Ни океанов, ни морей (сборник) - Евгений Игоревич Алёхин

а «Урал» приземлился рядом, но меня не задел. Только люльке пришел конец. Я перевернулся на спину, раскинул руки и потерял сознание.

Когда очнулся, увидел голову Леджика — он смотрел на меня сверху вниз. Заглядывал сюда, в обрыв, и по нему было видно, что он не знает, плакать или смеяться.

Может быть, жалел, что он спрыгнул, а я остался. 

Отвечает Lindurik 

Невыносимо тревожно стало после звонка Нади.

— Привет! — прокричала она.

— Тебя взяли? — тут же спросил он.

— Я сбежала оттуда. Там стояла большая кровать, прямо в офисе…

Шум улицы, Надин взволнованный голос и сигнал, сообщающий, что ее телефон садится.

— …И эта женщина, такая вроде бы милая, только говорила со мной как со слабоумной… Или как с маленькой. Она сказала, вообще-то, у нас в обязанности входит интим…

— Суки, — ошарашенно сказал Володин и встал из-за компьютера. И даже, пока слушал продолжение рассказа Нади, ударил шкаф кулаком.

— И она со мной разговаривает так, говорит, да ладно, у нас многие девушки работают и не жалуются, и мне все как-то неудобно сразу уйти, а она так говорит, смотрит на меня как-то странно, а еще эта кровать на полкабинета… «У нас самые богатые клиенты в городе»…

Он бы, наверное, не смог сразу объяснить, почему ему стало так обидно. Володин испытал сразу чувства ревности, обиды, уязвленной гордости и смутно осознал собственную беспомощность. Просто отпустить Надю на собеседование — опасное и грязное приключение. Воображение выдало ему несколько диафильмов про Надю, и еще это абстрактное чувство бессилия — это было невыносимо. Становится ясно, что ты никуда не приедешь, сынок, твое ощущение, что ты выкарабкаешься, — обман. Дело пахнет мрачными историями. Мрачными историями и дерьмом. Володин не употреблял спиртного несколько месяцев, с тех пор как переехал в Петербург, он устроился на работу (лучшую из тех, что у него были) и уже легко делал два подхода по сто отжиманий каждое утро, а говна в мире не стало меньше ни на грамм. Около месяца с ним жила Надя, согласилась приехать, шестьдесят часов на поезде, ради непонятно чего. Им было как будто хорошо. Он брал за работу деньги и ощущал себя взрослым. Денег впервые в его жизни было достаточно, и Надя бы могла не работать, если знать меру и понемногу воровать. Только вот висел кредит за ноутбук, но Володин с этим смог бы справиться. Жизнь налаживалась, точно. Он как будто был стерилен — в голове у него было белым-бело от трезвости и благоразумия, как в дурдоме.

А теперь оказалось, что он не избавился от них; стоило щелкнуть пальцами, бригады безногих попрошаек на своих колясках, злых мусоров и кривых проституток погнали его и его девушку по бесконечному метрополитену, объединявшему города, в которых он бывал. Существование.

Сказал, вдруг чуть не всхлипнув:

— И что? Ты послала их?

— Я сбежала оттуда. Погоди, у меня садится батарея. Я тебе все расскажу, — и Володин услышал еще раз звук сигнала, подтверждающий, что ее мобильный вот-вот сядет.

— Ты сразу домой?

— Да, этот охранник… Я расскажу. Уже к метро…

И связи не стало.

Володин не смог досматривать художественный фильм «Хеллбой», ни тем более читать, а вместо этого лег на пол и заплакал. Что-то вроде ощущения «захотел к мамочке» — внезапное озарение или наоборот помутнение. Декорации прогнили, и он свалился в реку Жизнь, блять. Увидел все, как оно есть, и не очень обрадовался увиденному. Не часто ему хотелось вернуться домой, даже если не было денег, не было работы, все равно казалось, что ему, в общем-то, повезло, если сравнивать с приятелями и просто теми, с кем Володин рос.

Была иллюзия движения в правильную сторону.

Жить с Надей, далеко от своей и ее родни, гулять вместе, ездить в центр раз в два или три дня, подрезать продукты в «Пятерочке» и «Патэрсоне», тырить книги в «Книгомире» и «Букве». Дважды ездили за одеждой в «Мегу» — вернее, по разу в магазин «Мега Парнас» и в магазин «Мега Дыбенко». Topshop, Pull&Bear и Springfield — магазины пониженного риска, где всегда можно украсть свитер, или рубашку, или футболку. Еще Надя тянула Володина в «Икеа» и там набирала столько всего: чашки, свечи, гели для душа, кухонные полотенца. А потом просто выходила через кассу. И только когда они садились в бесплатный автобус до метро, его отпускал приступ паранойи. На съемной квартире было уютно. Семейное счастье под угрозой. Счастье под угрозой.

Володин заплакал, лежа на полу, потому что понял: говном пахнет везде. Ты можешь забить жизнь чем угодно, можешь забыть надолго и впасть в кому, но все равно однажды вдруг тебя разбудит звук работающего холодильника или запах говна. Потому что ты еще и человек, и ты одинок, и скоро всему придет пизда.

Сегодня она рассказала одну историю. Уехала, как ни в чем не бывало, а потом этот ее странный звонок.

Может, звонок и не был бы таким жутким, если бы не история, которую Надя ему рассказала, перед тем как поехать на собеседование. О Надиной подруге, он и не знал, как ее звали, эту подругу, никнейм у нее «вКонтакте» был Lindurik. История эта стоила чуть дороже слов, на нее потраченных, он бы все забыл, расскажи Надя ее в другой день.

Суть в том, что Наде один раз повезло, что она не пошла в клуб вместе с Lindurik и некой Катя-Маделью. Lindurik и Катя-Мадель веселились без Нади, сожрали каких-то наркотиков и плясали, а потом один знакомый Lindurik предложил поехать на флэт (наверное, так разговаривают клабберы или еще хуже, Володину было плевать, но представлял он себе это именно так), и дамы охотно согласились. Там хачики их угостили «Ягуаром» («Да как вы могли пить, как вы пили это ссанье с витаминками, и ходили в эти клубы для полоумных, и плясали под драм-н-басс?!») и, может, чем-то еще типа бухла и травы. Знакомый Lindurik ушел домой, и сами Lindurik и Катя-Мадель уже тоже хотели идти. Но Главный Хач считал, что никто никуда не уйдет, пока он не кинет хотя бы одну палку. Можете орать, можете прыгать в окно, он тут человек важный, ему все равно ничего не будет. Но пока его желание не будет удовлетворено, никто не уйдет, перепих, и тогда идите хоть на все четыре стороны. Сначала он был согласен,