берут пушнину за спирт и не дают ничего из пищи и припасов для ружья...

Однако старик не успел окончить своей речи. Гасан бесцеремонно толкнул его в бок и гордо взглянул в глаза исправника.

— Когда старый волк остался один в своем логове, он стал обижаться на свою мать за то, что она принесла его на свет. Не то думал сказать язык шуленги Кандигир-рода. Настоящих мужчин, охотников, стало мало. Некому ходить по тайге. Это должен знать сам царь.

Исправник несколько секунд созерцал внушительную фигуру старшины. «Ну и доха у этого важного инородца! И сам не так прост. Ишь ты, настоящих охотников мало. Не успел ли он переговорить с князем?.. Горд и властен, бестия. Не его ли имел в виду господин крестьянский начальник?»

— Да, русский царь узнает об этом, — громко ответил он. — Также государь хочет знать: так ли любит ваш народ его, как он их?

Ответил Гасан:

— Разве скажешь, что рябчики не любят лисицу за то, что она не умеет ходить по деревьям? Только зачем об этом спрашивает царь?

Товарищи Гасана не без опаски покосились на исправника и поспешно в знак согласия пригнули головы. Салогуб лишь хмыкнул. На лице старшины он не видел ни злобы, ни ехидства, только читал откровенную гордость и самодовольство.

«Сам черт не разберется в их речи», — заключил он про себя, не вставая. Он неторопливо вытащил коробочку и раскрыл ее.

— Царь очень любит вас и ваш народ, — торжественно повторил он, поглаживая сияющую медаль и исподволь наблюдая за вытянувшимися лицами старост. Он заметил, как глаза Гасана вспыхнули жаждой, как он весь подался вперед. — Государь посылает эту высокую награду одному из вас...

Зычный голос оборвал речь исправника...

— Один — это Гасан! Кто может равняться с ним? Большой подарок царя губинатр может отдать только ему!

Гасан, скрестив руки на груди, стоял с высоко поднятой головой и сверху вниз смотрел на исправника. Салогуб медлил, созерцая его внушительную фигуру, дышащую уверенностью и властью, хотя выбор был сделан сразу. Налюбовавшись вдоволь, он торжественно подошел к старшине и под довольно равнодушные взгляды двух других старост прикрепил к его груди ослепительную медаль.

— Государь велел вручить эту медаль тебе, лучшему его помощнику, большому начальнику тайги, — раздельно и громко произнес исправник. — Царь любит тебя и всех вас. Вы должны...

— Да, это так, — снова перебил Гасан, выпячивая грудь и благоговейно дотрагиваясь пальцами до медали. — Наш народ пошлет царю много пушнины. Это сказал Гасан!

Салогуб удивленно вскинул брови: «Ну и догадлив, бестия!»

— Да, ваше общество не платило ясак три года. Это нехорошо. Сейчас вы должны искупить свою вину перед государем. Вы должны послать пушнину царю, и царь вас будет любить еще больше.

— Будет так, как сказал Гасан! — Шуленга круто повернулся к двери, за ним робко потянулись его товарищи.

Исправник проводил их до порога, дружелюбно пожал на прощание руки и, довольный собой, вернулся к столу. С блуждающей улыбкой на полном лице он откинулся на подоконник, с удовольствием потянулся.

— Баталия, смею доложить, выиграна. Без малейших усилий со стороны его сиятельства, — вполголоса размышлял исправник. — А гордая рожа у этого старосты, и силен, и властен, и догадлив, бестия. Этот заставит скакать под свою дудку инородцев.

Легкое покашливание прервало размышления исправника. В дверях с многозначительной улыбкой на лице появился Шмель.

— Купцы второй гильдии братья Черных явились по указанию вашего благородия. Стало быть, ждут уденции.

— Аудиенции, служба, — миролюбиво поправил Салогуб. — Отчет тобой приготовлен?

— Энтот, что говорили, ваше благородие? Вотчас будет сготовлен.

— Пусть обождут. Я занят, — распорядился Салогуб властным голосом, так, чтобы слышали в прихожей.

Шмель беззвучно удалился из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь.

В прихожей на грубой массивной лавке сидели купцы, держа шапки в руках. Они встали навстречу писарю, разом поклонились. В глазах беспокойство и тревога.

— Вот, господа торговые люди, ихнее благородие заняты, — проговорил Шмель, разгибая спину.

— Это мы слышали, господин писарь, — густым тихим голосом ответил высокий мужчина с черной окладистой бородой. — Но о чем разговор будет, тебе-от известно?

— Как вам сказать, господа торговые люди, — ухмыльнулся Шмель. — Приказано сготовить отчет о том, сколько вы в минувшем году напромышляли пушнины у инородцев путем обмена на спирт. Вот мы и стараемся, стало быть.

Шмель уселся на табурет и, ткнув замызганное перо в чернильницу, зашуршал бумагой.

Купцы беспокойно переглянулись. Бородатый приблизился к столу, зашептал:

— Господин писарь, ты-от знаешь, как мы мытаримся по тайге. Порадей, а мы ужо не оставим тебя в накладе.

Шмель молча скрипел пером. Бородатый подал знак своему товарищу. Захрустели ассигнации.

— Прими, господин писарь, за хлопоты, — прогудел он, протягивая пачку денег.

— Сорт не тот, господа торговые люди. Шума много, а звону нету, — бросил Шмель, продолжая строчить.

Его левая рука нырнула в столешницу, на столе появилась массивная глиняная плошка с обкусанными краями. Шмель невозмутимо продолжал скрипеть пером под вздохи и шепот купцов, под звон монет. Когда плошка оказалась почти наполненной золотыми полуимпериалами, она так же бесшумно исчезла в ящике стола. Шмель поднялся, шепнул что-то бородатому детине и скрылся за дверью. Через минуту он появился на пороге, приглашая купцов к его благородию. Купцы гуськом вошли в комнату, отвесили глубокий поклон. Салогуб, слегка кивнув, внимательно следил за лицами «торговых людей», которые смиренно стояли перед ним. В комнате царило молчание.

— Садитесь, — властным голосом предложил Салогуб и внушительно постучал пальцем по листочку бумаги на столе. — Купец второй гильдии Иван Черных?

— Я буду Иван Черных, купец второй гильдии, ваша милась, — густым басом ответил чернобородый, комкая огромными лапами длинноухую беличью шапку. Богатая долгополая шуба черного меха и плотного сукна свободно покоилась на его широких плечах, круглое слегка горбоносое лицо дышало достоинством, небольшие серые глаза смотрели с едва заметной лукавинкой. Глаза исправника разом охватили всю эту могучую фигуру и, казалось, прощупали до самых печенок.

«Хитрый купчишка, хотя и держится простачком», — подумал Салогуб и строго сказал:

— Так, Иван Черных, сколько скупил пушнины у охотников тунгусского общества в прошлую ярмарку?

— Ужо так, самую малось, ваша милась. Три соболишки да дюжины четыре хвостков бельчонки. Известно, наша судьбина купеческа не сладка. Што промыслим, на то и живем. Перебиваемся с воды на хлеб, — с готовностью ответил купец.

— Ну, а на что же вы живете, господа торговые люди? Как промышляете себе хлеб-соль? — прицелился в его лицо исправник.

— Так и живем, ваша милась. Мытаримся в проклятущей тайге.