Не говори маме (СИ) - Степанова Саша

— Преле все равно никто не верит. — От моей откровенности она окончательно тушуется. — Ты так легко об этом говоришь…

— Вряд ли легче, чем Илья.

— По-другому. Как звали твоего парня?

— Неважно, — говорю я и налегаю на уборку. Придется повторить все проделанное еще раз пять, чтобы результат стал сколько-нибудь заметен.

— Почему вы расстались?

— Неважно.

— Ты его все еще любишь?

— Нет. — Я впервые признаюсь в этом кому-то, кроме себя. И впервые — вслух. — Но помню. Так что никакие новые отношения в мои ближайшие планы, как ты понимаешь, не входят. Тем более с Ильей.

— Он мерзкий. Не представляю, как вообще с ним можно захотеть.

«Из жалости», — думаю я, но вслух ничего не говорю.

— Я бы хотела его добиться, — снова подает голос Стася. — А Вика, наоборот, говорит, что мечтает разлюбить. Но он запал на тебя.

Это она не об Илье, конечно, — о Джоне. Бедный мой человек. Я понимаю, почему Джон тебе нравится: красивый мальчик, будто бы не отсюда. Отменный манипулятор. Но я все еще тушенка, в то время как вы, ты и твоя подруга, — вскрытые и вылизанные пустые банки. Всего этого ты, разумеется, никогда от меня не услышишь.

— Мне жаль, — говорю я. — Это пустая трата времени.

Она обнимает меня за плечи. Настолько неожиданно, что я роняю швабру и просто стою, стиснутая кольцом ее рук.

— Не встречайся с ним, пожалуйста, — шепчет Стася хриплым прокуренным голосом. — И без тебя все сложно.

— Помоги мне сдвинуть шкаф, — прошу я, и мы двигаем чертов шкаф, сам по себе не тяжелый, но забитый чем-то — не знаю чем — настолько, что я опасаюсь за его сохранность — нет, стоит, хоть и кренится во все стороны сразу. Я смахиваю шваброй паутину со стен и потолка и заново осматриваю вагончик, пытаясь представить, каким он станет. — Матовый черный, — говорю, подняв указательный палец. — Слева будет надпись: «Если ты выбрал нечто, привлекающее других, это означает определенную вульгарность вкуса»[14]. А здесь… Хм.

Я смотрю на Стасю. Она тоже глядит на меня во все глаза, чем в некотором смысле мне льстит.

— «И не могу сказать, что не могу жить без тебя — поскольку я живу»[15].

— Ты гений, — выдает Стася и сбегает, не закончив работу. Полку шкафа она протерла кое как, придется переделывать.

Кивая в такт «экспериментируем, рядим, судим, милуем нас без нас»[16], я передвигаю кресло к двери и роюсь в шкафу в надежде на то, что предыдущий владелец гаража был хозяйственнее Джона и оставил нечто большее, чем гору пустых бутылок, — так и есть. На антресолях, за стопками дисков, которые обещают мне нескучную компанию на всю неделю, хранится коробка из-под обуви с инструментами: ржавый молоток, плоскогубцы, клубок проводов и разнокалиберные гвозди. С этой коробкой, прижатой к груди, я сажусь на диван и начинаю выбирать самые прямые: три, шесть, девять — двенадцати вполне хватит. К счастью, потолки здесь настолько низкие, что стремянка мне не понадобится — достаточно обычного стула, и он играет под моими ногами, как взбесившаяся лошадь, намеренная сбросить ездока. Успокоив себя тем, что в случае чего падать придется с не слишком большой высоты, я вколачиваю по шесть гвоздей в две противоположные стены, растягиваю на них свои гирлянды, чтобы посмотреть, как они будут выглядеть, и выключаю свет.

Теперь совсем хорошо.

Возня с компакт-дисками меня успокаивает. Я беру каждую коробочку в руки, открываю ее, проверяю, на месте ли диск (иногда это оказывается не так) и откладываю в сторону те, которые хотела бы послушать. Прямо сейчас компанию мне составляет медитативная ранняя Линда, а я в полный рост вытягиваюсь на диване, чувствуя, как хрустит позвоночник. Рассматриваю гирлянды — белые, с домишками, звездами и тюлевыми розочками. Осталось только покрасить стены в черный и написать цитаты из Бродского, которые были в моей комнате — я не придумала ничего нового, восхищенный взгляд, которым наградила меня Стася, не заслужен. Напоследок я накрываю кресло, диван, шкаф и низенькую тумбочку — всю мебель, что здесь есть, — купленной в «Хозтоварах» прозрачной пленкой.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Мы с Джоном условились так: я буду писать ему в «телеграме», что закончила, а он — приходить и запирать дверь. Он живет где-то неподалеку. Ключ всего один, сделать дубликат мне не позволили. Поэтому я шлю ему стикер «Бросай все», выключаю свет и выхожу на улицу. Для автобуса слишком поздно. Долго иду пешком, унося в наушниках «Обе две»[17], потому что мне необходимо заземлиться — погрузиться во что-то знакомое, а дома я засыпаю быстрее, чем успеваю положить голову на подушку, — проверяю только статистику подкаста. У первого выпуска почти тысяча прослушиваний.

***

Следующим вечером приходит Вика. Они со Стасей будто сговорились навещать меня по очереди, хотя в колледже по-прежнему не общаются и сидят за разными партами, даже в курилку ходят поодиночке. Вся эта история напоминает мне тот единственный раз, когда я в четырнадцать лет загремела в детскую городскую больницу, в офтальмологическое отделение, на целых две недели. Операцию мне не назначили, каждое утро я вставала в шесть и тащилась на закапывание и электрофорез. Уже тогда у меня был Март — втайне от моих родителей он приезжал ко мне с фруктами и конфетами. Время от времени в нашу палату привозили кого-то после общего наркоза, и остальные наперебой задавали ему вопросы, чтобы поржать над неадекватными ответами, и смачивали прооперированному губы, потому что пить было запрещено, — только сейчас я понимаю, что это были ребята без семьи: работники детских домов их не навещали. Я старалась держаться ото всех подальше, в пять утра на ощупь заплетала косу и в шелковой пижаме шла на процедуры, но за завтраком на меня обязательно пристально смотрел кто-то из мальчишеской палаты, и я мгновенно вставала и уходила к себе, чтобы почитать, а потом ко мне присылали «гонца» с просьбой о встрече. Я так и не закончила лечение, потому что свалилась с температурой и насморком, и меня тут же выписали домой — я просто не могла больше выносить этого попеременного внимания и необходимости прятаться от ухажеров за фикусом.

Вика и Стася тоже приходят в гараж по очереди, а неловкость за них чувствую я. Но сегодня я подготовилась: у меня есть два валика и достаточно краски, чтобы работать вдвоем.

— Ух! — восклицает Вика.

— Ничего себе! — говорит она же.

— Неплохо, да?

Бумбокс по прежнему бормочет голосом Кинчева. Такими темпами к концу недели мы ничего не успеем.

— А почему черный?

— Как тот мужик, что постоянно за мной ходит. Не знаю только, это один или разные, — пытаюсь пошутить я, но в ее взгляде плещется пустота. — Я решила пойти от обратного. Раз нельзя увеличить эту коробку, сделаю ее как можно меньше. Пускай здесь будет тесно, кого я обманываю, но уютно, как… В хоббичьей норе. Ты же читала Толкина? Ладно, хотя бы смотрела? Помнишь, где жил Фродо? В норе. С круглой дверью. Под землей. Нет? Ну ладно.

Водоэмульсионная краска почти не пахнет и ведет себя прилично: хорошо ложится и не течет. Я чувствую себя офигенным профессионалом. Из-под моих рук выходит черный матовый космос. Пустота, которую нужно наполнить светом и смыслом.

— Как в гробу, — комментирует Вика. — Давай отдохнем, а?

Она открывает тумбочку, в которую я не догадалась заглянуть, извлекает оттуда ополовиненную бутылку портвейна «777» и смотрит на меня вопросительно.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Ты пей, а я не буду.

Мои таблетки не совместимы с алкоголем. Я жду, когда же она спросит про Илью, но Вика помалкивает. Пока я катаю валик по ее половине стены, потому что сейчас та напоминает ткань в мелкий рубчик, Вика несколько раз прикладывается к бутылке. Это выглядит так, словно она готовится к разговору и пьет для смелости.