Ищите ворона… - Влада Урошевич

были кусочки зеркала и бараньи рога на лбу. Боян решил, что уже где-то видел нечто похожее, но у него не было времени вспомнить, где именно.

— В конце войны ваш отец был в Македонии на Салоникском фронте, — сказал Боян. — Я нашел некоторые следы его пребывания там.

Старуха посмотрела на него — в ее глазах вспыхнула искра недоверия, а может быть, Бояну просто показалось. Она несколько раз дернула за шнурок, и из глубины квартиры появилась служанка — маленькая японка. У Бояна создалось впечатление, что ее доставил на сцену какой-то механизм или просто невидимая нить.

— Хотите чаю? — спросила гостей старая дама.

Все приняли предложение. Маленькая японка исчезла — повернулся какой-то потайной шкив, к которому она была привязана, нитка намоталась и втянула ее внутрь дома так, как появляются и исчезают фигурки на старинных часах.

— Да, Македония, — сказала старуха. — Отец вспоминал ее и часто мне о ней рассказывал. Он был ранен там в конце войны, ранней осенью 1918 года. При переправе через реку Црна ему в голову попал осколок снаряда. Он лежал в госпитале в Салониках, а через несколько месяцев после операции его перевезли на корабле в Марсель. Он медленно шел на поправку и долго страдал от последствий контузии — ему было трудно сохранять равновесие, его мучили сильные головные боли. Вы сами оттуда?

Боян рассказал свою историю, пропустив тот факт, что был археологом. Он остановился только на карте и на неудачной попытке найти в Военном архиве досье полковника.

— Да, — сказала старая дама. — Немцы интересовались моим отцом. Они и сюда приходили во время оккупации, по-моему, зимой 1943 года, но отец тогда уже был очень болен, лежал в постели, они от него так ничего и не узнали. Но, по-видимому, им уже раньше что-то сообщил капитан Деклозо.

— Капитан Деклозо?

— Да, его подчиненный на фронте. Он сотрудничал с оккупантами, — с презрением добавила старая дама.

— Значит, ваш отец болел…

— Да, он умер сразу после освобождения, в сентябре 1944 года. Что касается капитана, то во время войны он зачем-то уехал на Балканы. Насколько я знаю, он оттуда так и не вернулся.

Старуха, вся в каких-то лентах и кружевах, шуршала и дрожала, как засушенная стрекоза из детской коллекции насекомых, которую вдруг подхватил сквозняк. Она была почти бестелесна, вся воздушная и прозрачная, но глаза у нее время от времени сверкали какой-то детской хитростью. Она защищалась от любопытства незнакомца, но в то же время не могла сопротивляться желанию поделиться с кем-нибудь своими одинокими воспоминаниями.

Пока старушка рассказывала об этом Бояну, двое других — Робер и индус — молчали и внимательно слушали. У Бояна создалось впечатление, что их присутствие делает старуху более разговорчивой, словно придавая ей смелости открыть себя незнакомцу.

— Я не понимаю, — сказал Боян, — этот капитан…

— Капитан Деклозо, плохой человек.

— Этот капитан Деклозо вернулся на Балканы — вы имеете в виду в Македонию — во время последней войны? С немцами?

— Да, именно. Потом я слышала, что он вроде как исчез. Но я не уверена… Это было либо перед смертью моего отца, либо сразу после нее. Но, возможно, все-таки…

Солнце, скрытое за парчовыми шторами, уже снижалось над крышами, вечер наливался зрелостью, как некий спелый плод, старуха погрузилась в думы о прошлом, замолчала, пытаясь что-то вспомнить, вспомнить у нее не получилось, и она вздохнула.

Внезапно зазвонил телефон. До этого Боян даже не заметил, что в комнате был телефон: он стоял рядом с несколькими южноамериканскими терракотами доколумбовой эпохи, и Бояну показалось, что и он принадлежал к этим культовым объектам — у кувшинов в виде ягуаров и горшков со сценами рождения были та же округлость краев и гладкость поверхности, как и у серого предмета из современной эпохи. Теперь этот предмет зазвонил, и его звук ворвался в апатию комнаты — новое, жестокое время внезапно ворвалось в нее, круша ее ленивую неподвижность. Старуха повела рукой, словно отмахиваясь от мухи. Попыталась встать. Но тут произошло нечто необычное.

Индус, сидевший ближе всех к телефону, сделал движение рукой. Он не дотронулся до аппарата, а просто указал на него пальцем. И телефон перестал звонить.

Робер посмотрел на Бояна, уловив удивление у того во взгляд, и сочувственно улыбнулся.

— Спасибо, — сказала старушка, поворачиваясь к индусу. — Эти аппараты иногда такие надоедливые.

Пришла маленькая японка и принесла чай. Гости принялись за угощение, наступила тишина.

— Скажите, как дела с вашим исследованием, — дочь полковника повернулась к Роберу. — Нашли что-нибудь новое о моей прабабушке? Насколько верно все то, что приписывается ей по семейной традиции?

— Да, Амалия де Розалье на самом деле была необычным человеком. Есть много писем, в которых упоминается ее имя. Похоже, она стояла во главе тайного общества, члены которого называли себя Посвященные братья Азии — она не только посещала их собрания, но и председательствовала на некоторых из них. Члены общества в своей переписке говорят о ней с большим уважением.

— Как интересно, — прошептала наследница руководителя эзотерической секты. — Вы думаете…

— Давайте закончим с моим другом Бояном, — сказал Робер, осторожно перебивая ее. — Я думаю, у вас есть что показать ему.

— Вы все знаете, — тихо сказала старушка. — От вас невозможно ничего скрыть.

Она все-таки еще мгновение колебалась. Затем встала. В этот момент телефон снова зазвонил. Но Мукунда Лал только чуть двинул рукой — и аппарат замолчал. Старушка, словно зачарованная, подошла к шкафу, сиявшему черным лаком, на котором были нарисованы японки с зонтиками и вишни в цвету, открыла ящик и что-то из него вынула.

Держа обеими руками, она донесла это до середины комнаты.

Несмотря на то, что старушка стояла, повернувшись к Бояну, Мукунда Лал протянул руку и взял то, что она держала, будто полагая за собой неоспоримое право увидеть принесенное первым.

Индус держал этот предмет в руке, далеко от себя, но не смотрел на него: глаза у него были закрыты, на лице не отражалось ничего — казалось, что он заснул.

И, как будто читая из книги внутри себя, он медленно произнес:

— Седьмое сентября одна тысяча девятьсот восемнадцатого года. В непритязательной красоте каменистого македонского пейзажа все еще продолжает пылать поздняя красота лета. Дни теплые, а воздух напоен мягкостью и теплом, которые, кажется, исходят из невидимого моря…

— Ох, — всплеснула руками старая дама. — Вы читаете книгу!

Мукунда Лал поднял веки и оглядел комнату, словно пытаясь выяснить, где он находится. Он так и не открыл книгу. Это была тетрадь в твердой обложке, оклеенной плотной непромокаемой палаточной тканью; холст