Не говори маме (СИ) - Степанова Саша

— А ваша мама?

— Что?

— Вы хотели привезти сюда маму. Что вам помешало?

— Долго искал. А потом убили ее. Может, чаю, Майя? Черный или зеленый? С сахаром?

Меня потряхивает оттого, что я здесь, и он тоже здесь, и мы говорим обо всем этом, и мой бывший парень убил его маму, а я не журналист и не умею правильно задавать вопросы.

— Зеленый без сахара. Спасибо.

Пока он заваривает чай, я ставлю диктофон на паузу и хожу, рассматривая мебель и стены. Папы нет, а Константин — вот он, дышит, ходит, чаек попивает. Чаек, надо заметить, а не водку — тут я тихонько хмыкаю. Цветы вон развел на подоконнике. Я тоже пыталась, но они засыхали. Чтобы рассмотреть, отодвигаю штору: фиалки…

За окном, на заднем дворе дома, стоит вагончик Джона.

— Я заварил, — говорит Константин и ставит чашки на стол так осторожно, словно они могут взорваться.

Мы медленно садимся на свои места. Я уже слышала его голос. Это он хохотал, стоя на крыше вагончика, который торчит теперь на заднем дворе.

Никто не знает, что я здесь.

— Я видела вашу маму в метро. Она ждала вас.

— Знаю. Спасибо за передачу, ты очень хорошо о ней говорила.

Наши плечи расправлены. Мы не сводим друг с друга глаз.

— Ее убийцу тоже убили.

Он долго смотрит на диктофон и молчит. Кажется, будто ему нечего сказать. Внезапно я догадываюсь — протягиваю руку и касаюсь экрана. Запись больше не идет. Константин убеждается в этом и едва заметно кивает.

— Я в храме, — говорит, — перед Богородицей клялся, что больше с тобой ничего худого не случится.

— Потому что забрали у меня папу и Марта?

Прикрывает глаза ладонью и снова кивает. Вокруг будто становится на несколько градусов холоднее.

— Как вы узнали, что это сделал Март? Его адрес?

— Искал ее сначала. В больницах, в моргах. Когда нашел, похоронили уже за государственный счет: «невостребованное тело»… Документов при ней не было — ну сама знаешь. Стал спрашивать, чего как. Она ждала меня. У метро, где Наташкин дом. Наташка хахаля нашла и выгнала меня — мать не знала, думала, я мимо пройду и увижу ее. Там еще людей поспрашивал, люди многое видят, но не всем говорят… Журналисточке этой из твоей передачи вот рассказали. Ну и мне тоже, когда признался, что сын ее. Запомнили его — молодой, круглые очки, черные волосы, рюкзак с енотами. Я потом сидел там, на ее месте. И вас увидел, тебя и этого парня, еще подумал, что снаряд дважды в одну воронку, но выбора у меня, сама понимаешь, не было. Я его выследил. Они с дружком хотели меня, бл... — Он смотрит на меня и осекается. — Я жил рядом с ним, спал у его подъезда. Решили, я сявка позорный, и... Со мной можно как с матерью.

Трет лицо, как будто хочет содрать с него кожу. Глухо просит из-под ладоней:

— Чай пей. Обычный чай. Ничего плохого я тебе не сделаю и другим не дам. Клялся я.

Я делаю большой глоток. Важно показать, что я ему доверяю.

— Мне этого не нужно.

Не убирая рук от лица, он смотрит на меня одним глазом.

— Не нужно, — повторяю я, — ни следить за мной, ни спасать меня, я справлюсь сама. Там в вагоне человек. Отпустите его прямо сейчас.

— А если нет?

— Если нет, я иду в полицию и рассказываю все, что сейчас услышала.

Ничто не мешает ему огреть меня по затылку чем-нибудь тяжелым и уложить в вагончике рядом с Джоном. Нас обоих никогда не найдут, как не нашли его самого, как не искали Марта, как не интересовались, почему в Красном Коммунаре так часто гибнут студентки местного колледжа. Никто и не будет искать этот вагончик в двухстах километрах от Коммунара — а если рано или поздно и догадаются, что пропавший Винник был внутри, то потеряют время. Я вдруг понимаю, что от смерти меня отделяет одна только клятва перед Богородицей — и больше ничего. Один раз он уже убил. Ничто не мешает ему сделать это снова, а потом сходить да покаяться…

Но Константин бьет кулаком по столешнице так, что коротко звякают чашки, вскакивает с места и дергает с крючка меховую тужурку. Главное — не отстать. Он бежит первым, я — позади. Мы огибаем дом. Теперь я вижу и вагончик, и манипулятор, на котором тот сюда приехал. Земля вокруг вспахана колесами — огород безнадежно погиб. Константин долго ковыряет в замке. Я стою у него за плечом.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— М-м! — раздается изнутри. До чего странно вдруг видеть выкрашенные мною в черный стены.

Джон лежит на полу, перемотанный строительным скотчем: ноги, руки и лицо скрыты под серебристой пленкой.

— Вы как он, — говорю я, пока пытаюсь отыскать макетный нож — он должен быть в шкафу, я сама убирала его туда после ремонта. — В чем разница? Март убивал… Вы убиваете… — Нож на месте. Я бросаюсь к Джону и взрезаю клейкую ленту там, где должен быть рот. Промахиваюсь — на лезвии кровь. Но Джон разевает края скотча и дышит. Дышит. — Отпустите нас, — шепчу. — Папа спас вам жизнь. Сегодня тот самый день. Отпустите нас.

Он не собирался кормить его, поить и выпускать в туалет. Оставил бы здесь умирать? Медленно загибаться от голода, жажды и холода. В своих владениях.

— В память о папе, — твержу я то единственное, что еще есть в голове. — Пожалуйста, отпустите нас в память о папе.

Константин не отвечает. Обернувшись на тишину, я вижу, что в проеме двери никого нет. Покачивает листьями яблочная ветка. Одно забытое яблоко гниет на самом ее конце.

Я режу скотч и сдираю его с одежды Джона, освобожденными руками он начинает мне помогать — мы делаем это молча, только скрипит клейкая лента. От этого звука ноют зубы. Управившись, я возвращаюсь к дому. По звукам за спиной понимаю, что Джон ковыляет за мной, внезапно растерявший всю свою опасность и сдувшийся, как Безликий из мультфильма Миядзаки[25], отведавший горького пирожка.

Дверь не заперта. Константин сидит в кресле перед телевизором, на столе по-прежнему лежит мой телефон с незаконченной записью. Я забираю его и прячу в карман.

— Там машина у калитки — ваша? — Он кивает. — Отвезите нас, пожалуйста, домой. И стакан воды для него принесите.

***

Утром в субботу за мной заехал Савва. Когда он узнал о встрече с Саней Сориной, то предложил составить компанию и добраться до Москвы на машине его отца. Конечно, я согласилась: с Саввой будет спокойнее, тем более он уже все про меня знает.

Странность этого утра состоит в том, что тетя Поля проснулась еще раньше меня и теперь одевается сама и собирает Митю. Перед этим она сварила кастрюлю овсяной каши и, когда Савва появляется на пороге, отправляет его мыть руки и за стол. Мы сидим сонные, пьем растворимый кофе с молоком и ковыряем ложками в тарелках — ранние завтраки всегда давались мне непросто. Судя по выражению лица Саввы, ему тоже.

— Теть Поль, так вы куда?

— Погода хорошая, — торопливо говорит она из прихожей. Отпирает дверь и выкатывает в подъезд коляску. — Гулять с ним надо больше, пока не похолодало. Савва, поосторожней за рулем.

Мы нестройно отвечаем «до свидания». Сейчас семь утра, какие прогулки?

— Ерунда какая-то, — признаюсь я, когда за ней закрывается дверь.

Савва хитро улыбается и глядит на меня с лисьим прищуром.

— В церковь они, чего ты.

Если честно, мне бы это даже в голову не пришло.

— Митя у вас крещеный?

— Да не знаю я. — Отчего-то разговор о церкви вызывает во мне неловкость, я уже не удивляюсь тому, что тетушка так быстро от нас сбежала. — Думаю, нет.

— Наверное, хочет узнать.

Я уверена, что решение креститься человек должен принимать сам, когда повзрослеет и сможет его принять, но спорить об этом с Саввой совершенно не хочется, поэтому я заливаю в термос кипяток из очень быстрого нового чайника, закручиваю крышку и несколько раз встряхиваю, чтобы растворились кофе и сахар.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Погнали.

…В машине я укладываюсь на заднее сиденье — там уже приготовлены подушка и плед — и ловлю себя на том, что совершенно не волнуюсь — наоборот, жду этой встречи с городом и Саней. А рядом человек, с которым спокойно. Лежу под пледом, уткнувшись в подушку, и греюсь в этом «спокойно», пытаюсь вспомнить, когда в последний раз оно случалось со мной, — я уже не думаю о Марте или о доме, в далекое детство не отправляюсь тоже, потому что всё здесь, рядом, и ничего плохого не могло случиться в ту ночь, когда мы с Машей и Саввой поехали в гараж забирать вещи для распродажи, а потом обустраивали «Печатную», чуть живые от усталости, но ничего, ничего плохого не могло случиться — вот и теперь не случится тоже, ведь сегодня такое солнце…