В гольцах светает - Владимир Корнаков

— Да, это так! Правильно говорит Дяво! — заволновались охотники.

Толпа распалась на две части. Одни нерешительно топтались на месте, другие, захватив кожаные мешки, повалили к просторной брезентовой палатке купцов.

Едва охотники приблизились к купеческому жилью, как навстречу им вышел Черных-старший. В густой бороде его пряталась лукавая усмешка. Вперед выступил Тэндэ. Бросив мешок на землю, он возбужденно заговорил, указывая на себя и сородичей:

— Люди пришли к купцу Черному. Они принесли шкурки.

— Купец Черный всегда-от помогал вашему брату, но русский начальник рассерчал на него за это. Он рассерчал и на вашего старшину за то, что вы не отдаете царю рухлядишку. Он сказал, чтобы купец Черный и шуленга не открывали лавки, пока не будут собраны все шкурки. Не можу я помочь вам, братья, хошь и рад несказанно, — мешая русские и эвенкийские слова, сокрушенно развел руками купец и ушел в палатку...

Когда чернобородый скрылся за пологом, Гасан, наблюдавший за всем происходившим из окна, подал знак Перфилу и вышел на крыльцо. Перфил и Семен вытащили два ящика спирта, поставили так, чтобы их видели и те, что стояли здесь, и те, что толпились у купеческой палатки. Каждый взял в руки по бутылке и встряхнул. Прозрачная жидкость заискрилась, играя под солнечными лучами, привлекая жадные взоры. Толпа всколыхнулась, охотники, подхватив мешки, ходко двинулись к лавке.

— Каждый, кто даст, что просит русский царь, получит бутылку изгоняющей печаль, — торжественно объявил Гасан и положил на крыльцо список.

Плечистый молодой охотник, громко глотнув слюну, решительно подошел к крыльцу. Он бросил на влажную землю седоватую шкурку чернобурки, затем мех красной лисицы и посмотрел на шуленгу. Тот молчал. Тогда охотник достал из мешка десяток белок.

— Пусть Дуко поставит свой знак. Он настоящий охотник, — громко произнес старшина.

Семен подал парню заостренную палочку, смоченную в чернилах. Дуко забрал ее неуклюжей горстью и нарисовал на чистой стороне листа лук с вложенной стрелой. Перфил сунул ему в руки бутылку спирта.

— Пусть твое сердце не знает печали! Сам царь будет любить тебя. А в лавке Гасана ты можешь взять какие надо товары! — напутствовал парня шуленга.

Дуко сделал несколько торопливых шагов от крыльца и, усевшись на землю, принялся острием ножа вытаскивать пробку. Руки и губы его дрожали, ноздри раздувались, как от быстрого бега. Вытащив пробку, он жадно припал к горлышку бутылки. Тянул не отрываясь, пока посудина не опустела наполовину. Тогда Дуко поставил бутылку между коленями, шумно дохнул, засаленным рукавом куртки обтер губы. Лицо его побледнело, глаза загорелись возбужденным блеском...

Сбор пушнины шел полным ходом. У крыльца быстро росла груда шкурок. Охотники подходили, вытряхивали мешки, получали свою порцию спирта из рук Перфила. Многие садились здесь же на землю, жадно припадали к горлышкам. Спирт мгновенно овладевал головой и сердцем. Раздавались повеселевшие голоса, песни.

Гасан неподвижно стоял на крыльце. Когда подошел Тэндэ и вытряхнул из мешка положенную долю, в глазах его мелькнули веселые огоньки.

— Сегодня у Гасана хороший день. Он придет и к тебе! — дружелюбно крикнул он, протягивая вторую бутылку. — Это подарок Гасана.

— У моего очага всегда найдется место для того, кто приходит с хорошими мыслями, — ответил охотник. Он принял бутылку из рук старшины, сунул ее за пазуху и, вытащив из мешка десяток белок, положил их в общую кучу.

— Сто чертей Миколки! У этого длинноухого сердце орла! — тихо выругался Гасан вслед охотнику. И осмотрелся кругом: не заметил ли кто-нибудь поступка Тэндэ?

Гасан успокоился: Тэндэ сдавал пушнину последним. На душе его стало совсем весело, когда он увидел, что к лавке приближается священник. Этот тощий старикашка всегда вызывал у него смех.

Вдруг Гасан почувствовал, что кто-то хватает его за ноги. На крыльце ворочался, цепляясь за его унты, Дуко.

— В мо-ем сердце жи-вет л-любовь к хозяину-Гасану, — бормотал он, стараясь поймать руку старшины.

Шуленга молча двинул ногой, и вялое тело, сползая по ступенькам, свалилось на землю рядом с пустой бутылкой.

Старшина с важным лицом медленно пошел навстречу отцу Нифонту. Однако его опередили. Толпа подвыпивших охотников обступила священника со всех сторон.

— Нифошка...

— Креститель наш...

— Отец царя на небе...

— Шаман самого Миколки-Чудотвора...

— Нифошка... — слышались пьяные голоса. Люди крепко обнимали отца Нифонта, цепляясь за старенькую рясу, лезли целоваться.

— Отстаньте, басурмановы дети, во имя отца и сына и святого духа. Причастил я вас к вере христианской, православной на свою голову, нечистые рожи, — лопотал священник, отмахиваясь обеими руками от дружеских объятий.

Захмелевшие охотники неожиданно посыпались во все стороны. Гасан молча работал тяжелыми кулаками.

— Дай бог тебе, Козьма Елифстафьевич, долгих лет на земле, — осеняя трясущимися перстами грудь Гасана, молвил перепуганный отец Нифонт. — Шел я смиренно в управу. Да напали эти басурмановы дети. Чуть дух не испустил. Ровно беленов объелись, — оправляя измятую рясу, незлобиво объяснял батюшка.

— Пресвятая мать-богородица! — удивленно воскликнул он, заметив на груди шуленги яркую медаль. — Наяву это или во сне? Никак на груди твоей, сын мой, заслуги? За какие грехи? Тьфу, нечистый попутал — за какие святые дела пожалован Козьма Елифстафьевич?

— Это послал Гасану сам царь! Скоро ему бумагу пошлет! — важно ответил старшина.

— Ну дай бог. Дай бог, — заспешил отец Нифонт. — Явлюсь посланнику большого мира. Да по пути сверну к твоей супруге, Агнии Кирилловне.

— Пусть язык Нифошки передаст губинатру: Гасан хорошо собирает шкурки! Скоро он увидит меня! — крикнул шуленга вдогонку священнику...

— Неплохо, стало быть, умеешь работать, Гасюха, — раздался рядом ласковый голос.

Гасан обернулся. Перед ним с красной папкой под мышкой стоял Шмель.

— Сколько соболишек выколотили из энтих грешных, Козьма Елифстафьевич?

— С каждого равно четырем соболям, — спокойно ответил Гасан.

Шмель от неожиданности раскрыл рот.

— Зачем, Козьма Елифстафьевич, четырем? С их императорского величия и двух довольно. А стало быть, остальные два соболишка в пользу Николая-угодника и его служивых, — ухмыльнулся Шмель.

— У тебя морда самой лисицы, а нос хорошей собаки, Шмелишка, — рассмеялся старшина и хлопнул писаря по плечу. — Но Гасан собрал для царя равно четырем соболям.

Лицо Шмеля вытянулось. Гасан расхохотался.

— Хороший нос Шмелишки на этот раз обманул его! Однако печаль пусть не ест твое сердце. Пойдем к купцу Черному, Шмелишка!

3

Красное солнце коснулось голубовато-льдистого гольца, помедлило, стало погружаться в вязкое облако.

По стеклу полыхнули косые лучи. Салогуб сощурился от яркого пламени, но продолжал стоять у окна. Возле дома с высоким крыльцом кружились люди. Танец напоминал русский хоровод. Десятка три мужчин и женщин, взяв друг друга под руки, составляли тесный круг. Только в танце не было плавного скольжения и стремительности, характерных для русского хоровода. Люди топтались на месте, монотонно что-то выкрикивая, и в такт быстро поднимали то одну, то другую ногу, раскачиваясь всем телом в правую и в левую сторону.

— Адё-ёра... я... аддёёёра. Га-сооога... я... гассооога. А-ленна... я... аллееена,—доносились хриплые голоса.

Эти три малопонятных всхлипа составляли все музыкальное сопровождение танца.

— Примитивный, но любопытный и своеобразный танец, — вполголоса заметил исправник, не оборачиваясь.

— Теперь будут топтаться до восхода, пока усталость не свалит с ног, — бесцветным голосом сообщил Гантимуров.

Князь сидел на лавке возле стола, с равнодушным видом чистил длинные блестящие ногти.

— Значит, ваше сиятельство, пришли к выводу, что невозможно работать с этими людьми, — продолжил разговор Салогуб. Он отошел от окна, заложив руки за спину, медленно прошелся по комнате.

— Таково мое личное мнение. В жилах этих людей течет кровь разбойников. Они невежественны. Я не могу ручаться, что однажды не засну с охотничьим ножом в горле, — ответил князь, продолжая орудовать острием перочинного ножика.

Исправник остановился, изучая тощую фигуру князя. Гантимуров сидел, заложив нога за ногу, завернутый в яркий цветастый халат на теплом подкладе, опушенный по подолу и полам белоснежным мехом горностая. На ногах такие же цветастые меховые башмаки. Вся фигура князя с головы до пят дышала надменным величием.

«От князя в вашем сиятельстве седьмая вода на киселе. А спеси на дюжину князей хватит»,— с раздражением отметил про себя Салогуб.