Гномы к нам на помощь не придут - Сара Шило

Пойдем дальше. Если я хочу выбрать себе какого-то муравья, я должен сделать так, чтобы он отличался от других. Чтобы у него на теле был какой-нибудь знак, который бы сразу бросался в глаза. Но такой, чтобы сам муравей от этого не умер. Короче, сколько я об этом ни думаю, всегда прихожу к одному и тому же выводу: когда я еще сидел в животе матери, Бог решил меня пометить. Чтобы Ему было видно меня издалека и Он бы не перепутал меня с кем-нибудь другим. И еще я думаю, что иногда, по ночам, Он очень переживает. Из-за того, что не может жить в мире, который сам же создал. И я Его очень хорошо понимаю: ведь тот, кого Бог избрал, понимает страдания Бога лучше, чем все остальные.

За то, что Он меня избрал, я Ему очень благодарен. Поэтому, когда Он вкладывает мне в голову какую-нибудь идею, я не спрашиваю себя, зачем Он это сделал. Вместо этого я просто стараюсь найти способ, как именно сделать то, чего Он хочет.

Дуди

Я сплю и вдруг чувствую на себе руку Ицика. Я переворачиваюсь на живот, но он меня не отпускает.

— Отстань! — кричу я.

— Не ори, — говорит он, — ты так весь дом разбудишь. Я что, каждый день тебя бужу, что ли? Уймись. Если я тебя разбудил, значит, есть причина. Понял?

— Ты мне такой сон испортил, такой сон…

— Какой еще сон? Что тебе приснилось?

— Не помню. Ничего не помню.

— Так чего ж ты хнычешь?

— Потому и хнычу. Если бы помнил, не хныкал бы. Постой-постой, вспомнил! Лошадь! Я видел лошадь. Она была очень красивая: вся черная и с белым таким пятном на лбу. Я на нее залез, и тут вдруг такая песня зазвучала… Мне прямо плакать захотелось. А больше ничего не помню. Загубил ты мой сон, загубил.

— Небось еще и девчонку симпатичную видел, да? В черной юбке такой до пола. Передник белый, а волосы — длинней, чем у Эти. Угадал? Наверное, стояла на балконе и плакала из-за того, что ты уходишь.

— Откуда ты знаешь? Откуда ты можешь знать, что мне приснилось? Мы что — и во сне с тобой всегда вместе, да? Как в жизни?

— Да какие там, Дуди, сны. Я всю ночь глаз не сомкнул. Просто мы с тобой в кино ходили, помнишь? Вот из этого фильма весь твой сон и вышел. Там как раз одна такая девчонка была, забыл? Ну, которая еще плакала перед самым перерывом. Перед тем, как Шушан нас с тобой выгнал. Жалко только, что он раньше нас не выгнал. Чтобы тебе разные глупости в голову не лезли.

— Слушай, а точно. Как же это я забыл, а? Ну зачем ты меня разбудил? Сплю себе, как убитый, ни о чем не думаю. Так нет, надо обязательно прийти и меня разбудить. Чего случилось-то? Говори уже. Хватит мне тут мозги фильмами пудрить. Ты же сказал, что-то случилось. Нет?

— Сначала скажи, какого цвета перья на голове у Далилы.

Я решил, что он окончательно сбрендил. Сам же говорил, что, когда все будет готово и когда мы Далилу выдрессируем, мы ее просто на окно посадим — и все. А сами будем спать, как короли. Так и сказал: «как короли». А теперь приходит среди ночи и требует, чтобы я сказал, какого цвета перья у Далилы. Вцепился мне в руку — да крепко так, будто сам уже хищной птицей стал — и не отпускает. Между прочим, пальцы у него — они и в самом деле кривые, как птичьи когти.

— Ну-у… какого у нее цвета перья на голове… — говорю. — Самого обычного. Такого же, как и на теле.

— Ладно, — сказал он. — Пошли на нее посмотрим.

Вот, смотри, — продолжал Ицик, когда мы пришли в его комнату. — Раньше у нее на голове перья были такие, как и везде, верно? Мы ее поэтому за самку приняли, так? И в той книжке про птиц было написано, что она самка. А теперь погляди, что с ней стало. Я уже несколько дней на нее смотрю и глазам своим не верю. У нее на голове перья самца появились, видишь? Еще дня два, и у нее вся голова станет, как у самца. Короче. Я хочу, чтобы теперь на нее посмотрел ты. Может, мне все это просто мерещится, а?

— А ведь правда, — говорю я. — У нее и в самом деле серые перья появились. И еще такие… ну, синеватые, что ли.

— Да что же это такое? — взвыл Ицик. — Что же это делается? Сначала у нее изменился цвет хвоста. Ну, я подумал, что из-за летней жары. Потом покраснел живот. Я опять подумал, что это пустяки. Она же девчонка, правда? Вот ей и захотелось красное платье с черными точками. Поносит-поносит и снимет. И станет такой, как раньше. А потом смотрю — старый цвет не возвращается. И мало того что не возвращается, так она еще и в самца превращаться начала! Вот так вдруг ни с того ни с сего взяла меня да и предала! Нет, ты скажи мне, Дуди, как такое может быть, а?

— Ну не надо так, Ицик, перестань, — попытался я его успокоить, видя, что он весь дрожит. — Ты же знаешь, почему она начала меняться.

— Замолчи! — крикнул он. — Не говори ничего!

— Нет, — разозлился я, — не замолчу! Ты мне мой самый лучший сон испортил! Я тебе все скажу, понятно? Это все из-за твоей дурацкой дрессировки. Да ты ее просто замучил, на волю не отпускаешь, жизни не даешь радоваться. Даже салаг в армии — и то так не мучают. Говорил, что она королевна, что она в небе летает. Говорил, что она с Богом на одном этаже живет, дверь в дверь. Королевной всех птиц называл. Даже какашки, говорил, у нее красивые. А сам? Посмотри, что ты с ней вытворяешь. Пограничницу из нее какую-то сделал. Что это за королевна такая, если она весь день от голода орет? Если бы ты ее кожаным ремешком не привязал, она бы от тебя уже давно в небо улетела. Точно бы улетела. А привязанная она — куда улетит? В раковину, что ли? Она просто хочет тебе этим сказать, что больше твоей рабыней быть не желает и по твоей указке жить не будет. Сама теперь будет решать, что ей делать. Вот поэтому-то у нее перья и изменились. Ты ведь, если тебе чего в башку взбредет, ты сразу думаешь, что ты прям гений незнамо какой. Как рогом упрешься — трактором не сдвинешь. А ведь она птица, у нее рта нету, она тебе «нет» сказать не может. Вот она теперь тебе этими своими перьями «нет» и говорит.

Семь вечера. Мы с Ициком сидим в опустевшей школе. Целый день мы думали и гадали, как сюда попасть. Нам нужно было позарез добраться до этой книжки. Ну, про птиц. Которую я в учительскую подложил. Только мы не знали, как войти: школа была закрыта. Но, на наше счастье, в полседьмого пришел Цион Ашемеш и оставил дверь открытой. Мы юркнули вслед за ним, спрятались и стали ждать, пока он уйдет. Ицик все время боялся, что Далила закричит. Наконец Цион ушел и мы пошли в учительскую. Книга лежала на том же самом месте, где я ее оставил. Мы нашли в ней нужные страницы, и все подтвердилось. Оказалось, что Далила действительно превращается в самца.

Я вижу, что Ицик вот-вот начнет психовать, и мне становится не по себе.

— Слушай, — говорю, — а может, в фильме про Кес она тоже в самца превращается, а? Мы же его до конца не досмотрели, верно? Если бы тогда Шушан в перерыве на сцену не залез и не заорал бы «Братья Дадон, немедленно покиньте помещение кинотеатра!»… Может, в конце концов оказалось бы, что с Кес произошло то же самое? А? Как ты думаешь?

Помню, как мы стоим с Ициком возле входа в кинотеатр — с одним билетом на двоих, — разглядываем фотографии и вдруг он говорит:

— А знаешь, Дуди, когда смотришь какой-нибудь фильм, то как будто в другой мир попадаешь. Нет, правда. Словно ты в раю. Небо такого цвета, просто с ума сойти. Снег — белый-пребелый. А лошади? Таких лошадей в жизни не бывает. Только в кино. Одно только жалко — что сторож в этом раю не ангел какой-нибудь, а эта сволочь Шушан. Ладно. Давай все равно попробуем как-нибудь проскользнуть.

Он вошел первым и показал билет. Шушан оторвал ему корешок и пропустил. Но когда я, стараясь не смотреть на Шушана, попытался прошмыгнуть вслед за Ициком, Шушан крепко ухватил меня за штанину.

— О, кого я вижу! — радостно воскликнул он. — Никак месье Дадон к нам пожаловали? И куда же это вы, худенький вы наш, так нагло прете, позвольте вас спросить? Разве вы не знаете, что для того, чтобы войти в кинотеатр, нужно, так сказать, посадить свой карман на небольшую диету, а?

Он посмотрел на Ицика, который ждал меня и не проходил, и ехидно продолжил:

— Видите ли, месье Дадон, дело в том, что я пропускаю людей исключительно по их ногам. Именно по этой причине, изволите ли видеть, я здесь на детском стульчике и сижу. Раньше вы все пробирались сюда без труда, потому что я смотрел только на ваши головы. И пока я на них смотрел, внизу у меня сразу несколько безбилетников пролезали. Однако теперь, месье Дадон, ваш покорный слуга Шушан поумнел. Теперь у него все просто: две ноги — один билет. Как в Ноевом ковчеге. Правую ногу показал, левую показал, на обеих брюки одинаковые, обувь одинаковая — значит, проходи. Потому что, изволите ли видеть, месье Дадон, голова, она, как бы это вам сказать, дело такое, обманчивое; ее куда угодно засунуть можно, а вот ноги — их от земли не оторвешь: летать-то мы ведь еще не научились, правда? Такие вот дела, месье Дадон. Приклеены мы к нашей земле-матушке, приклеены. Чтобы не забывали, откуда пришли и куда уйдем.