Жизнь удалась - Андрей Рубанов

Мама, впрочем, для дамского променаду отпускала ее нечасто, зато не упускала случая ядовито прокомментировать макияжи и прикиды бурно созревающей дочери.

– Мейк-ап начинается с чисто вымытой шеи, – говорила мама, например.

Дочь только губы кусала.

В последний школьный год она уже не мыслила себя без повсеместного мужского интереса. Сродни наркотику стал простой выход в булочную. Взгляды скользили, шарили, упирались, цеплялись; одни мимолетные, другие пристально-твердые, третьи откровенные, хамски-масляные; четвертые, самые волнующие, – глубокие, честные, ясные. Донельзя наэлектризованная этими взглядами, от которых бросало то в жар, то в холод, а иногда тянуло внизу живота и кружилась голова, она вечерами бродила по улицам с подругой Надюхой (все прочие отпали, оказались лживые и завистливые, набитые дуры).

Стала ждать принца – кстати, кто бы посоветовал, как выйти к принцу с проклятым шрамом на лице? – но он что-то как-то не появлялся, задерживался, не стучали за углом копыта его белого коня; она подождала-подождала, примерно с полгода, да и перестала. Надоело. Решила выбрать себе хорошего парня из наличных знакомых и приятелей.

Однако все оказалось не так просто.

Где-то, на чьей-то полузабытой ныне хате с высокими сталинскими потолками, с окнами, глядящими в сизую Яузу, под бархатный саунд «Дюран-Дюрана», под бокальчик рома «Гавана Клуб», за сигареткой «Салем», сахарной августовской ночью ускользнула в безвозвратное прошлое ее девственность – честно говоря, не очень и лелеемая ею. А для кого беречь? Принц так и не выехал из-за угла. Вероятно, перехватили конкурентки. Сверстники все вызывали в лучшем случае вялое презрение. Их монотонные монологи о магнитофонах, кроссовках с белыми шнурками и кожаных куртках с заклепками надоедали ей в пять минут – все было явно не то, ради чего стоило жить, тратить себя. Другая разновидность сверстников, в чьей среде разговоры велись главным образом о Кьеркегоре и Акутагаве, а куртки с заклепками высмеивались, Марину тоже разочаровывала, поскольку там сигаретами «Салем» ее никто не угощал. К взрослым мужчинам – а такие уже иногда появлялись возле нее, семнадцатилетней, хотя бы в качестве случайных знакомых – она испытывала недоверие и страх, да и мама настойчиво культивировала в голове дочери необходимую девическую осторожность. Иных взрослых – посолиднее, повальяжнее, с машинами и пиджаками – иногда (очень редко) Марина допускала до себя – поцеловать, погладить, но быстро понимала, что мама права. Взрослые не имели подхода, всегда спешили, примитивно презентовали дешевые шоколадки, норовили схватить за бедра, и пальцы их пахли кислым табачищем.

Кстати, и сверстники с белыми шнурками, и взрослые самцы, будучи вызваны на откровенность, почти слово в слово повторяли, что шрамик на лбу не только не портит ее, но наоборот – придает внешности загадочность, особенную изюминку. Девочка со шрамом – это звучит. И Марина перестала стесняться, закрывать лоб волосами. Пусть все видят ее шрам. Он получен в сражении за свое.

За упоительными перипетиями взросления она не очень заметила кое-каких событий, вдруг потрясших страну до самого нутра. Однажды Садовому кольцу пришлось пропустить внутрь себя новых людей. Они въехали на лимузинах, кабриолетах и джипах. Они открыли рестораны, ночные клубы, бутики, фондовые биржи и торговые дома. Они завезли турецкую кожу и японскую оргтехнику. Это были лучшие люди своего времени. Жаль, что впоследствии они постепенно истребили друг друга.

Необычные мужчины вызвали у женщин повсеместный жгучий интерес. Те из женщин, кто посмелее, отважились проникнуть в их жестокую и заманчивую жизнь. Подруга Надюха тут опередила Марину. Пока та крутила необязательный, еще вполне детский, с поцелуйчиками и прогулочками в обнимочку, красивый роман с элегантным первокурсником МГИМО, подруга обзавелась развязным волосатым дядькой из тех, что предпочитают спускать остатки молодости на тормозах. Дядька обедал в «макдоналдсе», имел пейджер и престижное японское авто с правым рулем. Продавал мышки и коврики для них. Марина только с пятого раза поверила, что продажа ковриков для мышек – это не шутка, а вполне себе бизнес. Дядька, со слов подруги, вел себя куда как круто. Возил свою даму в ресторацию, затем к себе домой, где ставил бутылку «Амаретто», кассету Криса де Бурга и любил, не снимая пейджера. Вскоре Марина перестала узнавать подругу. Та покрасилась в платиновую блондинку, расхаживала в сапогах-ботфортах и с вызывающей уважение небрежностью вставляла в разговор неприличные слова «спосредничать» и «кидняк». Изящный романтик из МГИМО, цитировавший Кобо Абэ на языке оригинала, потускнел в глазах Марины: он делал ставку на своего папу, карьерного дипломата, в то время как бесцеремонно лязгающая вокруг жизнь доказывала, что настоящий мужчина делает ставку только на самого себя.

Пришлось даже переступить через собственную гордость и попросить Надюху, чтоб торговец ковриками подобрал для хорошей девушки приятного культурного друга, неженатого; делец немедля поставил целый отряд, выбирай – не хочу, все громогласны, небриты и при пачках засаленной наличности. Марина научилась томно заказывать «Мартини бьянко» и мерцать сквозь сигаретный дым глазами, слушая рассказы о наездах, предъявах, распальцовках, а также акцизах, аккредитивах и межбанковских расчетах. Любви среди этих мужчин она не нашла бы, даже если бы и очень хотела.

Правда, они говорили, что любят. Звучало очень убедительно. Они вообще могли убедить кого угодно в чем угодно. Но Марина не верила.

Они, может быть, умели любить или даже хотели любить, но не могли. Все их эмоции, все душевные и нервные силы расходовались без остатка в увлекательной, но изнурительной борьбе за деньги.

Они были люди бешеных страстей. Резких, животных жестов, тяжелых взглядов и фраз, вылетающих из ртов, как вылетает пуля из автоматного ствола. Они хотели всего и сразу, они и ее, Марину, хотели, страстно хотели, и иногда говорили ей об этом прямо, – но любить, по-настоящему, по-человечески, не могли.

Они имели деньги и не упускали случая как бы случайно продемонстрировать ей тяжелые пухлые пачки (кошельки и прочие портмоне ими презирались). Но Марина не чувствовала в себе настоящей тяги к деньгам. Так ее воспитали. Она не рассматривала деньги как обязательное условие жизни и никогда бы из-за денег не испортила ни с кем отношения. Она не отказывалась от цветов, но часто – от подарков. Новые, грубые и сильные, ее мужчины интересны ей были не богатством, не щедростью своей, подчас некрасивой, откровенно купеческой, – а именно страстями. Они жадно и много ели, жадно и много пили, мало спали, работали всегда, когда бодрствовали, очень быстро ездили на своих больших быстрых автомобилях и, когда ей случалось им уступать, допускать до себя – делали все быстро, жадно и очень страстно. Здорово, ловко, со знанием дела. Красиво. Но – без любви.

А девочка со шрамом искала именно любви. Чтоб любимый человек как можно чаще был рядом, а если отсутствовал – думал бы о ней постоянно.

Замечая на запястьях и пальцах дочери непонятного происхождения браслетики и колечки, мама – внимательная и крайне неглупая женщина – продолжала правильную психологическую обработку. В отличие от Марины, коренной москвички, мама пробилась внутрь Садового кольца с тяжелыми, изнурительными боями, хладнокровно пожертвовав красотой и нервной системой.

– Чего так смотришь? – беззаботно спрашивала дочь, меняя короткую юбку на еще более короткую.

– Жду, – со вздохом констатировала мама. – Пока ты перебесишься.

– А если этого не случится?

– Случится. Ты слишком умна для той жизни, которую ведешь. Это – не твое.

– Знаю.

– Ты вырастешь из этого, как из детских лифчиков.

– Я, мама, лифчиков теперь совсем не ношу.

– Ну и отлично, – смеялась мама. – Только не забудь, что это ненадолго.

– Каждый день вспоминаю, – был ответ. – Что бабский век короткий, я давно догадалась. Потому и гуляю. Пока грудь стоит.

Папа же из воспитательного процесса полностью устранился – не за недостатком желания, а чисто физически. Новые времена вынудили его работать на двух работах, а в промежутках практиковать частный извоз и так спасаться от финансовых претензий со стороны жены и дочери. Некогда обаятельный и веселый мужчина, кандидат технических наук, любитель шашлыков, душа любой компании, приходил теперь домой один раз в двое суток, тихо помещал заработанные рублишки в центр кухонного стола, менял белье, заливал в термос крепкого чаю и снова исчезал – морщинистый зомби русского капитализма.

Впоследствии, много лет спустя, Марина с изумлением узнала, что в те удушающе-безденежные времена он ухитрялся иметь любовницу, и пришла от этого в восторг.