Год обмана - Андрей Геласимов

Когда приехали, я сразу увидел этот спортивный автомобиль. Рядом с причалом. В автомобиле никого не было.

Я говорю – а где синьор Маттео? Хозяин ваш где? Вокруг все смеются. Наливают мне шампанского из разных бутылок. Облили пиджак. Я думаю – где этот дурацкий Дима? А они тянут меня в разные стороны. Потом в небе как долбанет. И начался фейерверк. Вокруг все кричат, обливают друг друга шампанским. Я им кричу – не лезьте ко мне. Где ваш Маттео? Они целуются, хохочут, хватаются за меня. Потом я смотрю – на яхте возле причала Марина стоит. Стоит и куда-то вверх смотрит. На фейерверк. А рядом этот Маттео.

2 июля 1998 года. Ливорно (почти вечер уже).

Я уезжаю отсюда. Достали они меня. Только что позвонил отцу. Сказал, чтобы прислал машину. Он говорит – Воробьев наконец появился в гостинице.

Поеду, поговорю с ним. Непонятно, как она вчера попала на этот вечер.

Они вернулись часа полтора назад. Я говорю – ну, как местные лошади? Она говорит – классно. Никогда еще не каталась на таких лошадях. Умней человека. Я говорю – на человеке ездить прикольней. Она говорит – ты о чем? Я говорю – да так. Не обращай внимания. Познакомила бы ты меня со своим Маттео. А то от него тут все прямо без ума. Она говорит – он не мой. И я тебя с ним вчера уже познакомила. В это время как раз этот самый Маттео к нам подошел. Она ему что-то по-английски сказала. Он посмотрел на меня, улыбнулся и поманил за собой. Мы пришли к нему в кабинет, и Марина сказала, что он хочет сделать мне подарок. Я говорю – круто. Давно мечтал. Он открывает какой-то шкаф и вынимает оттуда пистолет. Маленький револьвер с таким коротким дулом. Марина говорит – нравится?

А я смотрю на него и думаю – ну, наконец-то.

2 июля 1998 года. Снова Флоренция (очень поздно).

Воробьев не знает, когда Марина познакомилась с этим Маттео. Он вообще о нем ничего не слышал. Говорит – это что, такой футболист? Я говорю – причем здесь футболист? Это совсем другой человек. Просто она откуда-то его знает. Когда я ее там увидел, она с ним уже разговаривала. А он говорит – разговаривала? Так это нормально. Ты что, Марину не знаешь? Ей только надо было туда попасть. А разговаривать она может уже с кем угодно. Хоть с принцем Уэльским. Я, правда, не знаю – есть такой? Я говорю – причем здесь принц Уэльский? Как она туда попала? Он говорит – нормально попала. Купила себе платье и вошла. Охранникам немного мозги вправила. Они ее сначала не хотели пускать. Я говорю – а как она туда добралась? И где ты ночевал? Почему у тебя ссадины на лице? Ты что, с кем-нибудь дрался? Я вообще ничего не понимаю. Что происходит? А он смотрит на меня и говорит – ты успокойся сначала. Чего ты орешь? Таким тихим голосом сказал, а сам на меня смотрит. И я на него смотрю. Молчали, может, минуту. Потом я ему говорю – ну, ладно. Как она туда попала, в конце-то концов? Он говорит – хочешь узнать? Завтра тебе расскажу. Утром. Я больше суток из-за нее не спал. Достали вы меня с этой Мариной.

3 июля 1998 года.

Воробьев еще не проснулся. Дима тоже не приезжал. Может, он все еще в Ливорно? А Марина?

Отец говорит – чего так рано вскочил? Я говорю – а сколько времени? Он говорит – пять утра. Я говорю – в соседнем номере шумят очень сильно. А он говорит – это американцы. Позавчера еще начали свой День Независимости отмечать. Как русские, блин, ей Богу. Я говорю – ты спи. Я пока один посижу. А он говорит – слушай, ты в последнее время какой-то странный. Чего ты нервничаешь? Ну не хочешь жениться – так не женись. Никто тебя заставлять не будет. Я ведь не знал, что она такая, ну, не красивая. Я говорю – да, да, я понимаю. А он говорит – опа. Это они драться что ли там решили с утра? Слышишь? Я говорю – слышу. А он говорит – их уже разнимали. Полиция приезжала в тот вечер, когда ты уехал в Ливорно. Никого с собой не забрали. Любят американцев. Или рассчитывают на их доллары. Они тут на свои праздники много оставят. Как там было-то? Я говорю – где? Он говорит – в Ливорно. Я говорю – нормально. Салют смотрели. Он говорит – а еще? На яхте катались? Я говорю – я не успел. Может, они потом без меня поплыли. Он говорит – а Марина? Я говорю – что? Он говорит – она-то там с какого боку? Я говорю – я не знаю. Он говорит – надо же какая сообразительная девушка оказалась. Меня даже сам министр потом про нее спрашивал. Ему было интересно – с кем это его сын все время танцует. Слушай, а как она все-таки там очутилась? Ты ее об этом спросил? Я говорю – нет. Не спросил. Он говорит – а чего так? Я говорю – да плевать на нее. Не все ли равно, как она там очутилась?

3 июля 1998 года. 10 утра.

Воробьев сказал – ты что, дурак, что ли? Я ведь тебе говорил, что я целые сутки не спал. Я говорю – я уже пять часов жду, когда ты проснешься. А он говорит – нет, ну, ты точно дурак. На фиг ты меня разбудил? Я ведь теперь не усну больше. Кто это там орет? Я говорю – это американцев приехала полиция забирать. Из двести второго номера. А он говорит – ну, слава Богу. Так им и надо придуркам. Надо было еще больше им навалять. Ладно, проходи. Так и будем торчать, что ли, здесь в коридоре? Я говорю – это ты с ними вчера подрался? Он говорит – я не дрался. Дал в морду им пару раз, чтобы знали, уроды. Я говорю – а как ты к ним в номер попал? Он говорит – это не я к ним попал. Это они меня нашли в одном месте за городом. Я там пытался машину поймать. Без денег. А они меня бесплатно довезли. Узнали, что я с ними из одного отеля. У них куча бабок. Показывали их мне. Целый чемодан. Не настоящий чемодан, а, знаешь, такой кейс для документов. Но полный. Придурки несчастные. Выиграли в Лас-Вегасе до фига. Всю дорогу орали – вива, Лас-Вегас. Теперь в Монте-Карло намылились. В Европу. Пусть лучше в кутузке посидят. Уроды. Я говорю – а почему без денег? Я же тебе давал. В Москве еще. Целых пять тысяч. Ты что, не успел поменять? Он говорит – я-то успел. Только их уже нету. Я говорю – как это нету? Пять тысяч долларов. Я бы так быстро не смог потратить. Он говорит – и я бы не смог. А ты видел на Марине новое платье? Я говорю – черное? Он говорит – ну да. Я говорю – ну и что? Не может же платье стоить пять тысяч долларов. Он говорит – я тоже так думал. Я говорю – ни фига себе. Она что, выпросила у тебя пять штук? Он говорит – даже просить не стала. Просто сказала, чтобы я заплатил. Сказала, что без такого платья ей на этот долбаный вечер никак не попасть. Сказала, что ей туда надо. Хоть тресни.

Я говорю – так значит, это ты ее туда привез. Он говорит – ну да. Последние лиры на такси истратил. Я говорю – а откуда она адрес узнала? Он говорит – Дима ваш про этот вечер три дня всем трещал. Она в итоге у него все спросила. Я говорю – понятно. А что было потом? Он говорит – я же тебе сказал. Меня нашли эти американцы и привезли обратно в отель. А по дороге я с ними подрался. Я говорю – они тебя вечером привезли. А до этого где ты был? Где ты ночевал? Он говорит – нигде. Шарахался там вокруг этой виллы. Я говорю – всю ночь? Он говорит – а ты как хотел? Я же тебе говорю – у меня денег не было ни копейки. А Марина твоя меня бросила. Только ручкой махнула из-за ворот. Тебя же, говорит, все равно туда не пустят. Ты в джинсах. А там все в смокингах, типа. Все при делах. Короче, я там всю ночь тусовался. Среди ночных холмов Италии.

Я смотрю на него и говорю – круто она кинула тебя, Воробьев. Он говорит – да? А тебя?

ЛЕТО: МИХАИЛ

Дней через десять после нашего приезда отец Паолы назначил для своих русских гостей большой пикник. Гвоздем программы должна была стать игра в крокет. Что это за игра, мне было совсем неизвестно, но я решил, что когда придет время, я во всем разберусь. Пробегая по коридору гостиницы, суетливый Дима успел мне шепнуть, что синьор Брунеллески вообще обожает все английское, а в крокет в Англии играют чуть ли не с каких-то там исторических времен, и поэтому нам всем необходимо проявить чуткость и понимание.

– То есть, не надо над ним смеяться? – наивно спросил я.

– Ну, я не имел в виду так буквально, – зашелестел Дима. – Но, в принципе, вы уловили самую суть. Имперский дух, понимаете ли… Синьору Брунеллески импонирует идея о былой мощи английской империи. Вы меня понимаете? Стабильность, консерватизм, древние аристократические традиции. Он даже выучился курить сигары. Хотя поначалу у него был от них страшный кашель. И по утрам ест овсянку.

– А что, в Англии на завтрак едят овсянку?

– Не думаю, но он прочитал об этом в романах Диккенса. Был такой английский писатель.

– Я знаю, – ответил я.

На этом наш разговор закончился.

Марина в эти дни со мной почти не разговаривала. Я вообще редко видел ее с тех пор как она вернулась из поездки в Ливорно. У нее появились какие-то новые друзья, которые заезжали за ней каждое утро. Возвращалась она далеко за полночь.

Они ездили на плоской, похожей на раздавленную лягушку машине. Причем двери у этой машины открывались не в бок, а поднимались вверх словно крылья. Было очень забавно наблюдать за ними с балкона, когда они ныряли в этот космический агрегат, стукаясь головами о торчащие железяки. Потом крылья опускались, и машина как пуля срывалась с места. Движок у нее ревел так, что у нас в комнате дребезжали кофейные чашки. Я, честно говоря, раньше не видел, чтобы по городу носились на такой бешеной скорости.