Золотое снадобье - С. Гроув

– Ваше имя?

– Эфемера Тимс…

Мужчина полистал блокнот:

– Ага, вот оно… Да, я припоминаю, ваше путешествие устроила Угрызение. Но вы вроде бы не одна? У меня тут сказано – Эфемера Тимс и ее гость, Шадрак Элли…

– Угрызение немножко ошиблась, – сказала София. – Имя гостя другое. Этот человек сейчас подойдет…

– Вы можете устраиваться на борту. Когда он появится, я скажу ему, куда идти. Как, говорите, его зовут?

– Теодор Константин Теккари.

Мужчина коротко кивнул:

– Отлично. Что ж, добро пожаловать на борт «Истины», миссис Тимс. Ваша каюта номер семь!

– Благодарю.

София проследовала по трапу. Стоило оказаться на борту, как она ощутила легкое покачивание корабля… и вместе с ним – первое прикосновение морской болезни, так донимавшей ее прошлым летом. София глубоко вдохнула и выдохнула, силясь превозмочь тошноту, потом, глядя на указатели, пошла искать каюту. Сквозь открытые двери было видно, как распаковывали вещи другие миссионеры-нигилизмийцы. Все готовились к долгому плаванию через океан. Спокойно раскладывали по ящикам свернутую одежду, расставляли книги по полкам, заправляли постели… София добралась наконец до своей каюты, вошла и огляделась.

Половину крохотного помещения занимала койка, прикрытая занавеской. Деревянный стул, столик… круглый иллюминатор, обведенный синей краской.

София опустила на пол рюкзак. Положила на стол книжную сумку. Села и снова перевела дух, стараясь успокоить бунтующий желудок. Сунула руку в карман, стиснула серебряную катушку.

«Я здесь, – сказала она себе. – Я здесь, и все будет хорошо. Все пройдет гладко. В прошлом году мы с Тео и покруче влипали».

Снаружи доносилась перебранка чаек, плеск волн. Других звуков не было. Легкий ветерок медленно колыхал постельную занавеску…

Если закрыть глаза, морская болезнь вроде бы отступала. Ей говорили, будто в обычных случаях против тошноты помогала фиксация взгляда на неподвижном горизонте… только ее случай – необычный. Океанская беспредельность как бы резонировала с ее «умением» плавать в безвременье. Поэтому София, зажмурившись, сосредоточилась на отдельно взятом мгновении. А именно – на вчерашнем утре, когда ей явилась Минна и произнесла такие простые слова: «Недоумевая, все же не отвергай предложенного плавания…» Девочка вновь увидела перед собой расплывчатые контуры фигуры, услышала голос. Память дорисовала рассветное освещение, знакомую обстановку… София обрела опору, тошнота постепенно улеглась. Стало так хорошо, что София постаралась задержаться в том мгновении, насколько было возможно…

Потом шепот волн, долетавший сквозь раскрытую дверь, зазвучал по-другому. София открыла глаза и увидела, как изменился свет в каюте: он падал по-другому и казался желтее прежнего. Девочка поспешно вытащила часы – и глазам своим не поверила. Пятнадцать часов семь минут! Быть не может!..

В панике она выскочила из каюты в узкий коридор, бегом добралась до палубы… Город Бостон быстро уходил за корму. «Истина» под всеми парусами неслась в открытое море. И, насколько София могла судить, ни Тео, ни Угрызения на борту не было…

Часть II

Поиски

13

Болезнь

Как и обещал капитан Рен, «Гнездышко» прибыло в Севилью на другой день. Мы не без грусти распрощались с капитаном и его экипажем, ибо последние двадцать часов стали поистине самыми радостными за все время нашего путешествия. Отказавшись от вынужденного притворства, австралийцы явились нам такими, какими были на самом деле: шумными, любопытными, добродушными и веселыми.

Всю вторую половину дня нас жадно расспрашивали о нашей истории и обычаях. Моряки испытывали жгучий интерес к миру, где никогда не бывали: Новому Западу и Пустошам. Сами они о своей эпохе рассказывали куда более скупо. Вскорости мы поняли: чтобы не портить им настроение, нам следовало задавать поменьше вопросов. Одним словом, вечер выдался восхитительный. Мы засиделись с нашими спасителями и отошли ко сну куда позже обычного, а проснувшись, обнаружили, что судно готово причалить.

Завершая плавание, капитан Рен решительно снизил скорость своего удивительного корабля, чтобы не привлекать внимания.

Когда мы уже сходили на берег в севильском порту, капитан Рен сделал нам прощальный подарок: карманные часы на толстой цепочке. На первый взгляд они выглядели вполне обычными, из тех, какие найдутся в любом бостонском магазине. Однако на циферблате у них было двенадцать делений вместо привычных нам двадцати. Капитан Рен объяснил, что не только циферблат делал часы австралийскими.

– Мне, вообще-то, не положено ничего вам дарить, – сказал он. – Однако я уже столько раз нарушал правила, что один пустяк ничего не изменит! – И перевернул часы: – Если нажать вот здесь, откроется крышечка…

Мы увидели под ней углубление, где помещались три крохотные бронзовые пуговки, Рен же, к вящему нашему изумлению, пояснил:

– Можете считать эти часики чем-то вроде магнита, который приведет меня к вам на помощь, случись такая нужда. Верхняя кнопочка запускает магнит: увидев это, я насторожусь. Если окажетесь в серьезной опасности, немедленно нажмите эту кнопку, и я придумаю, как вас достичь.

– А другие кнопки? – спросил Бронсон.

– Они вам не понадобятся. Пока вы находитесь в Папских государствах, они бесполезны. Да если на то пошло, и на Новом Западе тоже.

– Спасибо за вашу доброту, капитан Рен, – сказала я, пожимая ему руку. – Надеюсь, нам никогда не придется взывать к вашей помощи, но эти часы послужат чудесным напоминанием о вас и о днях, проведенных на борту «Гнездышка»!

Мы распрощались, и Рен почти тотчас снова отчалил, даже не пополнив припасов. По его словам, в трюме еще хватало запасов, а время, наоборот, подпирало.

И мы остались сами по себе на улицах Севильи. Трудно было не почувствовать себя в какой-то мере брошенными!

Это, вероятно, очень красивый город, хотя, боюсь, в тот раз мы не сумели сполна им насладиться. Горожане показались замкнутыми и тревожными. По дороге к центру нас дважды едва не ограбили; лишь благодаря длинной шпаге Бронсона и моему сносному кастильскому нам удалось благополучно добраться до еврейского квартала, где, как нам было известно, имелся магазин карт и располагалась гостиница, принимавшая путешественников из-за рубежа. Сведения подтвердились. Немолодой хозяин гостиницы оказался едва ли не самым дружелюбным человеком во всех Папских государствах, по крайней мере среди тех, кого мы встречали дотоле. Узнав о двух пережитых нами нападениях, Джильберто Херез горестно покачал седой головой и поблагодарил небеса, счастливо приведшие нас под его кров. Он отвел нам маленькую, но исключительно чистую комнату и досыта накормил тушеной курицей с нутом, за которой последовал десерт из инжира и миндаля.

В целом Севилья, конечно, город запущенный и отсталый: чего еще ждать от такой далекой эпохи? Однако в славной гостинице Джильберто я согласилась бы еще хоть месяц прожить, настолько мне показалось там хорошо.

Пошли нам Судьбы хоть немного прозорливости, пожалуй, так бы мы и поступили…

Вместо этого мы объяснили доброму Джильберто всю срочность нашей поездки. В ответ он предложил лично сопроводить нас назавтра домой к своему племяннику, человеку надежному и неболтливому. Этот племянник доводился мне примерно ровесником; звали его Ильдефонсо. По словам Джильберто, Ильдефонсо был купцом и часто ездил на восток, то есть мог составить нам компанию до Муртии. Ильдефонсо сказал, что собирается ехать в том направлении лишь через несколько недель, однако щедрая оплата золотом теоретически могла бы заставить его поторопиться. Так и выяснилось, насколько прав был Шадрак, предупреждавший, что в Папских государствах золото ценится превыше всего остального. Известный факт: в Испаниях и соответствующей империи – я имею в виду державу, существовавшую в нашей собственной эпохе несколько веков назад, – золото также ценилось весьма высоко. Однако Великое Разделение не прошло бесследно ни для единого уголка мира; теперешние Папские государства – отнюдь не Испании. Золото здесь также является наивысшей ценностью, но по причине совершенно иной.

Наводящая ужас Темная эпоха, раскинувшаяся по дороге из Севильи в Гранаду, является, согласно всеобщему мнению, источником страшной болезни, именуемой «лапена». Бруно предостерегал о ней в своем письме; даже в Севилье, изобилующей прочими опасностями Темной эпохи, ничего так не боятся, как лапены.

Поэтому здесь необходимо сказать несколько слов об этой болезни.

Первые ее симптомы – выраженные усталость, уныние и сонливость. Жертва заболевания сильно падает духом, мир кажется давящим и мрачным, существование – безысходным. Выжившие описывают, как постепенно сужается зрение; мир словно съеживается по краям. С течением времени больной все больше слабеет, становится вялым, отвергает еду и питье, утрачивает интерес ко всем, кого прежде любил, а в итоге – даже и к собственной жизни…