Любовник тетушки Маргарет - Мейвис Чик

Фишер, обняв меня за плечи, повел в тот конец L-образного зала, где было меньше людей и, следовательно, ниже вероятность быть подслушанными.

— Этот парень по богатству вполне может соперничать с Ага-ханом, — прошептал он мне на ухо и рукой, в которой держал бокал, указал на стену. Я взглянула. — Вот чего он хочет.

— Недурной вкус, — заметила я, стараясь не выдать волнения, но надолго меня не хватило, и я простодушно призналась: — Я тоже ее хочу. Я ее обожаю. Всегда обожала.

Речь, разумеется, шла о «Головке девочки» Матисса.

— Она того заслуживает, — без всякого ёрничества согласился Фишер и, с несвойственной ему импульсивностью залпом опорожнив бокал, добавил: — Но она ее не получит. Я хочу сказать — Борджиа. Я думаю… — вид у него действительно сделался задумчивым, — Джулиус не хочет ее продавать — по крайней мере так он говорит.

— Мне он тоже сказал, что не хочет.

— Но остается вопрос, чего хочет Линда.

— Она хочет бассейн, — выпалила я.

Фишер с недоверием взглянул на меня:

— Хокни?[21]

Я рассмеялась. Забавно, насколько люди бывают сосредоточены на своей профессии.

— Не картину, а настоящий бассейн. — Я изобразила плавание брассом. — Кафельная облицовка, тенты, голубая вода… дорогостоящее, как ты понимаешь, удовольствие…

Фишер возмущенно поднял бровь:

— Матисс в обмен на бассейн?! — Он допил вино, пригладил волосы на висках — забавный мужской жест, а в данном случае еще и гладиаторский, как мне показалось, — и решительно направился к заговорщицам.

Я видела, как он подошел к ним, улыбнулся медоточивой улыбкой человека, вознамерившегося улестить собеседника, обнял обеих за плечи и притянул к себе. Мне ужасно хотелось узнать, что он им говорит, но тут подошел Джулиус. Наполнив мой бокал, он церемонно заверил, что чрезвычайно рад меня видеть, и сразу же отошел. Я рассердилась, потому что почти ни с кем из гостей не была знакома. Он наказывал меня тем, что никому не представлял, хотя прекрасно понимал, как положено вести себя воспитанному хозяину. Не слишком благородно с твоей стороны, Джулиус, мысленно упрекнула я, оглядываясь по сторонам и постукивая пальцем по бокалу. В дальнем углу гостиной маячила одинокая спина седовласого мужчины, высокого, в аккуратном темно-сером костюме. Он разглядывал викторианскую картину, изображавшую бедного, но честного земледельца и его миловидную жену, которые, в свою очередь, с ласковым восторгом взирали на овцу и ее новорожденного ягненка. У меня картина вызывала раздражение, поскольку окна домика, нарисованного на заднем плане, были чище моих, на ногтях у крестьянской четы не было дурацких блесток, а фартук на округлившемся животе женщины белизной превосходил кукольную ванночку. Ох уж эти несносные прерафаэлиты!

— Смысл послания предельно ясен, — приблизившись, обратилась я к спине. — Овца родила ягненка — символ Спасителя, явившегося на землю, чтобы взять на себя людские грехи. Жена крестьянина на сносях — этим художник хочет сказать, что, несмотря на всю греховность действий, приведших ее к такому положению, Бог простит… — Спина начала поворачиваться. Я хмыкнула и добавила: — Простит, поскольку действия эти не доставили ей никакого удовольствия и, лежа на спине, она только и делала, что молилась за добрую старую Англию…

На этих словах неизвестный господин окончательно повернулся ко мне лицом и неуверенно — я бы даже сказала, нервно — улыбнулся. Только тут я сообразила, что его костюм сшит из ткани того особого серого цвета, который называют «церковным». Кстати, его подбородок подпирала жесткая полоска пасторского воротника, такого же персильно-белого, как передник на животе крестьянки.

— Очаровательно, — сказал он. — Прелестная картина. Вы разбираетесь в живописи?

— Ну… — ответила я, потупив взор, кроткая, как агнец пред ликом Господа. — Просто я знаю, что мне нравится.

Вскоре вернулся Фишер, и мы с ним вышли прогуляться в сад. Сад почти сплошь состоял из спланированных опытным дизайнером кустарников, лужаек, фигурно подстриженных фруктовых и хвойных деревьев. Все традиционно, ничто не изумляло взгляда.

— Бассейн изменит здешний вид, — заметил Фишер. — К сожалению. — Выглядел он весьма самодовольным.

— Что ты задумал? — спросила я.

— Ничего особенного. Просто хочу немного замутить воду. — Подняв голову, он посмотрел на покрытое облаками небо. — Похоже, дождь собирается.

Я остановилась:

— Прекрати пудрить мне мозги. Признавайся.

Он улыбнулся, все так же глядя на небо:

— Я не сделал ничего порочащего мою профессиональную репутацию. К тому же я ведь почти отошел от дел…

— Мне никогда и в голову не могло прийти, что ты способен совершить порочащий профессию поступок. Но сейчас ты говоришь как провинившийся!

— Я сказал миссис Борджиа, что, по слухам, в будущем году на рынке появится несколько произведений Матисса. Вот и все.

— И что из этого следует?

— Ничего. Просто, когда Линда пошла принести нам что-нибудь выпить, я сообщил даме, что эти Матиссы будут первоклассными.

— Ты хотел ее уверить, что Матисс Джулиуса не первоклассный?

— Всего лишь намекнул. Дураку понятно, как хорош — исключительно хорош — этот портрет, но ни Лукреция, ни Линда не разбираются в живописи. Я также посоветовал Линде, которая была несколько уязвлена тем, как быстро ретировалась синеволосая леди, немного подождать и сориентироваться на рынке. А это универсально мудрый совет.

— По-моему, это хулиганство.

— Вовсе нет. Посмотри-ка вон на того дрозда. Полагаю, он рекомендует нам вернуться в дом. Гм… так о чем бишь мы? Ах да, вовсе это не хулиганство. Я всего лишь объяснил хозяйке, что лучшую цену можно взять, продавая вещи в комплекте. У миссис Мортимер прекрасная коллекция работ художников школы Сент-Ива,[22] поп-арта, они подобраны тематически и хронологически. Людям нравится, когда нечто выстраивается в историю. Этот же Матисс торчит одиноко — фрагмент, прекрасный, но фрагмент. — Фишер искоса взглянул на меня. Мы почти подошли к дому. — Я еще сказал, что выгоднее было бы продать комплект офортов Пикассо… — Он распахнул передо мной дверь. — На это Линда ехидно заметила: «Но он же принадлежит ей», — имея в виду тебя…

— Очень скоро я выставлю его на аукцион.

— Тебе так нужны деньги?

— Пока нет, — сказала я. — Просто эти офорты мне не нравятся. И в любом случае мне было велено их продать.

— Повремени. По крайней мере пока, — сказал он. На нас надвигалась Линда. — Это мой совет. Только что Волларовский цикл[23] был продан за куда меньшую цену, чем он заслуживает. А твоя коллекция — всего лишь фотогравюры, к тому же сомнительные в сюжетном отношении.