Не говори маме (СИ) - Степанова Саша

— Майя, — касается он моего плеча.

— Приехали?

— Ага. Пойдем чего-нибудь перехватим.

Я выбираюсь наружу, слишком помятая и краснокоммунарская, но никто этого не замечает, никому нет до нас дела, какое счастье — совсем никому. Я надеваю солнечные очки и улыбаюсь небу над Большой Полянкой, пока Савва закрывает машину, оплачивает парковку и возвращается, чтобы взять меня за руку.

— Ты знаешь, куда идти?

— Саня уже подъезжает к «Полянке», давай ее встретим?

— Мне это ни о чем не говорит, — смеется Савва. — Но давай.

И мы идем к метро встречать Саню, особо не разговаривая, смотрим на дома и прохожих — и те и другие прекрасны. Не хочу становиться приезжей — я отсюда. И обязательно вернусь, только позже, чем собиралась. На год или два. Одна или…

«Я здесь! — пишет Саня. — Машу вам рукой».

— Вон она! — Я машу ей в ответ, и она спешит к нам, на бегу меняясь в лице. Савва, чувствую, притормаживает и наконец останавливается совсем, а та самая Саня, что писала статьи о бездомных для «Таких дел», Саня в распахнутой куртке, с пирсингом в ключицах и фиолетовыми волосами замирает напротив и всматривается в него, будто не очень хорошо видит.

— Я тебя знаю, — заявляет она. — Ты Барабашка. Осень прошлого года, Морозовская больница. Мы потом сидели в «ТоДаСё», и ты рассказывал, что просочился на обучение, когда они понизили возраст учеников до шестнадцати.

— Точно, — говорит он, и внезапно Саня обнимает его за шею, как хорошего приятеля, а он обнимает ее и тут же отпускает. — А это Майя.

— Я знаю. — Немного объятий достается и мне. — Куда пойдем?

— В Space Owl, — предлагаю я. — Мы там рядом машину оставили.

— А вы… — Саня быстро переводит взгляд с меня на Савву и обратно. — Из Красного Коммунара, что ли, приехали?

— Отличная память, — усмехается Савва.

— Профессиональное.

— Ладно, объясните мне уже… — Я иду между ними, и мне нравится легкость, с которой держится Саня, и нравится, что они знакомы, а я как будто давно знаю их тоже, и еще то, что у нас впереди много времени, чтобы поговорить обо всем-всем. — Почему он Барабашка?

Савва с притворным стыдом закрывает лицо и отворачивается, правда, на вопрос Сани, можно ли рассказать, все-таки кивает.

— Барабашка — его сценическое имя. Савва учился в Школе больничной клоунады здесь, в Москве, вообще-то туда берут тех, кто постарше, но у них как раз был эксперимент с детьми из детских домов, которым шестнадцать-семнадцать лет, а тут Савва: и меня возьмите. Взяли, и он работает, не слился. Только сейчас, наверное…

— Сейчас онлайн, — подает голос сам Барабашка, — из-за ковида нас не пускают в больницы.

— Это же круто! — Я беру Савву под локоть и пытаюсь поймать его взгляд, но он упорно не ловится. — Почему не рассказывал?

— А ты бы сказала, что боишься клоунов. Их сейчас все боятся, так стало… Модно, что ли.

— Да не боюсь я, это же просто люди. И ты человек.

Больше мы не говорим о клоунах. Саня рассказывает о том, что заинтересовалась «санитарами» после того, как прочла об убийстве Марта и моей травле в «телеграме» «Мэша»: скажи им спасибо за свою прекрасную жизнь — и с соседями побеседовали, и соцсети нашли. Вечером того же дня новость была на всех порталах, появилась ты (то есть я), но тогда еще не было понятно, что это сюжет, через пару дней — правильно? — сожгли твою машину, а ты, вместо того чтобы прятаться, пошла на ток-шоу, ну там известно, что было, они выяснили про все эпизоды убийств, у тебя изначально не было шансов на симпатию зрителей. Примерно тогда появилась мысль написать серию статей о том, кем были погибшие бездомные, и еще хотелось тебя поддержать, я помнила твой лайфстайл-блог в «инстаграме» и написала в директ. Ты не ответила (да, я испугалась и даже не открыла сообщение), а потом и блог удалила (я удалилась отовсюду).

А я называю имя Марта и не вздрагиваю, рассказываю о том, как сбежала в Красный Коммунар, потому что здесь меня узнавали на улицах. О дневнике, который получила буквально перед отъездом и не знала, что с ним делать, а когда поняла, тетя Поля решила, что он мне больше не нужен. И о Константине — сыне Рушки. Саня этого еще не знала.

Да, больше мы не говорим о клоунах, а когда договариваемся с Саней о созвоне, чтобы вместе записать последний выпуск подкаста «Не говори маме», и прощаемся с ней у метро, Савва обнимает меня за плечи и спрашивает:

— Ну что, теперь домой?

И я отвечаю:

— Теперь домой.

***

Не прислоняться. Там шипы вот такенные, проткнет — сам не заметишь. Думал, пальцы, глаза, плечи? Думал, теплое, мягкое? Не прислоняться, тебе же каждое утро вдалбливали, и по вечерам тоже, а ты читал и смеялся в себя — херня, канцелярщина, как «не забывайте свои вещи» и «уступайте места инвалидам». А вот еще висишь ты такой на поручне и от нечего делать переставляешь местами буквы: не ронять — не принять — не понять, а она говорит — не я. То молчит, как будто вообще не здесь, и вдруг — «не я», выстрел тебе в висок. Волосы взъерошиваешь, крепче к себе прижимаешь, но в руках пустота, куртка эта еще с заклепками, провод от наушников… А ты в ответ опять со своими тупыми приколами, хотя по глазам видишь, что она тебя за них презирает, и вот та самая первая игла в плечо, но пока что мягко — ш-ш… — ранение не смертельно, всего-то несколько капель на затоптанный пассажирами пол.

Кстати, здесь, на «Соколе», люди чаще всего падают на рельсы. Никто не знает почему. Просто факт. Если смотреть наверх, голова немного кружится.

Короче, жить можно, она как бы рядом, и ты во все это веришь, пока не открываешь дверь, а за ней темно, как в том долбаном туннеле, только нет никакой поездки из точки А в точку Б, зато есть двое — там, в темноте. И падение. Ее. Твое. Ваше. Смотришь на них, смотришь, смотришь. Убил бы, но только хватаешься обеими руками за ту штуковину, что торчит у тебя из груди, и пытаешься вспомнить слова, и пытаешься вспомнить, и пытаешься, но чтобы кричать, кричать, кричать, нужен голос, голос, голос, а у тебя его нет.

Ветер в лицо. Полупустая. Мать, наверное, уже дома. Телефон на беззвучном.

Ты собираешь в ладони то, что из тебя вытекло, и пытаешься вернуть обратно. Потом плюешь и оставляешь как есть. Идешь по улице от столба к столбу, спотыкаешься, падаешь в яму, ха-ха, в «Яму», ловишь спиной чье-то «пьянь малолетняя», встаешь на колени, шаришь по карманам в поисках сигареты, пальцы слипаются, ты оттираешь их снегом…

А, они эту ветку прорыли напрямик через кладбище. «Сокол», короче, это чьи-то бывшие могилы.

Ну живешь ты дальше, жрешь, пьешь, с виду такой же, как был, делаешь вид, что жив, все тебе вроде бы верят, и ты сам себе уже начинаешь верить, а потом раздается звонок в дверь — и ты по звуку понимаешь, что открывать не нужно, ты чувствуешь каждой клеткой, ты знаешь, что ждет тебя на той стороне, но все равно говоришь.

Да. Да. Иду. Да, но я ничего не заказывал…