Год обмана - Андрей Геласимов

Завтра приедет Марина.

16 июня 1998 года.

Они не приехали.

17 июня 1998 года.

Снова ездил на вокзал встречать поезд из Вены. Дима всю дорогу ныл, что эти пробки его доконают. У него желчный пузырь. И поджелудочная железа. Раз сто, наверное, повторил. Но я не могу без него ездить. Даже расписание поездов толком не смогу прочитать. Я ему сказал, что он может выходить из машины, пока мы стоим в пробках. Он говорит – большое спасибо. Злится.

А кондиционер так и не починили.

Полчаса стоял на перроне после того как все пассажиры ушли. Дима говорит – все уже ушли. Больше никого нету. Я говорю – спроси у проводников. А он говорит – что я у них спрошу?

18 июня 1998 года.

Отец сказал – зря ты отказываешься ехать к Брунеллески. Мы вчера у них здорово посидели. Паола спрашивала о тебе. Я говорю – может быть, хватит? А он говорит – чего ты заводишься так из-за своего Воробьева? Я говорю – я не из-за него завожусь.

Между прочим, правду сказал.

А отец говорит – слушай, ну я ведь не знал, как она выглядит. Но когда привыкаешь, то она, в общем, нормальная. Я говорю – в общем? Он говорит – она хорошо поет.

Дима сказал, что сегодня со мной не поедет. У него запланирован визит к врачу. Это он так выразился – «запланирован». Любит такие слова.

19 июня 1998 года.

Они не приехали. Я уже не знаю, что происходит. Может, у них поезд сошел с рельс?

20 июня 1998 года.

Меня достала эта гостиница. И Италия меня достала тоже. Сказал отцу, что не поеду к Брунеллески, пока не появится Воробьев. Он говорит – слушай, ну это же неприлично. А я ему говорю – да?

21 июня 1998 года.

Отец говорит – ты что, каждый день на вокзал ездить будешь? Я говорю – поезд из Вены приходит каждый день. А что? Он говорит – ничего. Просто Дима жалуется. Может, ты сегодня отпустишь его?

22 июня 1998 года.

Дима уже не нужен. Я на этом вокзале без него знаю все сам. Сегодня чуть не опоздал к венскому поезду. Пробки. Если они не приедут завтра, я сойду с ума.

23 июня 1998 года.

Носильщики угощают меня лимонадом. На перроне стоять слишком жарко. Все время что-то говорят и смеются. Без Димы я их не понимаю. Наверное, они уже запомнили меня. Один все время размахивает руками и целует воздух. Другие смеются. Ненавижу итальянский язык.

24 июня 1998 года.

Отец сказал, что из-за меня, видимо, все сорвется. Я сказал, что не из-за меня. Тогда он сказал, что красота – не самое важное. С лица воду не пить. А я ему сказал – с какого лица? Он сказал – слушай, ну, может, все-таки поедешь? Неудобно. Мы ведь уже десять дней здесь торчим. Я говорю – сколько? Он говорит – десять дней. Я говорю – ни фига себе. Где же они застряли? А он говорит – кто?

25 июня 1998 года.

После того как все пассажиры венского поезда сегодня ушли, носильщики опять надо мной смеялись. Один изображал женщину, а другой как будто к нему приставал. Видимо, поняли, зачем я сюда приезжаю. Скоро начнут делать между собой ставки – дождусь я или не дождусь.

Пусть смеются.

Я дождусь.

26 июня 1998 года.

Утром спустился в фойе, а там стояла Марина. И рядом с ней Воробьев. Я подошел к ним и говорю – привет. Они говорят – о, привет. Ты что так рано встаешь? Я говорю – на вокзал ехать хотел. Они говорят – да? Зачем? Я говорю – вас встречать. Скоро придет венский поезд. А они говорят – мы не из Вены приехали. Мы там были давно. Я говорю – да? А откуда? Они говорят – из Венеции. Знаешь, как там красиво? Решили по дороге заехать в Венецию. Я говорю – представляю себе. Они говорят – жалко, что ты с нами не поехал. Надо было всем на поезде ехать. Очень удобно. Можно пересаживаться в любом городе, где захотел. Я говорю – а я вас тут уже десять дней жду. Марина смотрит на меня и говорит – ты же на нас не сердишься? А я думаю – десять дней. Десять поездов из Вены. Сколько тысяч людей, интересно, на них приехало?

Она говорит – знаешь, как там красиво? В Венеции.

26 июня 1998 года (вечер).

Отец сказал – поселим Михаила с его девушкой в одном номере. Я говорю – как? А он говорит – очень просто. Ты ведь сам сказал, что они скоро поженятся. Я говорю – я сказал? А он говорит – или Михаил. Я уже не помню, кто сказал. Кто-то из вас. А что? Это важно? Я говорю – да нет, вроде бы. Не важно. Только они еще не женаты. А он говорит – да перестань. Кого это в наше время волнует? Михаил будет нам только признателен. Вот увидишь. В таких делах всегда важно чуть-чуть подтолкнуть. Я говорю – кого? Он смотрит на меня и улыбается. Потом говорит – не «кого», а «что». Я говорю – что подтолкнуть? Он говорит – обстоятельства. А вообще эта Марина – очень симпатичная девушка. Передай Михаилу, что у него хороший вкус. Кого-то она мне напоминает. Ты не знаешь – кого? Я говорю – нет, не знаю. Он говорит – ну ладно. Но насчет вкуса ты ему все-таки передай.

А потом я пошел к Марине и сказал ей про идею отца. Она просто пожала плечами. Я говорю ей – а как это будет? Она говорит – да ничего. Говорит – я потерплю. Я говорю – а я? Она снова пожимает плечами. Я, говорит, видела этот номер. Там кровать и еще диван есть. Он как бы в другой комнате. Я говорю – двухкомнатный что ли номер? А она говорит – ну не совсем. Там есть такой как бы предбанничек. И я говорю – Воробьев в этом предбаннике будет спать? Она смотрит на меня и говорит – а ты хотел, чтобы я там спала? Я говорю – нет. И потом мы долго молчали.

27 июня 1998 года.

Пришлось сегодня поехать к Брунеллески. Отец говорит – ты же обещал. Сидели у них в гостиной, смотрели на стены. Дима без конца с ними разговаривал. Тоска зеленая. Отец перед этим сказал – ну, если не хочешь, ты, конечно, на ней не женись. Но времени-то все равно еще много. Сейчас надо просто познакомиться. Мало ли что произойдет за три года.

А я потом сижу у них в гостиной и думаю – действительно, мало ли что.

Воробьев говорит, что в Венецию это Марина предложила поехать. Сказала, что надо дать мне немного времени. Я говорю – зачем? Воробьев говорит – я не знаю. Ты у нее спроси. Я говорю – а что вы там делали? Он говорит – ну, ничего. Я говорю – как ничего? Он говорит – голубей кормили. Я говорю – а еще? Он говорит – на пароходе катались. Я говорю – на каком? Он говорит – маленький такой. Ходит по всей лагуне. На нем можно уехать на остров Лидо. Я говорю – а что там, на острове? Он говорит – ну, рестораны. Туристы там. Всякая чепуха. Я говорю – а еще что вы там делали? Он говорит – да больше, в общем-то, ничего. Сидели на площади святого Марка. Я говорю – на какой площади? Он говорит – святого Марка. Там вообще все сидят. Кафе всякие, голубей много. Столики стоят прямо на улице. Я говорю – классно. Он смотрит на меня и говорит – вообще-то нормально было. Жаль, что ты не поехал с нами на поезде. Я говорю – жаль. А он говорит – нет, правда.

30 июня 1998 года.

Отец зашел сегодня в номер к Воробьеву с Мариной и говорит мне – опять здесь сидишь? Я говорю – в каком смысле «опять»? Он улыбается и говорит – вот когда сам соберешься жениться, тогда и узнаешь. Я говорю – что я узнаю? А он продолжает улыбаться и говорит – цену друзьям. Я говорю – в каком смысле? Он говорит – во всех. Особенно в том, насколько они будут готовы оставить тебя наедине с твоей избранницей. Так ведь, Марина? Она говорит – нет, нет, что вы, Павел Петрович. Сережа нам совсем не мешает. Нам здесь так весело втроем. А он говорит – втроем не бывает весело. Она смотрит на него и спрашивает – а как бывает втроем? Он говорит – втроем обычно бывает очень грустно. Но это все лирика. И потом обращается ко мне – я зашел за тобой. Сегодня вечером надо поехать в гольф-клуб. Я говорю – я не играю. А он как будто меня не слышит. Какая у вас интересная кровать, говорит. И смотрит на большую резную спинку. Потом говорит – надо же какая красота. А что, интересно, здесь такое вырезано. Тут, кажется, целая история. Подождите, я сейчас альбом принесу. У меня где-то есть там такая же резьба. Или похожая. Пока он ходил к себе в номер, мы сидели и смотрели друг на друга. Потом он принес огромный альбом. Радостный, что все-таки пригодились. По крайней мере, не зря тащил эти кирпичи из Москвы. И Диму с собой привел. Говорит – вы знаете, древние греки в спальнях молодоженов на стены вешали изображения прекрасных богов. Считалось, что если в момент зачатия влюбленные смотрят на красивые лица, то и ребенок будет красивым. Вы верите в такие вещи, Марина? Она говорит – ну, я не знаю, Павел Петрович. Это как-то… А он говорит – обязательно надо верить. Не зря ведь вы с нами поехали. Посмотрите, какая у вас великолепная кровать. На такой кровати должны зачинаться только очень красивые дети. Так и сказал – «зачинаться». Меня чуть не вырвало. А Марина смотрит на него и улыбается. И Воробьев улыбается тоже. Даже Дима начал как-то так кривить лицо. Отец говорит – ну вот, точно. Я же вам говорил. Смотрите. В этом альбоме точно такая резьба. Что тут написано? Читаем – «Житие Иакова». Интересно, а кто это? Но резьба та же самая. Слушайте, неужели у них в гостиницах стоит такая древняя мебель? Что тут написано? Смотрите – 16 век. Да сколько же она может стоить? А Дима говорит – это кровать не настоящая, Павел Петрович. Они сейчас много таких копий делают. Модно. Стараются, чтобы под старину. Отец говорит – да? Жалко. Но все равно ведь красиво. Надо же – житие Иакова на спинке кровати. Интересно, кто же он был такой? Наверное, какой-нибудь религиозный деятель. Дима говорит – я не в курсе, но если хотите, сегодня к вечеру все узнаю. Отец говорит – да, да, ты давай там, пожалуйста, подсуетись. И потом снова обращается к Марине – но дети все равно должны быть красивыми. А потом к Воробьеву – так что давай, Михаил. Не ленись. Через девять месяцев будем крестить итальянского мальчика. Вы, Марина, кого больше хотите? Мальчика или девочку? Она смотрит на него, потом на меня, и говорит – мы как-то еще не решили, Павел Петрович. Тогда он говорит – мальчика лучше. Хотя с ними тоже проблемы. Ты идешь или нет, Сережа? Машина давно ждет. Я говорю – а у тебя там еще много альбомов? Он говорит – есть. А что? Я говорю – ничего. Я лучше в гостинице посижу. Альбомы твои полистаю.