Репортажи с переднего края. Записки итальянского военного корреспондента о событиях на Восточном фронте. 1941–1943 - Курцио Малапарти

Этот парк с его высокими тополями, тенистыми липами, акациями, живыми изгородями со специальными решетками, увитыми растениями, похожими на дикий виноград, был похож на зеленый оазис среди обугленных развалин разрушенного города. Стулья, столы, посудные шкафы, кровати – все это было разбросано в беспорядке на зеленых лужайках. Причудливые заросли листьев и веток на фоне ярко-голубого неба отражались в пруду с желтоватой водой, на поверхности которой плавали куски дерева, промокшие листья и клочки бумаги.

В парке гуляли несколько женщин с детьми. Это был один из тех провинциальных парков, о которых писали в своих романах и рассказах все русские писатели, особенно Достоевский и Грин; был здесь и пруд с множеством тенистых уголков, покрытых мягким пружинящим торфом. Это было по-настоящему романтическое место, скромное, но полное достоинства, расположенное среди невысоких домов, типичных для архитектуры царской России. Небо отражало пение птиц, рассевшихся на вершинах деревьев.

На скамейке лежал томик Пушкина. Это был «Евгений Онегин», роман, изданный в Москве в 1937 году к столетию со дня смерти поэта. Я открыл книгу и прочел первые несколько строчек:

Мой дядя самых честных правил,Когда не в шутку занемог…

Ласкающие слух слова глубоко тронули меня. (Несколько лет назад я посетил усадьбу в окрестностях Москвы, где Пушкин провел последние месяцы своей короткой жизни[24]. Я ласково и осторожно дотрагивался до его личных вещей – его кровати, подушки, ручки, чернильницы, медальона, где хранится прядь его волос.) Мои пальцы дрожали, когда я переворачивал страницы «Евгения Онегина». На страницах второй главы, той, что начинается цитатой из Горация «O rus!», лежит запачканная рваная перчатка, которой пользовались как закладкой. Читая строки:

Ах, он любил, как в наши лета уже не любят; как одна… —

я крепко сжимал перчатку, будто чью-то руку.

По аллее прошла женщина, еще молодая, прилично, но бедно одетая. Она вела за руку маленькую белокурую девочку примерно трех лет с очень бледным цветом лица. Лица обеих были запачканы, пряди запутавшихся волос падали им на щеки, одежда была в пыли. Проходя мимо, женщина посмотрела на меня с любопытством, но робко, почти стыдливо. Я чувствовал, как ее глаза остановили на мне свой взгляд, как будто она пыталась что-то обдумать, воскресить какое-то мучительное воспоминание.

Напротив входа в парк, в нескольких метрах от «Советкино», советского кинотеатра, располагалось строгого вида здание из камня. До недавнего времени здесь размещался городской совет. Я толкнул дверь и вошел внутрь. В комнатах царил неописуемый хаос. Перевернутые столы, опрокинутые шкафы, разбитая мебель, кипы бумаг, густо усыпавшие пол. Портреты Ленина, Сталина и Молотова все еще висели на стенах, как и целый набор плакатов, пропагандистских призывов и географических карт.

Из всего этого меня очень заинтересовала одна вещь. Это был план города Петрограда с указанием на нем дислокации войск большевиков во время восстания в октябре 1917 г., обозначенных красным цветом. Стратегия революции, обрисованная в общих чертах Клаузевицем в его знаменитом трактате о войне, которую изучил Ленин, была проиллюстрирована на карте так, как это описал в своем дневнике, опубликованном впоследствии под названием «Десять дней, которые потрясли мир», Джон Рид. Здание Смольного института, где располагался штаб революции, было отмечено небольшим красным флажком.

Пропагандистские плакаты на стенах призывали население пользоваться услугами советского сберегательного банка, здесь же висели таблицы, демонстрировавшие намолот зерна в районе, портреты главных народных комиссаров, статистические данные о начальном образовании в различных республиках Советского Союза, пропагандистские листки, относящиеся к сельскому хозяйству, плакаты, призывавшие комсомольцев добровольно вступать в ряды Красной армии. Здесь же висел портрет знаменитого русского авиатора Чкалова, который (в 1937 г. вместе с Байдуковым и Беляковым. – Ред.) через Северный полюс совершил перелет из России в Америку.

В ящике письменного стола были сложены стопки членских билетов коммунистической партии. Некоторые уже готовы для вручения, и на каждом имелась фотография нового члена партии и подпись председателя городского комитета партии. На столе стояли две пустые бутылки от «Советского шампанского», советского шипучего вина, лежали кусок хлеба, курительная трубка, коробок спичек с серпом и молотом на этикетке и расческа, на которой отсутствовали несколько зубьев.

Грохот бомбового разрыва (должно быть, бомба упала очень близко к зданию) заставил меня бежать к выходу. Два советских самолета уходили на восток, преследуемые красно-белыми цветками разрывов и дымом немецких зенитных снарядов. Вдоль улицы прошла целая процессия жителей под охраной нескольких румынских солдат, сопровождавших их в здания, где разместилась военная полиция. Это были местные жители, пойманные на мародерстве. Я бы не поставил за их жизни и ломаного гроша. Мимо, поднимая облако пыли, проносятся немецкие мотоциклисты. Я попросил одного из них указать мне направление в часть, к которой я должен присоединиться. Солдат ответил, что эта часть расположена севернее, примерно в десяти километрах от Сорок, напротив Ямполя. Но сейчас по дороге проехать невозможно. Она обстреливается русскими. Мотоциклист посоветовал мне переждать в Сороках до вечера.

«Данке шён», – поблагодарил я его.

Я пошел через городской парк и начал бродить по улицам района, который начинался сразу же за ним. Здесь дома остались целыми, и только эти немногие здания в Сороках все еще стояли. Я читал названия улиц: Энгельса, Карла Маркса, Лассаля, Бакунина. На улице Карла Маркса находилась средняя школа для девочек. Первоначально здесь было что-то типа школы-интерната для дочерей зажиточных жителей города. Коммунисты превратили ее в школу для дочерей рабочих. За школой под номером 25 по улице Князя Николая пряталось скромное с виду здание. Его окна забраны решетками и ставнями. Мы постучались в дверь, и нам открыла пожилая женщина. Сказав нам по-русски «подождите, пожалуйста», она закрыла за собой дверь. Через несколько минут в окне появилась уже другая женщина с необычно светлыми волосами, такими, что невозможно понять, светлые они или просто седые, которая спросила меня на прекрасном французском языке, не ищу ли я кого-либо. Я ответил, что никого не ищу, просто я хотел бы несколько часов отдохнуть. «Обойдите дом сзади, – сказала женщина, – и пройдите внутрь через веранду». На веранде вокруг плетеного стола аккуратно стояло несколько таких же плетеных шатающихся стульев. Такие наборы обычно ставили в загородных домах или на пароходах.