Искры революции - Александр Панов

— Война, господа, объявлена война с Германией! — кричали осведомленные.

Чевардин срочно созвал молодежь, вступившую в кружок большевиков.

— Товарищи, двадцатого июля опубликован царский манифест о войне с Германией. Власти нашего поселка согнали всех жителей и объявили им мобилизацию сразу нескольких возрастов. Сегодня из нашей организации забирают моего брата. Завтра пошлют на фронт и вас. Останемся только мы — старики, по возрасту не подходящие для фронта. Вам прикажут убивать людей. А за что? Ради чего? Кому нужна война? Народу? Нет. Народу война не нужна! Я еще не знаю, как отнесется к этой войне наша партия, но убежден, что она не за войну, а против войны. Послезавтра мобилизованных в Симе рабочих отправят в Уфу и оттуда на фронт. Надо составить наказ будущим воинам, пусть они слушают голос только нашей партии. Организуем проводы мобилизованных, товарищи, и передадим им свой наказ! — предложил собравшимся Василий Андреевич.

Собрание твердо решило бороться против войны. В этом духе и составили наказ будущим воинам.

Не дремали и местные власти. Они по-своему организовали проводы. В день отправки затрезвонили колокола. Священник вынес на улицу иконы и направил шествие по Большой улице к часовне, к тому месту, откуда провожали всех рекрутов. Здесь он обратился к «рабам божьим» с проповедью.

А большевики в это время совали наказ в карманы провожаемых. В одной из групп, уходящих на войну, читал этот наказ Чевардин Иван:

«Товарищи, вас мобилизовали на фронт. И когда пойдете в бой, поверните штыки против тех, кто под колокольный звон начал войну!»

Вдруг Иван заметил стражника, идущего к группе.

— Друзья, хотите, я сейчас раздразню вон того царского пса? Как? А вот послушайте.

Иван прокашлялся и громко сказал:

— А я думаю, друзья, что царь-то дурак!

Стражник услышал это и, протиснувшись в круг, спросил:

— Кто сказал, что царь дурак?

Иван ответил:

— Это я сказал, господин полицейский.

— Да как ты смел назвать нашего царя дураком?!

— Простите, господин полицейский, — спокойно ответил Иван, — я же сказал, что дурак германский царь.

Громкий смех заглушил негодующий крик стражника.

— По подво-одам! — приказал земский староста, сопровождавший мобилизованных до Уфы.

Хлынул народ. Мобилизованные и их родственники пошли вслед за подводами до станции Симской.

На сборном пункте в Уфе собралась огромная толпа орущих и плачущих мужчин и женщин, отцов и матерей, мужей и жен. Среди них сновали дородные, нарядные богачи. Эти почтенные отцы, еще вчера звавшие народ отдать свои жизни за веру, царя и отечество, ждали заключения приемной комиссии о непригодности своих чад к военной службе. Они заранее оплатили такое заключение.

А на улицах города «христолюбивая братия» кричала: «Ура! Победу России и славянству! Все на бой за веру, царя и отечество! Мы раздавим Германию!» Духовенство вышло на улицы с иконами и, надрываясь, пело: «Боже, царя храни…» Местная буржуазия несла портреты царской семьи. Газеты трезвонили о единении царя с народом. Они называли изменниками людей, выступивших против войны. Жандармы ловили тех, кто говорил народу правду о войне, и сажали их в тюрьмы.

В Уфе формировались новые необученные и невооруженные войска. На сборном пункте зачисляли почти всех мобилизованных мужчин, кроме тех, за которых комиссия получила немалые суммы. Военные комиссии при формировании частей старались разобщить «неблагонадежных».

В тот день, когда дошел черед до симцев, комиссия получила донесение жандарма:

«Призванные рабочие из Сима не внушают доверия. Они в 1905 и 1906 годах выступали с оружием против царя, убили двух полицейских. Во время проводов нынче среди них произносились вредные речи. Нами захвачены листовки «Наказ солдатам» с вредным содержанием».

Этого было достаточно, чтобы всех мобилизованных из Сима рассовали по разным частям.

«ОГОНЬ» В РУКАВИЦАХ

Когда деревья нарядились в осенний наряд, в Карпинский сад зашли три человека. Один из них с черной густой бородой, такими же усами, чернобровый, в кепке, накинутой на копну черных вьющихся сзади волос, в скромном демисезонном пальто. Ему было не больше тридцати лет. Второй — в пиджаке, не закрывающем грудь, в черной косоворотке с белыми пуговицами, без фуражки, белоголовый, с седыми усами и подстриженной белой бородой. Высокий, широкоплечий, статный, он выглядел старым, хотя ему не было еще и 50 лет. Третья — молодая женщина в простом наряде работницы, очень подвижная, говорливая. Она называла своих спутников Петруськой и Васюхой. А они звали ее Звездочкой.

В Карпинском саду (вернее на кладбище, которое именовали Карпинским садом) в этот дневной час никого не было. Чернобородый подошел к чугунной статуе, изображающей ангела с крылышками, постучал по ней и сказал:

— Квартиру «американке» нашли.

— Где вы раскопали «американку»? — спросил второй.

— Вот именно «раскопали», — заметила Звездочка.

— В тот год, когда я собирался за границу, по предложению комитета, — пояснил Петруська, — я всю типографию передал Забалуеву Филимону. А он ее закопал на пасеке Якова Заикина. Теперь «Маркс» — уфимский большевик Арцибушев Василий Петрович поручил мне перебазировать типографию в Сим. А Звездочку (партийная кличка Коряченковой Ксении) «Маркс» назначил связной. Она будет доставлять от «Маркса» текст листовок и бумагу. Она живет в Миньяре и сделать это ей сподручнее.

Определив место хранения будущей типографии, друзья расстались. Звездочка отправилась в Миньяр. Петруська — на нелегальную квартиру. Васюха — домой. По пути к квартире Петруська рассказал Василию о том, как ему удалось убежать из ссылки.

— Сюда я доехал под фамилией Скворцова. Четыре месяца добирался до Уфы. Там около месяца задержался у «Маркса» и вот теперь снова в Симе. За дорогу вырастил вот эту бороду, чтобы земляки не признали во мне Ивана Мызгина. Буду жить у бабушки Волковой. Надо, чтобы никто об этом не знал, кроме тебя.

— Постараюсь обеспечить тебе надежную охрану, — ответил Василий Чевардин. — Ну, будь здоров!

На подъеме, около лога стоит низенькая трехоконная избушка бабушки Волковой. За ней, на краю обрыва, баня, вросшая в землю и занесенная снегом. От избушки к бане по глубоким снежным сугробам проложена траншея в человеческий рост. У бани окошечко в сторону дороги. Отсюда хорошо просматривается окраина поселка и дорога, связывающая поселок с железнодорожной станцией.