Управление - Андреас Эшбах

настоящая любовь, – произнес Леттке и усмехнулся, потому что надеялся именно на такой поворот. – Ну ладно. По рукам. – Своим товарищам он приказал: – Держите парня покрепче!

Затем свободной рукой он смел все с кухонного стола – посуду, столовые приборы – все, что там было, полетело на пол. Вслед за этим он схватил девушку, поднял ее на стол, распахнул халат, раздвинул ее бедра и придвинулся к ним.

В тот момент, когда он расстегнул свои штаны, она его узнала:

– Ойген?

Она была той девочкой, которая хотела посмотреть, как он мастурбирует перед ними, чтобы вернуть обратно свою одежду. Тогда, когда он был еще слишком молод, чтобы вообще понять, о чем идет речь.

– Вот мы и встретились снова, – ответил Леттке и взял ее.

Юстус взвыл как загнанный бык, зарычал, извивался так, что четверым приятелям пришлось приложить усилия, чтобы удержать его. Они сунули ему в рот кухонное полотенце, настолько плотно, что у него чуть глаза на лоб не полезли, пока Леттке занимался его подругой. Он взял ее резко, заставил кричать, и ему было все равно, кричала она от боли или от удовольствия. В любом случае это звучало одинаково.

Когда с ней было покончено, он выпустил ее, оставил лежать на кухонном столе, ревущий, дрожащий комок, застегнул брюки и спросил:

– Итак, кто следующий?

Но никто из них не осмеливался, только смущенно смотрели на него.

– Ну, значит никто, – небрежно бросил Леттке. – Тогда уходим.

– Но…

– Никаких «но». Мы пообещали даме, что пощадим ее любовника, если она сделает все, что мы хотим. И немец держит свое слово, не так ли? – Он кивнул в сторону коммуниста с кухонным полотенцем во рту, который неподвижно глядел перед собой. – Отпустите его. А потом уходим.

* * *

Когда они вышли из многоквартирного дома, Ойгену Леттке показалось, что мир преобразился, словно за всеми этими камнями и сталью, асфальтом и пустым черным ночным небом стала видна вторая реальность, лихорадочная, пульсирующая, пьянящая действительность, истинная природа бытия. Он шел пружинящим шагом, несся, почти парил, а остальные изо всех сил пытались не отставать от него.

– Ах ты, сукин сын, – выдохнул Людвиг с восхищением. – Что ты сделал с этой… как ты ее удовлетворил!..

– Ты тоже мог бы, – отозвался Ойген и засмеялся, звук его смеха взлетел к жаркому черному небу над ними и прикончил звезду.

Людвиг что-то пробормотал о том, что кто-то должен был это сделать, но не каждый так устроен и так далее. Слова как пузыри, как пена, скапливающиеся в грязном желобе.

– Ты знаешь, что случилось? – спросил Ойген.

– Нет. И что же?

– Теперь я совершенно испорчен для брака.

8

С момента исчезновения Рут Хелена чувствовала себя одинокой, и иногда она предпочитала проводить школьные перемены в туалете, а не во дворе, чтобы избавить себя от необходимости торчать там в одиночестве. Но теперь этому настал конец, потому что она вступила в Союз немецких девушек (СНД), под давлением родителей, которые считали, что там она завяжет знакомства и все в таком духе. Не говоря уже о том, что рано или поздно это все равно станет обязательным для всех подростков; этого хотел фюрер.

В поисках униформы, которую нужно было надевать на все мероприятия СНД, она обегала весь город, потому что для ее матери все было недостаточно хорошо. Рекомендованной белой блузке следовало не только хорошо выглядеть и быть выполненной из хорошей ткани, но и иметь пуговицы на талии, к которым можно было пристегнуть также предписанную темно-синюю юбку, чтобы та не сползала, например, во время маршировки. Потому что маршировать она будет много, предполагала мама, маршировать и петь веселые песни. И то и другое пойдет ей на пользу – никаких сомнений.

Худо-бедно один только черный треугольный шарф, который следовало носить на шее, нашли быстро; была только одна модель с кожаным узлом в комплекте, через который протягивались передние концы. Для всего остального тоже были предписания, целый информационный листок: никаких туфель на высоком каблуке, никаких шелковых чулок, из украшений допускались только кольца и наручные часы, но никаких ожерелий, сережек, никаких брошей и так далее. Как бы то ни было, гольфы и туфли можно было выбирать самостоятельно. Но Хелена выбрала белые гольфы, которые носило большинство, просто потому, что они выглядели лучше всего.

Они на самом деле много маршировали. Нога в ногу по городу, следуя за древком с флагом, нести который было особой честью. Эту честь Хелена еще не заслужила, маршировали с рюкзаком на природе, что больше напоминало поход, который часто заканчивался костром и совместным приготовлением пищи. Умение готовить было крайне важно; немецкой женщине полагалось быть способной создать для своего мужа уют в доме, придающий ему сил быть героем для своего отечества. Примерно так написали в журнале «Немецкая девушка», Хелена теперь регулярно его получала.

И пели они тоже действительно много. Хелене пришлось выучить много песен, таких, как «Мы маршируем по германской земле», «Верная любовь до гроба» или «Дикие гуси шумят ночью». Была целая книжка, полная песен, которую из-за переплета можно было перепутать со сборником церковных песнопений. Они занимались ритмической гимнастикой на открытом воздухе под руководством неуклюжей учительницы по фамилии Леммле, которая постоянно кричала: «Гармония! Грация! Покой в ваших телах!» Зимой устраивались вечера поделок и рукоделия, к неудовольствию Хелены, она быстро теряла терпение ко всему, где требовались умелые пальцы. «И это дочь хирурга?» – не раз слышала она.

Настолько идиллически, как это звучало вначале, в любом случае не было. Да, теперь она много времени проводила с другими девушками, и да, бывала на свежем воздухе чаще, чем раньше, но многие групповые встречи все же были бесполезной тратой времени, особенно когда на улице шел дождь. Тогда все сидели в каком-нибудь пустом помещении, бесконечно занимались сбором членских взносов или заполнением каких-либо списков, а затем читали вслух одну из книг фюрера, и при обсуждении, следовавшем за чтением, никто не знал, что сказать. Но посещение собраний было обязательным; отсутствующие должны были приносить письменные извинения, и слишком часто болеть тоже было нельзя, потому что фюреру нужны здоровые, энергичные, грациозные женщины!

Да, теперь она много времени проводила с другими – так много, что Хелена уже давно затосковала по часам одиночества!

Ее тело начало меняться. «Теперь ты становишься женщиной», – сказала ее мать, а отец с медицинской точностью объяснил ей, что происходит в ее теле и для чего все это нужно.

– Твое тело, – подытожил он, – готовится к тому, чтобы ты стала матерью.

Матерью? Она? Хелена теперь часто критически рассматривала себя в зеркале после душа. Хоть она и пыталась судить беспристрастно, но все же каждый раз приходила к выводу, что ее глупая соседка по парте Вероника была