Армагеддон - Генрих Сапгир

Он и убить может. И убьет. Отравит, подлая душа. Я уж и то: президентский повар-китаец при мне собачьи консервы открывает, тогда только и ем.

Неприятный случай пережил, господа. Ворота снаружи чугунные, недаром всякие идейные старики и девушки себя наручниками к решетке приковывали. Ну да не о том речь, машина проедет — приоткрыты остаются ненадолго, вот и забежала к нам в Белый Дом рыжая сучка-колли. И мне пушистым хвостом виляет благосклонно. Течка у нее. Я тоже виляю хвостом, приглашаю в Белый Дом, заходи, мол, дорогая. И так слово за слово — увожу девушку на изумрудные поляны. Бежит вашингтонская блондинка на тонких ножках, осмелела. Бегу за ней, язык высунул, ничего не понимаю. Только облизнулся, повернулся на спину ей запрыгнуть, выстрел! Как хлыстом ударило. Я отскочил, перепугался. Смотрю, моя рыжая красавица легла на траву, вытянулась, ощерилась — и все, сдохла.

Подошел Боб — морской пехотинец, карабин еще порохом пахнет, осклабился, подлая душа, подбежавшему агенту секьюрити:

«Покушение на президента!»

«Ты что?»

«Сучка-то бешеная, сразу видно».

«Молодчина Боб! Доложу о тебе».

«Пуделя тоже проверить надо».

Я бы этого прыщавого сукина сына на куски разорвал! Взяли за ошейник, отвели к врачу. Как ни сопротивлялся, сделали укол, для профилактики. Я сразу отпал, закайфовал и вот — очнулся здесь, — дядя Володя опрокинул очередной стаканчик. — Кстати, меня там Реем зовут.

— Милый мой Рей! — сказала Марина. — Ты просто — Тургенев. Налей и мне на донышко моей собачей миски. Вы так внимательно слушали, вы ему верите?

— Не совсем фантазия, детали верные, как бы это назвать поточнее? — сказал я.

— Дяди Володино вранье, — любя, сказала Марина.

— Простите, я наблюдал за вами и отметил, вы ведь не выдумываете. Вы все время где-то там обитаете, — продолжал я серьезно. — В какой-то особой реальности.

— А зачем непременно верить? Не верьте, сделайте милость. Я не обижаюсь, — прищурился дядя Володя.

— Нет, нет. Расскажите мне и о других ваших жизнях. Что-то в этом есть.

— В другой раз, идет? А сейчас напьемся в этой, под солнцем среди сосен, в ностальгической, лирической России, — и стал декламировать: — «И в новой жизни непохожей забуду прежнюю мечту…» Но сбился, и — снова стаканчик.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Дядя Володя не был вполне человеком в психическом смысле этого слова. Ибо не чувствовал себя заинтересованным в окружающих, в родных, в близких друзьях. Одни женщины были ему любопытны, и он мог увлечься даже малопривлекательной суховатой особой. Скорее, он изображал интерес и ждал, когда и как с ней это произойдет: вся помягчеет, волшебно засветятся и расширятся глаза, увлажнятся тонкие губы и талия податливо вытянется под его лапой — красавица! Женщина раскрывалась перед ним, он терпеливо подыгрывал и, глядя со стороны — влюблен и добивается своего как мужчина, нет, на самом деле он никогда не хотел этого. Ему было все равно. А в самые сокровенные минуты просто было любопытно, как она стонет и выворачивается наизнанку, полузакрыв веки и прокусив нижнюю губу, эта неподатливая черствая особа. Дядю Володю можно было увидеть с любыми женщинами и в любой ситуации. Даже в какой-нибудь секретной и стерильной лаборатории с доктором наук в юбке, вернее без юбки, когда все сотрудники уйдут.

Но дон Жуаном дядя Володя тоже не был. Дон Жуан сам безумно увлекался каждой или подогревал себя в этом смысле, потому что искал — крепость, которая бы устояла перед ним. Искал, но не находил. Так или иначе, приступом или измором этот дон овладевал крепостью. Она, крепость, раскрывала перед ним ворота и была счастлива, если можно так выразиться, всеми своими башнями. А всадник уже покидал ее и стремился к новой твердыне, мечтая о той, которая устоит перед ним.

Дядя Володя, напротив, никого не завоевывал, он только мягко и постепенно уступал женщине. Или вдруг и быстро. Тогда у нее создавалось впечатление, что еще недавно чужой — и вот, неожиданно близкий, он силой овладел ею. Между тем мягкий, бесформенный, как медуза, он только поддавался. А потом, когда наскучивала эта игра, ускользал.

Влюбленные в него женщины, естественно, старались удержать, привязать… Но удержать его было не за что, а привязать нечем. Как намыленный, он выскальзывал из гибких и страстных женских объятий.

Гомосексуалистом тоже не был. Не потому что не мог очароваться каким-нибудь ладным и стройным юношей. Я так понимаю, что дядя Володя очень и очень понимал любовные движения смуглых и стройных членов, независимо оттого, кому принадлежали эти бедра, ягодицы, икры и лодыжки. Но там — в однополой любви — все было слишком серьезно. Попросту убить могли.

Нет, дядя Володя обладал женской чувствительной душой, но вполне равнодушной, простите за каламбур. Любовь он понимал как игру воображения. Оттого и врал без конца. Потому и дружили с ним, сами себя не понимая, даже те, которых он бросил в одночасье. Именно в одночасье, потому что уходил без объяснений и боялся выяснения отношений, как огня.

Можно было бы этим портретом ограничиться, если бы не случалось с ним постоянно нечто странное, чему он сам не мог найти объяснения и что постепенно вытесняло его на край реальности. Об этом я и постараюсь рассказать вам, насколько позволит мне сама реальность. А если покажется порой, что я не логичен и отрывочен, это жизнь сама так проступает живописными пятнами и рвется на пестрые лоскуты.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Не любит Марина, когда я ухожу в жизнь по соседству, не предупредив заранее. Запретить не может, только расстраивается.

Вот и теперь ищет меня, наверное, по всему участку, под яблонями ходит. Сад длинный, запущенный, между другими двумя зажатый, в конце — сарай и туалет, будочка по старинке. Не доходя до сарайчика надо сделать шаг вправо по жухлой траве, повернуться кругом и — сразу, только вдохнешь, в ином воздухе.

Над головой крылатое океанское с длинными облаками: летит как застыло. И всегда я на этой улице под платаном оказываюсь. Честно говоря, у меня своей квартиры — ни там, ни тут. А зачем?

Теперь надо сделать только несколько шагов и нажать кнопку домофона. Всегда радостный голос. Как будто я только что вышел в соседнее кафе постоять с приятелями (у меня везде приятели) у стойки, где парижский гарсон — понимание и чувство собственного достоинства — изредка и к месту вставляет свои короткие замечания в наш неторопливый разговор.

Эта деревянная витая лестница на пятый — в действительности на шестой по-русски, эта маленькая квартирка из двух смежных, переделанная бог знает из чего — узкое здание семнадцатого века, эта маленькая женщина, сильно располневшая, немолодая, всегда встречающая меня изумленными глазами — «Кого я вижу!» — уже распорядившаяся насчет бутылки, эта радость отплытия в неизвестное — в окне летящие облака, действительно — корабль, и корабль плывет…

Майя, усевшись напротив, с любовью взирала на дядю Володю, который выпивал и, по обыкновению, не закусывал.

— Ну как там на радио? Еще не выгнали? — спросила, охорашиваясь, пчелка.

— Клевещу помаленьку.

— А как твоя семья? Как мадам, ее устраивает жизнь в предместье? — Майя никогда не называла Марину по имени и была уверена, что Марина живет в д'Аржантее — в довольно отдаленном предместье Парижа. Дядя Володя ее в этом не разуверял. В том многоплановом мире, в котором он жил последнее время, не все ли равно, в Малаховке или в Аржантее, если из Малаховки до авеню де Суффрен даже ближе.

— М-да, — протянул дядя Володя. — Сердится, когда поздно приезжаю из Парижа. Хорошо, что работаю с некоторых пор по договору.

— То есть как по договору? Я была уверена, что в штате. Вытурили?

— Сам попросил. За статьи получаю отдельно, набирается.

— Но тебе же за трехкомнатную платить! — продолжала удивляться пчелка. — Ты же не клошар.

— За какую трехкомнатную? — чуть не выдал себя дядя Володя. — Ах да! Но квартира — от радио, недорого.

— Ты мне не говорил.

— Мало ли чего я тебе не говорил. А я тебе говорил, что персидским котом работаю у одного из шейхов Арабского Эмирата? — дядя Володя перевел разговор на менее скользкие рельсы.

Глаза Майи весело блеснули, ноздри раздулись. Она вообще была жадна на дядю Володю и его фантазии. Теперь она видела, он выпил достаточно, закусил двумя розовыми пилюлями. И начнет рассказывать, увлеченно, как ребенок. Это была вечная прелюдия перед главным, которое подождет.

— Расскажи, миленький дядя Володя. Я так люблю кошек, хотела даже завести себе котеночка, чтобы на площадке встречал и кричал таким противным голосом.

— Ты хотела сказать, прекрасным голосом, как у Козловского, — ласково поправил пчелку лысый котик в очках и с бородкой.