Беглянка (сборник) - Элис Манро

– Милая крошка.

– Спасибо, – ответила Джулиет.

Она решила, что сейчас самое время окончательно распрощаться, но священника что-то удерживало. Он не сводил взгляда с Джулиет и не двигался с места. Поднял руку, словно собираясь ухватиться за ее плечо, но тут же опустил.

– У вас не найдется немного… – забормотал он, дернув головой.

Вместо «немного» у священника вышло что-то вроде «бебого».

– …со… га… – закончил Дон, схватился рукой за горло, а потом махнул в сторону кухни.

Джулиет решила, что он пьян. Голова его слегка раскачивалась из стороны в сторону, а глаза как будто подернулись пеленой. Он уже пришел к ним нетрезвым или принес спиртное во фляжке? Но потом Джулиет осенило. Она вспомнила одну девочку из школы, где полгода учительствовала. У той был диабет, и время от времени, если она слишком долго ничего не ела, с ней случались приступы: заплетался язык, путались мысли, не слушались ноги.

Джулиет устроила Пенелопу на бедре, взяла священника под руку и повела на кухню. Сок. Той девочке давали попить сока, – наверное, и Дону требовалось то же самое.

– Подождите чуть-чуть, совсем чуть-чуть, все будет хорошо, – повторяла Джулиет.

Опустив голову, Дон опирался на кухонную стойку.

Апельсиновый сок кончился – Джулиет точно помнила, как утром налила остатки Пенелопе, думая, что надо будет сходить и купить еще. Но нашлась бутылка виноградной газировки, которую Сэм и Айрин любили пить после огородных работ.

– Вот, – сказала Джулиет, налила священнику стакан, привычно управляясь одной рукой. – Вот.

И пока он пил газировку, добавила:

– Простите, что сока не нашлось. Но все дело в сахаре, верно? Самое главное – сахар?

Опорожнив стакан, Дон выдавил:

– Да. Сахар. Спасибо.

Его речь уже стала более членораздельной. И это тоже было знакомо Джулиет: та ученица, больная диабетом, тоже оправлялась после припадка очень быстро – это казалось чудом. Но перед тем, как окончательно прийти в чувство, окончательно стать собой, Дон исподлобья посмотрел ей в глаза. Скорее всего, ненамеренно, случайно. В его взгляде не было ни благодарности, ни прощения – в нем вообще сквозило мало человеческого; а эти глаза были глазами загнанного зверя, цепляющегося за любой шанс на спасение.

А потом, в считаные мгновения, глаза, как и все лицо, преобразились; на смену зверю пришел человек, священник, который опустил стакан и выбежал из дома, не проронив больше ни слова.

Когда Джулиет зашла к матери за подносом, та спала – а может, притворялась. У Сары границы между крепким сном, полудремой и бодрствованием теперь настолько стерлись, что различить эти состояния было крайне трудно. Как бы то ни было, когда она заговорила с дочерью, ее голос был чуть громче шепота:

– Джулиет?

Джулиет застыла в дверях.

– Ты, должно быть, считаешь Дона, как бы это сказать, недотепой, – выговорила Сара. – Но дело в том, что он болен. У него диабет. Это тяжелый недуг.

– Да, – отозвалась Джулиет.

– Ему нужна вера.

– Удобная отговорка, – отрезала Джулиет; правда, негромко, – возможно, мать даже не расслышала ее слов, потому что продолжала говорить.

– Моя вера не так проста, – произнесла Сара с дрожью в голосе (и, как показалось тогда Джулиет, намеренно патетическим тоном). – Я не могу ее описать. Могу только сказать, что она у меня есть. Есть что-то такое, такое прекрасное. Когда мне становится плохо, совсем плохо, я… знаешь, что я себе говорю? Я говорю: ничего. Я говорю: скоро. Скоро я увижу Джулиет!

О великий и ужасный (и милый) Эрик!

С чего начать? У меня все в порядке, у Пенелопы тоже. С поправкой на обстоятельства. Она уже начинает ходить: уверенно гуляет вокруг кровати Сары, но отправляться дальше без взрослых еще не решается. Стоит прекрасная летняя погода; по сравнению с западным побережьем здесь жара. Даже в дождь. Дождь – это хорошо: Сэм с головой ушел в огородничество. На днях мы с ним сели в нашу колымагу и отправились развозить ягоды, малиновое варенье (которое готовит этакая юная Ильза Кох[20], которая обретается у нас на кухне) и молодую картошку, первую в этом сезоне. Настроение у Сэма радужное. Сара целыми днями лежит в постели: спит или перелистывает старые журналы мод. Недавно к ней в гости пришел священник, и мы с ним совершенно по-идиотски разругались на какую-то больную тему, вроде существования Бога. Но в целом все идет своим чередом…

Джулиет нашла это письмо много лет спустя. Должно быть, Эрик не выбросил его по чистой случайности – оно ведь не играло особой роли ни для него, ни для Джулиет.

В родительский дом она вернулась лишь однажды, приехав на похороны Сары, через несколько месяцев после того, как написала это письмо. Айрин в пределах видимости не оказалось, и Джулиет не припоминала, чтобы сама спросила или от кого-то услышала, куда та делась. Скорее всего, вышла замуж. Через несколько лет и Сэм устроил свою жизнь. С коллегой-учительницей, доброжелательной, миловидной, здравомыслящей женщиной. Он переехал к ней, а дом, в котором жил вместе с Сарой, пустил под снос, чтобы расширить огород. Когда жена Сэма вышла на пенсию, они купили автоприцеп и завели привычку отправляться в долгие зимние путешествия. Дважды навестили Джулиет в Уэйл-Бей. Эрик покатал их на баркасе. Он быстро нашел общий язык с тестем. Друзья до гроба, как выражался Сэм.

Читая письмо, Джулиет содрогнулась, как содрогается любой, неожиданно обнаружив чудом уцелевший неприглядный отголосок прежнего, выдуманного себя. Ее поразило резкое несоответствие между этой беспечной маской и мучительными воспоминаниями о том времени. Затем Джулиет решила, что в то лето, видимо, произошла какая-то перемена, не отложившаяся у нее в памяти. Перемена в отношении к месту, где ее дом. Не к деревушке Уэйл-Бей, где она жила с Эриком, а к тому месту, где дом ее был раньше, в прежней жизни.

Поскольку все, что происходит дома, ты изо всех сил стараешься защищать до последнего.

Но она не защитила Сару. Когда та сказала: «Скоро я увижу Джулиет», она не нашлась с ответом. Неужели ничего не придумала? Неужели это оказалось настолько трудно? Просто сказать «да». Для Сары это было бы так важно, а ей самой далось бы почти без усилий. Но она отвернулась, отнесла на кухню поднос, вымыла и вытерла чашки, а с ними и стакан из-под виноградной газировки. И все расставила по местам.

Молчание

Во время короткой переправы между Бакли-Бей и островом Денман Джулиет выбралась из машины и перешла на нос парома, обдуваемый летним бризом. Ее узнала стоявшая там женщина, и они разговорились. Люди нередко обращают внимание на Джулиет, спрашивают себя, где могли ее видеть, и порой вспоминают. Она работает на региональном телевидении: берет интервью у интересных людей, ведущих необычный образ жизни, и умело направляет беседы за круглым столом в программе «На злобу дня». Сейчас у нее короткая стрижка, максимально короткая, а волосы темно-каштановые, под цвет оправы очков. Ее нередко можно увидеть в черных брюках (как, например, сегодня), кремовой шелковой блузке и, реже, в черном пиджаке. Как сказала бы ее мать, у Джулиет «неординарная внешность».

– Прошу прощения. К вам, наверное, постоянно лезут с разговорами.

– Ничего страшного, – отвечает Джулиет. – Вот если бы я шла от зубного или что-то в этом духе…

Женщина эта – примерно ровесница Джулиет. Без макияжа, волосы длинные, черные, с проседью, джинсовая юбка в пол. Она живет на Денмане, и Джулиет спрашивает, что ей известно про «Центр духовного равновесия».

– Там сейчас находится моя дочь, – объясняет Джулиет. – Уже полгода. Не знаю, как правильно это назвать: община или курсы. Впервые за шесть месяцев мы с ней договорились о встрече.

– У нас несколько подобных мест, – отвечает женщина. – Растут, как грибы, потом исчезают. Ничего предосудительного, конечно, в этом нет. Они же обычно располагаются в лесах и отрезаны от населенных пунктов. Хотя, наверное, люди для этого и уходят в общину, правда ведь?

Она предполагает, что Джулиет соскучилась по дочери, и Джулиет подтверждает: да, очень.

– Я в некотором роде избалована. Ей двадцать лет, моей дочери, – в этом месяце исполнится двадцать один, но мы почти никогда не разлучались.

Женщина сообщает, что ее сыну тоже двадцать лет, одной дочери восемнадцать, младшей пятнадцать, и порой она готова приплатить, чтобы только они удалились в какую-нибудь общину, хоть поодиночке, хоть всем скопом.

Джулиет смеется:

– Понимаю. Но у меня она одна. Хотя, конечно, не поручусь, что через пару недель мне не захочется отправить ее обратно.

Такие вот любовные, но ворчливые материнские беседы даются ей без труда (Джулиет – мастерица на жизнеутверждающие реплики), но, по правде говоря, Пенелопа редко давала ей повод для недовольства, и, положа руку на сердце, Джулиет могла бы сказать, что без общения с дочерью ей трудно выдержать даже сутки, не говоря уже о шести месяцах. Летом Пенелопа подрабатывала горничной в Банффе, откуда выбиралась в туристские поездки: на автобусе – в Мексику, автостопом – в Ньюфаундленд. Но она всегда жила с Джулиет и никогда не исчезала на полгода.