Ришелье - Хилэр Беллок

Для того чтобы понять Ришелье как человека и как политика, необходимо остановиться на проводимой им в течение всей его жизни политике терпимости, которая была начата им еще в Люсоне.

Начнем прежде всего с того, что понятие «терпимость» имело совсем другой смысл для Ришелье и его современников, чем для нас. Мы вкладываем в это понятие следующий смысл: мы не возражаем и не предпринимаем никаких действий, если кто-либо выступает с какими-то идеями или что-то делает — не противозаконное, конечно, — даже если большинство из нас относится к ним враждебно, точно так же, как и каждому из нас разрешены идеи и действия, быть может вызывающие враждебное чувство у современников. Это определение включает в себя трансцендентную религию, то есть идеи и действия, которые не могут быть доказаны или объяснены.

Возьмем, к примеру, охоту на лис, к которой в Великобритании многие относятся вполне терпимо, тогда как некоторые считают ее отвратительным явлением; в то же время большинство британцев не любят католическую мессу, но относятся к ней вполне терпимо. Однако петушиные бои и полигамия признаны нетерпимыми. Во Франции терпимо относятся к неярко выраженной порнографии, но в Ирландии любая ее форма признана нетерпимой. В Соединенных

Штатах терпимо относятся к атеистическим идеям, зато ввоз и продажа вина нетерпимы и наказуются.

Есть такие действия и такие идеи, которые во все времена и повсюду были нетерпимы и запрещены и навсегда такими останутся. Есть такие, которые большому числу людей или даже подавляющему большинству людей кажутся отвратительными, но к ним относятся терпимо.

Следовательно, понятие «терпимость» не несет в себе никакого политического смысла, кроме каких-то особенных применений. Если кто-то говорит: «Я поддерживаю терпимость», то его заявление лишено ка-кого-либо смысла, если только он, как и те, к кому он обращается, не имеют в виду терпимость в отношении каких-то определенных действий или каких-то определенных идей.

В наши дни под терпимостью обычно понимают отношение к взглядам и убеждениям, связанным с трансцендентной религией, когда положения религии не подтверждаются с помощью наших пяти чувств и не могут быть доказаны. Нас убеждают относиться к ним терпимо, поскольку они не наносят никакого ущерба общественному порядку, благосостоянию людей или их здоровью и, разумеется, не являются причиной бедствий.

Во времена Ришелье во Франции, да и во всей Европе, это слово имело совсем другой смысл. Оно означало, что королевская власть во Франции, опирающаяся на большинство населения страны, исповедующее католицизм, разрешала части своих подданных использовать другие догмы и выполнять другие ритуалы, хотя люди, управлявшие страной, понимали, что кальвинистская религия находится в вечном споре с католицизмом, а сами кальвинисты относятся враждебно к своим согражданам-католикам. В основе политики терпимости по отношению к гугенотам лежали две идеи: первая — единство нации должно быть превыше всего, и вторая — насильственные действия против отступников принесли бы больше вреда, чем пользы.

Большинство полностью принимало первую идею, и лишь очень немногие помнили то время, когда христианский мир был единым, и считали, что христианское единство важнее национального. Ришелье посвятил всю свою жизнь этим идеям. Но проявление терпимости к отступникам было лишь одним из способов обеспечить единство нации; другим было уничтожение отступников, поскольку они были в меньшинстве. Ришелье был реально мыслящим, не имеющим ни малейшей склонности к визионерству политиком. Вот почему он принял решение проводить политику терпимости, а не уничтожения по отношению к гугенотам.

Английское правительство, выполнявшее волю тех, кто разбогател благодаря грабежу церковных земель и имущества — во главе его стояли отец и сын Сесилы (1559-1612), — приняло совершенно другое решение.

В Англии национальное единство было достигнуто с помощью искоренения католической веры. Когда Ришелье приехал в Люсон, этот процесс был еще далеко не завершен. Спустя восемьдесят лет в стране почти не осталось католиков, и национальное единство было достигнуто на протестантской основе. Таким оно остается и поныне.

Во Франции обстановка сложилась иначе. Когда кончились религиозные войны, длившиеся почти сорок лет, гугеноты заявили, что они остались непобежденными и что война закончилась вничью. В конце концов, ведь это их вождь, Генрих Наваррский, стал королем Франции. Неважно, что он принял католичество — иначе он не смог бы быть королем, — важно, что он, будучи молодым, сражался под знаменами гугенотов. Когда Ришелье приехал в Люсон, прошло всего десять лет, как Генрих IV издал Нантский эдикт (1598), по которому их вероисповедание получало такие же права, как и католическое, их представители вошли в правительство и стали губернаторами провинций — например, губернатор провинции Пуату, к которому обращался, как мы помним, Ришелье, был гугенотом, — гугенотские крепости получали субсидии от государства, гугенотские молельные дома подчинялись кальвинистской консистории.

Это было своего рода государство в государстве. Гугеноты были хорошо вооружены, у них были опытные военачальники из гугенотской знати, им помогали самые богатые люди королевства, — они готовы были в любой момент начать новую войну. И хотя они численно были в меньшинстве, но они представляли гораздо бо'лыиую угрозу для государства, чем католическое большинство Англии в правление Елизаветы I. Ведь восстания английских католиков были подавлены потому, что у них не было умелых полководцев. Последние, разбогатев на грабеже церкви, выступали на стороне власти. Возврат к католицизму казался новой английской знати ужасным кошмаром — ведь тогда пришлось бы возвращать награбленное, — а о политике терпимости по отношению к католикам не могло быть и речи, потому что католическое большинство рано или поздно вытеснило бы протестантов, что опять-таки не сулило ничего хорошего новым лордам.

Франция после длившихся полвека религиозных войн лежала в руинах. Множество деревень и даже городов были стерты с лица земли, другие разграблены; сотни тысяч людей были убиты, умерли от голода и болезней, скитались по стране в поисках подаяния; были уничтожены многие произведения искусства, в их числе собор в Орлеане, великолепная гробница Вильгельма Завоевателя. Альтернатива политике религиозной терпимости, то есть уничтожение гугенотского вооруженного меньшинства, возможно, и увенчалась бы успехом, но это привело бы к новым, еще большим разрушениям и несчастьям для всего народа Франции.

И Ришелье, спокойно взвесив все за и против, твердо решил проводить политику религиозной терпимости. Уже в его первых официальных заявлениях, произнесенных перед паствой в Люсоне, были слова: «Нашей гражданской обязанностью является поддержание порядка. Что касается наших религиозных чувств, то они не должны мешать нам выполнять предписания власти».

В течение шести лет он призывает верующих относиться к инакомыслящим с кротостью, так как это истинно христианская добродетель; пытается убедить их в том, что «кротостью можно добиться гораздо большего, чем силой». Более того, он обращается к гугенотам со словами: «Я прошу у вас поддержки, хотя вы и не согласны со мной».

Когда Ришелье был избран депутатом от духовенства на собранные по указу короля Генеральные штаты (1614), он произнес на собрании депутатов речь, в которой были такие слова: «Что касается протестантов, то мы не должны применять к ним силу оружия, чтобы обратить их. Если они живут мирно и исполняют законы короля, то мы будем молиться за них и показывать им пример добродетельной жизни. Только таким путем мы можем обратить их». Ни в одной проповеди или речи, произнесенной им, мы не найдем слов осуждения гугенотов; в них каждое слово призывает делать добро даже по отношению к еретикам.

Было бы большой несправедливостью, если бы все эти речи и хорошие слова мы рассматривали как увертку или попытку обмануть слушателей. Ришелье искренно верил, что только с помощью политики религиозной терпимости можно достичь гражданского мира и порядка внутри страны. Правда, он умалчивал о том, что порядок внутри страны давал ему возможность вмешаться в европейскую политику. Быть может, мысль об этом еще не приходила ему в голову, когда он был люсонским епископом, но мы знаем, что он начал готовить себя для будущих больших дел.

Первые годы он провел в Люсоне, никуда не выезжая. Зимой и осенью жил в своем епископском особняке, весной и летом на вилле, находившейся вблизи небольшого мужского монастыря в Куссе. Она была построена еще его отцом, и он очень любил это место.

Он решил время от времени бывать в Париже и обязательно показываться при дворе, никак не подчеркивая свой церковный сан и давая всем понять, что он светский молодой человек, как любой другой «отсутствующий епископ». Его пребывание при дворе должно быть непродолжительным. Он должен вести себя независимо и не искать покровительства придворных. Надо добиться, чтобы на него обратили внимание, но при этом сделать все так, чтобы его не заподозрили в желании выдвинуться.